(Предложенный ниже материал является выдержкой /скажем, шестой частью/ из книги главнокомандующенго вооруженными силами Грузинской Демократической республики на втором этапе русско-грузинской войны февраля-марта 1921 г., и до того в ряде войн против Грузии, генерала Георгия Ивановича Квинитадзе "Мои воспоминания в годы независимости Грузии 1917-1921", YMCA-PRESS, Париж, 1985, со вступительной статьей об авторе князя Теймураза Багратиона-Мухранского. Полностью эту книгу можно прочесть в интернете в фондах Национальной библиотеки Парламента Грузии /бывшая Публичная библиотека г. Тбилиси/)
Содержание данной выдержки из книги
Глава XXIV. Война с большевиками 1921-го года. – Призыв к принятию участия в войне. – Обсуждение плана предстоящих действий. – Назначение Главнокомандующим. – Положение на юго-восточной границе. – Оборона Тбилиси. – Потеря Коджорского массива. – Взятие Коджорского массива. – Геройские подвиги. – Тбилиси окружен. – Отход к Мцхета. – Хашурское наступление. – Самовольный уход с поля сражения Гвардии
Г Л А В А XXIV
Война с большевиками 1921-го года. – Призыв к принятию участияв войне. – Обсуждение плана предстоящих действий. – НазначениеГлавнокомандующим. – Положение на юго-восточной границе. – Оборона Тбилиси. – Потеря и взятие Коджорского массива. – Тбилиси окружен. – Отход к Мцхета. – Хашурскоенаступление. – Самовольный уход с поля сражения Гвардии
ВОЙНА С БОЛЬШЕВИКАМИ 1921-ГО ГОДА
Наконец, гром грянул. В ночь с 11-го на 12-е февраля большевики атаковали врасплох наши части, стоявшие в спорной зоне. Армения уже была занята большевиками. Какие там стояли войска я доподлинно не знаю. Как мне передавали потом это расположение было следующее: одна группа войск стояла в Лори; 3 батальона, это были гвардейцы. Вдоль Санаинского ущелья стояла другая группа, состоявшая из армейских частей (3 батальона); третья группа, состоявшая из гвардейцев, стояла у Красного моста (7 батальонов); 4-я группа, тоже из гвардейцев, стояла у Пойлинского моста (2 батальона). Все эти группы от Пойли до Воронцовки были подчинены ген. И. Гедеванишвили, находившемуся в Сандари.
Нахожу, что такое громадное пространство для управления войсками, как от Пойли до Воронцовки, было чрезмерно для одного человека и ничем не оправдывалось. Кроме того, согласно этого распределения, группа войск стоявших вдоль Санаинского ущелья имела путь отступления вдоль своего общего фронта расположения. 5-я группа войск стояла у Лагодехи (2 батальона). В резерве находились расположенный в Тбилиси батальон 1-го полка и особый гвардейский батальон. Конница, армейский полк, стоял на Санаинском направлении; гвардейский же дивизион, кажется, у Красного моста, а может быть в Тбилиси; я этого не знаю. Знаю, что конница не была соединена вместе и ее было очень мало, не более 400–500 сабель; соединенные вместе они все же представляли бы некоторую силу. Подробности расположения войск генерала Гедеванишвили я не знаю. Но я не верю в его военные способности и думаю, что они были расположены не целесообразно. Главнокомандующий, конечно должен был знать подробно расположение этих сил, тем более, что войска там стояли давно. Если это расположение не соответствовало его желаниям или, вообще, он находил его неправильным, он должен был вмешаться и исправить так, как находил нужным. Не знаю: имело это место или нет. По докладу сделанному ген. Одишелидзе в Константинополе, когда я был уже в Париже, он говорил, что он сделал ген. И. Гедеванишвили указания, но этот последний, по уверению ген. Одишелидзе, не исполнил их.
Первоначальные действия, как мне удалось выяснить, разыгрались следующим образом. В ночь с 11-го на 12-е февраля большевики при содействии местного населения неожиданно атаковали наши войска стоявшие вдоль Санаинского ущелья и в Лори* (*У границы с Арменией). Мне говорили, что в Лори о готовящемся нападении узнали все же раньше, и начальник перед этой ночью главную массу своих войск, стоявших в Воронцовке, вывел из селения, благодаря чему эта часть войск избежала неожиданного нападения; но его небольшие отряды, стоявшие в других частях Лори не избегли этого. Передал ли этот начальник о готовящемся нападении ген. Гедеванишвили и были ли предупреждены Санаинские войска, я не знаю; думаю, что последние этого не знали и были застигнуты врасплох. В результате Лорийский отряд, сделав попытку помочь своим мелким разделениям, стал отходить по Воронцовскому шоссе на Екатериненфельд–Тбилиси, два же батальона стоявшие на Санаинском направлении, 5-й и 8-й, были почти полностью выведены из строя; остатки Санаинского отряда отходили на Садахло и далее на Сандари.
Меры были приняты следующие. Отошедшим от Санаина войскам было приказано перейти в наступление; эта группа была последовательно усилена батальоном 1-го полка и особым батальоном, а ген. Джиджихия, стоявшему у Красного моста с 7-ю батальонами, было приказано поддержать это наступление, наступая от Красного моста на Айруми. Коннице приказано было идти через Волчьи Ворота на Лори.
Все это не удалось. Санаинская группа, потерявшая две трети своего состава, не была способна сейчас же перейти в наступление ни по своим силам, ни по состоянию духа, сильно подорванному их первой неудачей; остатки санаинцев к своему ядру в Садахло присоединялись частями, а конницу я разыскал лишь 17-го февраля. Ген. Джиджихия прошел горы к северу от Айрума, встретил слабое сопротивление, но видя свою изолированность отошел на Храм, где и пристроился к отступавшему Санаинскому отряду, расположив их фронтом на юг и флангом к Красному мосту, у которого находился лишь один гвардейский батальон, фронтом на восток. Между тем Санаинская группа согласно отданного распоряжения пыталась перейти в наступление, но фактически перешел в наступление только пришедший в первую голову на подкрепление особый гвардейский батальон, единственная атака которого не могла оказать влияния на ход действий и этот батальон принужден был отойти с остатками Санаинского отряда на Храм. Отряд ген. Джиджихия и Санаинская группа действовали без связи и разрозненность их действий привела к их отходу на Храм, когда в ночь с 15-го на 16-е февраля я был призван к участию в войне.
К этому времени войска Санаинской группы были, помимо особого батальона, усилены батальоном 1-го полка, стоявшего в Тбилиси, и из состава караульного батальона туда же были направлены две роты. Кроме того из Батуми был, наконец, вызван батальон 9-го полка. Остальные войска не были тронуты. Оставались 2, 3, 4, 10, 11 и 12-й полки. Эти полки оставались на своих местах и сохранялись, вероятно, для будущих действий на других направлениях. Такое решение нельзя признать правильным. Враг атаковал нас на самом для нас существенном направлении и сразу добился огромного успеха. Бои велись в одном из двух переходов от Тбилиси и к обороне столицы из глубины Грузии был призван только один батальон 9-го полка. Кроме того, никаких мер к эвакуации города принято не было. Никакого плана обороны страны на случай войны с большевиками составлено не было, несмотря на то, что не только к этой войне готовились, но в ноябре, т. е. за 3 месяца перед событиями, войска были мобилизованы и частично развернуты на угрожаемом фронте.
В это время я жил себе мирно на своей квартире и, конечно, не был в курсе настоящих событий. Я знал из уличных разговоров о наших неудачах, но размеров их не знал. Я был относительно спокоен; я уже три года привык к тому, что всегда у нас начинали с неудач и затем их удавалось исправить. Я был далек от мысли о катастрофичности наших неудач, тем более, что к войне готовились с ноября месяца и во главе войск был поставлен такой знающий воин, как ген. Одишелидзе. Я верил в то, что он все предусмотрел и эти неудачи не окажут того катастрофического влияния, какое они произвели в действительности. Я был болен и уже около недели пригвожден к постели. Я простудился, у меня появился сильный насморок и появились первые признаки начинавшегося гайморита. Я обратился к доктору Озембовскому, который что-то у меня в носовой полости прижег, после чего у меня начались сильные головные боли и температура поднялась. Я лежал в кровати. До меня доходили прерывистые сведения. Ко мне зашел Лели Джапаридзе и просил дать статью для их газеты. Несмотря на болезнь я дал беглый стратегический обзор театра предстоящих действий. Второй статьи я не успел дать, ибо был призван к действиям. Между тем уже 13-го и 14-го февраля меня многие знакомые поздравляли с назначением на должность Главнокомандующего и передавали это якобы из первоисточников. Я удивлялся тому обстоятельству, что это в городе всем известно, но неизвестно лишь мне, кого именно это касается.
ПРИЗЫВ К ПРИНЯТИЮ УЧАСТИЯ В ВОЙНЕ
15-го февраля я впервые встал с кровати, когда вечером часов в 8–9 мне позвонили по телефону. По голосу я узнал В. Джугели. "Георгий Иванович" – говорил он – "мне нужно с Вами поговорить". "К Вашим услугам" – отвечал я. "Как Вы думаете реагировать на текущие события" – продолжал он. "А что дела очень скверны?" – в свою очередь спросил я его. "Да, как Вам сказать? Как Вы реагируете" – настаивал он. "Как всегда" – отвечал я – "уходя в отставку я заявил, что если я понадоблюсь Правительству, то я к его услугам и этого держусь и сейчас". "Нам надо переговорить с Вами" – продолжал он. "Хорошо, откуда Вы говорите?" – спросил я. "Из штаба Гвардии" – отвечал он. "Я сейчас приду к Вам" – сказал я, (штаб Гвардии расположен напротив моей квартиры). "Нет, не беспокойтесь; Вы ведь напротив штаба живете, я сейчас к Вам приду". Мы разъединились. Я стал ждать. В 10-м часу он зашел ко мне и стал говорить. Он мне раскрыл обстановку и я понял всю катастрофичность нашего положения. Он меня спрашивал согласен ли я принять участие в войне. "Конечно" – последовал мой положительный ответ. Во время разговора я высказал удивление, почему надо было ему приходить ко мне с какими-то переговорами, когда Правительство могло по телефону вызвать меня, как делало и раньше, когда была нужда во мне. Тут же я ему высказал, как я понимаю его приход ко мне. Я ему сказал, что я отлично знаю, что он, В. Джугели, настаивал на моей последней отставке, и он знает, что я это знаю; теперь, когда оказалась нужда во мне и полагая, что я из чувства неудовольствия против него, могу отказаться от участия в войне, он и пришел лично ко мне, желая подчеркнуть, что он ничего не имеет против моего участия в войне, но что это для меня мелочь, не стоющая моего внимания. Он честно не возражал. "Война проиграна" – сказал я ему – "но драться надо". Он отправился доложить Правительству о моем согласии принять участие в войне. Часа через два, кажется около полуночи, меня призвали в Министерство Иностранных дел. Я вошел в кабинет и увидел многолюдное собрание.
ОБСУЖДЕНИЕ ПЛАНА ПРЕДСТОЯЩИХ ДЕЙСТВИЙ
Председательствовал Председатель Правительства. Собрание состояло из членов Правительства, членов штаба Гвардии и других лиц, среди которых вспоминаю Гр. Спир. Лордкипанидзе, Бения Чхиквишвили, Сильвестра Джибладзе и др. Военные были двое: ген. Одишелидзе и ген. Закариадзе. На столе была развернута 5-верстная карта. Мне начали разъяснять обстановку, в которой находились наши войска, причем Председатель Правительства предупредил, что они имеют достоверные сведения о выступлении противника также и со стороны Азербайджана, т. е. через Красный мост. Обстановку обрисовал ген. Одишелидзе, с первых слов которого нельзя было не угадать нашего критического положения. Положение ген. Одишелидзе рисовал в общих чертах и не зная, где в данный момент находятся войска. Так, он не знал, где находятся батальоны Джиджихия, где находится конница и даже весь Санаинский отряд. О последнем он получил телеграмму от ген. Гедеванишвили, который просил разрешения отвести войска за Храм, но он не ответил еще, а была уже полночь; я был уверен, что войска, не получая указания, отошли за Храм, как оно и оказалось в действительности. На мой вопрос ген. Закариадзе, где же точно находятся войска, он отвечал предположительно. Н. В. Рамишвили, наш доморощенный стратег, неоднократно вмешивался. Таким образом обстановка, как она понимается на военном языке, была для меня весьма туманна и добиться ее разъяснения не было никакой возможности ввиду отсутствия положительных сведений. "Какой Ваш план?" спросил меня Председатель Правительства. Я ответил резко; положение было гораздо хуже, чем я думал по разговору с В. Джугели. Выиграть войну можно было лишь чудом; можно было только драться, можно было только попытаться спасти эвакуацию Тбилиси, спасти честь оружия, так сильно помраченного в начале же боевых действий. Я ответил: "План сразу создавать нельзя; план создается и вынашивается, как ребенок женщиной. У командования должен быть давно готов, как общий план обороны страны, так и предстоящих действий. Я могу лишь, выслушав этот план, высказать свой взгляд на него". Обратились к ген. Одишелидзе. Он ответил, что он приказал войскам отойти на линию такую-то. И это все. Линия была указана к северу от Шулавер и к югу от реки Храма. Линия была выбрана очень неудачно: перед фронтом шли высоты, которые были в руках противника, наши же войска должны были расположиться на равнине, имея в тылу Храм. Ген. И. Гедеванишвили был прав прося разрешения отойти за Храм, если к этому его побуждали вышеуказанные соображения. Я со злостью смотрел на ген. Одишелидзе и с сокрушением на его начальника штаба. Тактически решение отвести войска на указанную линию было абсурдом. Если на вопрос каков план предстоящих военных действий, офицер, еще обучаясь в Академии, ответил бы подобным образом, он был бы немедленно изгнан из Академии.
Перешли к обсуждению плана предстоящих действий. Я указал на всю опасность принять бой на Храме имея фланг у Красного моста, ибо при таком положении противник занимал охватывающее положение и неудача одной из сторон угла, под которым стояли войска, влекла поражение и другой стороны угла. Дальше обсуждать вопрос уже не представилось возможным: вмешался доморощенный стратег Н. В. Рамишвили. Он предлагал немедленно образовать группу войск (из кого?) в районе у Пойлинского моста и оттуда ударить в тыл противника через Мтквари в направлении на Казах. План был абсурден и неисполним. Во-первых, из кого можно было образовать эту группу и когда она могла образоваться, во-вторых, этой группе, даже если бы она могла быть образована, предстояло перейти Мтквари, противоположный берег которой был в руках противника, и при этом не имелось средств переправы; наконец, кто бы удерживал Тбилиси, какие войска? Ведь не те же, кто отходил за Храм и которым угрожал удар во фланг со стороны Красного моста. Положение было слишком критическое, чтобы выслушивать абсурдные планы профанов и оставаться хладнокровным. Я повернулся и сказал ему: "Ной Виссарионович, я три года прошу Вас не вмешиваться в военные дела, благоволите хоть на полчаса заткнуть Ваш рот". Он замолчал, правда, но в дальнейшем все же принимал участие в разговоре. Однако главный вред уже был сделан. Против такого плана высказывался я один. Мои коллеги по оружию к крайнему моему удивлению соглашались с Ноем Рамишвили. Меня предназначали начальником этой группы; даже предложили вступить в командование и Храмской группой; вообще говорилось многое. Выждав момент молчания, я обратился к ген. Одишелидзе с вопросом: "А что у тебя есть для перехода через Мтквари?" "Один паром" – последовал ответ. Я нарочно спросил так, чтобы все слышали мой вопрос и ответ. "Вы из Кукиа на Веру (участки Тбилиси) не сумеете на одном пароме перевезти войска, как же можно перевезти войска через Мтквари, противоположный берег которой в руках противника?" Но и это оказалось бесплодным. По предложению Н. В. Рамишвили перешли к голосованию и поднятием рук постановили: "Быть начальником этой Пойлинской группы генералу Квинитадзе". Когда дело доходит до поднятия рук, я всегда умолкаю; дальнейшие доводы уже бесплодны. Я отошел от стола. Ко мне стали подходить отдельные лица и просили не отказываться и принять эту должность. Они говорили, чтобы я фактически вступил в командование всеми воисками, чтобы я взял управление в свои руки и распоряжался, как я нахожу нужным, что собственно решено отставить ген. Одишелидзе, но что сейчас этого сразу не хотят сделать и дня через два-три это сделают. Я не мог их убедить, что это невозможно. Стали расходиться.
Я остался и сказал Председателю Правительства, что имею ему доложить. Я просил остаться и В. Джугели. Мы остались втроем. Я сказал Председателю Правительства, что он может подозревать меня в чем угодно, даже в измене родине, но что эту должность я не могу принять, ибо этот план невыполним и гибелен. Я, конечно, горячился и сейчас не вспомню всего, что говорилось каждым из нас. Однако вопрос коснулся и ген. Одишелидзе. Да, сейчас, вспоминаю; мне предлагали действовать самостоятельно, самому себе ставить задачи, совершенно не обращая внимания на ген. Одишелидзе, на Главнокомандующего. Это было нечто колоссальное. Заговорив о ген. Одишелидзе Председатель Правительства стал о нем выражаться отрицательно; того же мнения держался и В. Джугели. Я не знаю, можно ли было оставаться хладнокровным. Еще зимой я слышал это самое от А. И. Чхенкели; теперь глава Правительства правящей соц-демократической партии и глава Гвардии говорили то же самое. Я спросил Председателя Правительства: "Скажите, это сейчас у Вас составилось такое мнение, сегодня?" "Нет" – живо возразил он. – "Я всегда был о нем такого мнения". Я потерял хладнокровие и с обычной прямотой возразил: "Так с Вашей стороны это преступление перед Родиной. Как? Вы Председатель Правительства, могли назначить его на такой ответственный пост, когда Вы такого отрицательного мнения о нем". Он молчал, я должен был успокоиться.
Трудно быть хладнокровным, когда видишь гибнущую родину и когда призванные ее охранять решают вопросы первой важности с таким преступным легкомыслием. Нельзя иначе назвать действие, когда заведомо на пост Главнокомандующего приглашают лицо, в которое заведомо не верят и которое заранее же не считают способным руководить войсками. Совершенно уместен здесь вопрос: что это глупость или преступление? Итак, правящие сознательно призывали на пост Главнокомандующего ген. Одишелидзе, совершенно не веря в него, как в руководителя войск. Это было подтверждено Председателем Правительства, главой соц-демократической партии. Принимая же во внимание сознание ген. Одишелидзе в Константинополе, что он при этой партии занимал позорное положение, приходится прийти к заключению, что это было молчаливое согласие двух сторон. Одна сторона покрывала другую и истина была скрыта от народа. О родине правящие не думали. Перед народом они могли оправдаться, в случае несчастья, тем, что они призвали к власти наиболее авторитетного генерала; и они делали это сознательно. Председатель Правительства, поддержанный В. Джугели, предложил мне фактически вступить в должность Главнокомандующего и сказал, что они на днях отставят ген. Одишелидзе от его должности.
Должен был я отказаться от этой должности или нет. Я ясно сознавал, что родина гибнет; спасти ее нельзя было. Мы военные знаем одну из военных и правдивых истин: ошибки, допущенные в начале войны, вряд ли могут быть исправлены в течение всей кампании. Это сказано, принимая во внимание правильное развитие вооруженных сил и плана обороны страны. Применить эту истину к нашему положению нельзя было. Ошибок не могло быть, ибо ничего не было сделано. Это была с самого начала одна сплошная ошибка. Ни плана войны, ни подготовки страны к войне, ни мобилизации, ни организации вооруженных сил, ни устройства каких-либо тыловых или передовых позиций, ни подготовки материальных средств, ни боевых, ничего, ничего не было предусмотрено. Это было какое-то кошмарное затмение. Думая только о себе, конечно, я должен был отказаться и умыть руки. Но мог ли я это сделать. Ведь я грузин и неоднократно поступался своим личным "Я". Каждый грузин мог меня упрекнуть, что я в такую тяжелую минуту, когда гибла родина, хладнокровно остался в стороне. Я должен был согласиться, и я согласился. Но я поставил условием, чтобы вопрос о ген. Одишелидзе был решен к полудню следующего дня. Председатель Правительства обещал и просил меня прийти завтра в Генеральный штаб, куда он придет, и что он посоветуется с ген. Закариадзе. О чем он должен был посоветоваться? Наверное не знаю, но думаю, что о том, как отставить от должности ген. Одишелидзе и куда его деть. Таким образом ходячее мнение, что я был приглашен в эту знаменательную ночь на пост Главнокомандующего не соответствует действительности. Я был приглашен на пост начальника одной из групп, которую никогда не смогли бы образовать, с удивительной задачей перейти реку Мтквари на одном пароме и атаковать противника в тыл в направлении на Казах, согласно предложения военного знатока Ноя Рамишвили. Я думаю, что приглашая меня на этот пост руководствовались чем-то другим, а не желанием вручить оборону родины мне. Общественные круги были недовольны неудачным началом войны. Еще тогда, когда к руководству войсками был призван ген. Одишелидзе, и тогда высказывались за нецелесообразность такого назначения, теперь открыто говорили об этом и требовали моего назначения. Делая уступку такому общественному требованию, правящие и решили призвать меня, но не в качестве Главнокомандующего, а в роли отрядного начальника.
НАЗНАЧЕНИЕ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИМ
На другой день с утра я был в штабе и стал выяснять обстановку; произошла маленькая сценка, которую не могу не описать. Ген. Одишелидзе был там же. В это время от нашей авиации прибыл офицер Богомолов, получить указания для действия. Ему давали указания, я слушал. Указания ему давались в самых неопределенных и расплывчатых выражениях. Я по лицу этого офицера увидел, что он не уясняет, что летчикам надлежит делать и боится спросить, ибо с ним говорил Главнокомандующий ген. Одишелидзе. Смущение его мне было понятно. Его отпустили. Он нерешительно повернулся и вышел из кабинета. Я выскочил за ним, ввел его в другой кабинет, разложил карту и объяснив, где наши войска, точно указал, куда и по какому направлению лететь, что разведать, куда бросать бомбы и пр. "Понятно?" – закончил я. Надо было видеть, как расцвело его лицо. Он рассыпался в благодарностях и вместо того, чтобы ответить, что понятно, говорил: "Покорно благодарю, Ваше Превосходительство". "Да что вы благодарите, понятно или нет?" – спросил я. "Так точно, теперь понятно" – отвечал он и, продолжая благодарить, выскочил из кабинета.
К полудню я уже был в курсе обстановки, насколько можно было, и наметил себе что дальше делать. В 1-м часу дня, когда я сидел или вернее лежал на карте и рассматривал ее, в этот кабинет вошел ген. Одишелидзе и протягивая руку сказал: "Ты назначен на мое место; вручаю тебе армию; желаю тебе успеха". Я молча пожал его руку и продолжал заниматься своим делом.
Он был отставлен, но назначен Военным Советником при Председателе Правительства. Это было изобретение, очевидно, ген. Закариадзе, падкого на всякие компромиссы. Действительно, что это такое Военный Советник при Председателе Правительства. Я уже не говорю, что такой должности в нашем "Кребули" не существовало; с этим обстоятельством наши правящие не церемонились. Но я хочу остановиться на этом назначении по существу вопроса. Выходило, что человека, которого отставляют от должности Главнокомандующего, скажем прямо, за неумение руководить войсками, оставляют в качестве советника, т. е. он по своей новой должности мог вносить те или другие поправки в действия своего заместителя, следующего Главнокомандующего, действуя через Председателя Правительства, которому, и ему одному, подчинялся Главнокомандующий по нашему "Кребули". Можете себе представить, что могло бы произойти. Новый Главнокомандующий должен был все время чувствовать над собой надзор отставленного Главнокомандующего, всегда могущего так или иначе влиять на несведущего в военных делах Председателя Правительства. Половинчатость решений была всегдашним спутником не только нашего бесхарактерного Правительства, но и всех правящих.
Вступив в свою должность, я сейчас же вытребовал все войска, еще находившиеся в своих стоянках. Мой план действий я наметил в общих чертах такой. Отвести с Храма войска на Сакараулис-Мта и на Коджорский массив. Эти возвышенности нам давали возможность иметь время, в течение которого я мог собрать войска из тыла и маневрируя этими группами дать бой противнику. Поэтому я вызвал в Тбилиси все, что можно было вызвать. Из перечня того, что я вызвал, можно будет узнать сколько войска участвовало в боях до Тбилисской обороны и сколько войск обороняло Тбилиси.
Оставались невызванными 2, 3, 4, 10, 11 и 12 полки армии; из Гвардии не были вызваны батальоны Сухумский, Батумский, Ахалцихский и два Горийских. Таким образом до моего вступления принимали участие в бою из числа гвардейских 22 бат., 16 и 17 бат., из которых один находился в Лагодехи, а два на Пойлинском направлении. Итак 14–15 батальонов участвовало в боях на фронте от Лори до Красного моста и к 16-му февраля, к вечеру, их не существовало никого. Что касается армии, то в этих боях участвовали 1, 5, 7, 8 полки и 2 роты караульного батальона. 16-го февраля утром я выехал встретить разбитые на Храме войска и насчитал 600–700 человек. Эти отходили в порядке, никем не преследуемые. Это было человек 300 из батальона 1-го полка и не более 150 человек караульных рот. Остальное число приходилось на армейские и гвардейские части.
Что касается Лорийских гвардейских батальонов, то они при отступлении, встретив противника в районе Екатериненфельда, окончательно деморализовались и рассыпались. В течение боев под Тбилиси они кучками и по одному подходили к нашему Коджорскому участку. Наметив план, я вызвал в Тбилиси 4, 10 и 17 полки, два Горийских гвардейских батальона; 4-й полк стоял в Батуми, 10-й в Ахалцихе и 11-й в Ахалкалаки. 12-й батальон стоял частью в Ардагане, частью на Манглисе и был в таком состоянии, что не мог выступить; он был без обуви и одежды; пришлось его не вызывать. 4-й батальон прибыл только в половинном составе 17-го, а вторая его половина прибыла в ночь с 18-го на 19-е февраля. 10-й батальон прибыл 18-го или 19-го, а 11-й лишь тогда, когда мы отступили к Хашури и то в ночь, предшествующую нашему отступлению. Горийские гвардейские батальоны прибыли 17-го февраля.
Должен отметить одно обстоятельство. По мобилизации батальоны должны были превратиться в 3-х-батальонные полки. К моему вступлению 2-х и 3-х батальонов не существовало и полки выступили в составе 1-го батальона; остальные формировались на местах стоянок. За все время наших действий батальоны так и не развернулись в 3-х-батальонные полки. Не было материальной части. Для Сухумского направления я оставил 2 и 3 батальоны и Сухумский батальон, считая, что 7-й батальон, отстаивая шаг за шагом позиции в Приморском дефиле, дадут мне свободу действий к востоку от Тбилиси. В случае удачи к востоку от Тбилиси, я имел бы возможность Сухумское направление подкрепить из числа Тбилисских войск; успех на востоке дал бы возможность ослабить войска, ибо Азербайджан и Армения, увидя отходящие войска противника, несомненно присоединились бы к нам, что значительно облегчило бы наши здесь действия.
День 16-го февраля был для нас злополучным. Уже с утра мы получили сведения, что бой начался у Красного моста и по фронту Храма. Сведения не поступали; провода не действовали и это было показателем, что там неблагополучно. В. Джугели вызвался поехать в Сандари; не могу сказать, это было утром или после полудня. При первых известиях о неблагополучии я двинул подошедший по железной дороге батальон 9-го полка на Саракулис-Мта с целью принять отходящие от Красного моста части. Наконец, к наступлению темноты обстановка выяснилась; кап. Едигарашвили, наш контрразведчик, со станции Кумисси по аппарату докладывал общую картину. Все бежало в полном беспорядке. Через него мы стали спрашивать Сандари; от станции Сандари узнавали по телефону и затем передавали эти сведения. Он передавал, что в Сандари все сбились в кучу, восстановить порядок нельзя было, и что ген. И. Гедеванишвили в вагоне Джугели поехал в Тбилиси для личного доклада, за себя оставив ген. Сумбаташвили и возложив на него упорядочить отступление. Мы стали ждать ген. Гедеванишвили, но, конечно, ничего нового не могли узнать от него. Итак войск к востоку от Тбилиси не существовало; был только один батальон 9-го полка, направленный на Сакараулис-Мта. План мой занять Сакараулис-Мта и Коджорский массив отпадал, ибо эти возвышенности некем было занять. Вызванные войска могли подойти лишь 17–18-го февраля и их недостаточно было для занятия этих высот. Участь Тбилиси была решена в боях у Красного моста и на Храме. Если бы противник развил 16-го февраля преследование хотя бы одной своей кавалерией, ночью он беспрепятственно мог бы войти в Тбилиси, ибо в течение ночи на улицах Тбилиси появились не только гвардейские артиллеристы, бросившие свои орудия, но и пехотные солдаты. Надо было уберечь Тбилиси о внезапного нападения. Я потребовал к себе начальника гарнизона ген. Мазниашвили. Узнав от него, что у него найдется около 400 штыков, я приказал ему немедленно вести их на Саганлугскую позицию и занять укрепления влево и вправо от шоссе. Часов около 10–11 ночи приехал ген. И. Гедеванишвили с докладом. Я спросил, зачем он приехал. Он ответил, что приехал, чтобы лично доложить о том, что там случилось. Я сухо ответил, что для доклада существуют провода и если провод не действует из Сандара, он мог бы со следующей станции говорить со мной по аппарату, что начальник нужен не для того, чтобы докладывать, а для того, чтобы руководить войсками. Я приказал ему остаться в Тбилиси и ускорить формирование батальонов своей дивизии. Его энергия проявилась в том, что за наше 9-ти дневное пребывание в Тбилиси он дал один батальон 5-го полка числа 19-го февраля и один батальон 24-го февраля.
Прежде чем перейти к описанию дальнейших действий, я укажу на одно обстоятельство. Вступив в свою должность, я заметил в штабе двух турецких офицеров; один был Казим-бей, другой его адъютант Талаат-бей. Я спросил начальника штаба ген. Закариадзе, что это значит. Он ответил, что они все время в штабе и по проводу переговариваются с Ангорой, где наш представитель Мдивани ведет переговоры с Кемаль-пашой; в дальнейшем выяснилось, что Казим-бей все время посылает в Ангору шифрованные телеграммы и на турецком языке. Я немедленно приказал это прекратить и передать этому господину пользоваться аппаратом в течение одного часа, не посылать никаких шифрованных телеграмм и чтобы при его переговорах присутствовал офицер, знающий турецкий язык.
Несколько слов о Сабахтарашвили, помощнике Министра Иностранных дел. Я должен отметить следующее. Во все время пребывания нашего в Тбилиси он ежедневно говорил мне, что турки начнут войну с большевиками; что у него имеются на это сведения; он даже рассказал мне, что "сегодня вечером" я получу сюрприз от турок, т. е. выступление их против большевиков. В самообольщении он говорил: "Вот увидите, Георгий Иванович, турки выступят против большевиков, это наверняка. Мы сделали то, чего не могла сделать Антанта, мы поссорили Турцию с большевиками". Я категорически отвергал всякую возможность помощи от турок. Я уверен, что дерзкая атака большевиков Тбилиси без разведки, в ночь с 18-го на 19-е февраля, была вызвана сведениями, которые Казим-бей передавал большевикам через Ангору.
* * *
В вечер 16-го февраля моя жена была в гостях у одной именинницы, куда должен был приехать и я. Я, конечно, попасть не мог, но по телефону передал жене, чтобы она приехала домой, укладывалась бы, но чтобы об этом никому не говорила. С 16-го февраля я из кабинета штаба не выходил, там же находился и все ночи и, если иногда спал, то на стуле или на столе, на котором была разложена карта. С часа вступления в должность не проходило минуты, чтобы не явилось нового какого-либо вопроса, который надлежало сейчас же решить.
Вступив в командование я спросил Совет обороны: решение относительно Тбилиси, принятое в 1920-м году, остается в силе или нет, т. е. кончить оборону в Тбилиси или продолжать сопротивление. Мне ответили: да. Я сейчас же приступил к эвакуации военного имущества и тбилисские запасы были превращены в расходный магазин; все остальное было перевезено в Кутаиси. Что касается невоенного имущества, то распоряжения об этом делались Председателем Правительства. В течение боев под Тбилиси все министерства были переведены в Кутаиси и по уверению Председателя Правительства все было вывезено и к моменту отступления т. е. 24-го февраля осталось только три поезда: поезд Учредительного Собрания, поезд Правительства и штаба Главнокомандующего. И что в течение 1–2 часов в Тбилиси ничего не останется после отхода этих поездов.
В Тбилиси был ген.-губернатор Чхиквишвили Бения. Ввиду близости противника Тбилиси должен был быть подчинен власти Главнокомандующего, для чего почему-то был назначен новый ген.-губернатор в лице Сулаквилидзе. Сулаквилидзе был назначен губернатором города Тбилиси, вся остальная территория Тбилисской губернии была оставлена в ведении Чхиквишвили. Почему назначили нового ген.-губернатора города Тбилиси мне не известно. Вероятно потому, чтобы Чхиквишвили мне не подчинялся. В 1920-м году, Чхиквишвили был назначен ген.-губернатором города Батуми, правительственные чины очень заботились, чтобы я не оставался в Батуми. Связывая оба эти обстоятельства я и выражаю мнение, что назначение Сулаквилидзе ген.-губернатором Тбилиси объясняется только желанием, дабы Чхиквишвили мне не подчинялся. Другой причины не вижу. Мне же было все равно кто будет мне подчиняться Чхиквишвили или Сулаквилидзе.
ПОЛОЖЕНИЕ НА ЮГО-ВОСТОЧНОЙ ГРАНИЦЕ
Железные дороги мне не были подчинены, и начальник дорог с началом нашего отхода от Тбилиси уехал в Батуми; он считал, что железнодорожной эвакуацией оттуда ему удобнее управлять. Я потребовал от него или быть при мне, или дать лицо, полномочное для урегулирования железнодорожных дел. Таковое я получил лишь на ст. Хашури. Эвакуация по железной дороге делалась безобразно; все перевозилось в Гори, из Гори в Хашури, из Хашури в Самтреди и затем только в Батуми. При этом тыловые станции не очищались. Благодаря такому порядку все станции загромождались и нам с большим трудом удавалось разгружать эти станции. Поезда, отходившие со станций в момент боя, являлись большой приманкой для слабых духом и дезертиров; нам едва удавалось избежать того, чтобы отступление не превратилось в поголовное бегство. Эвакуация железных дорог должна была быть заранее предусмотрена и войти в план обороны страны.
Со вступлением в свою должность я принял меры к формированию конницы. Это вообще трудное дело и требует много времени. Я поручил это дело ген. Д. Чавчавадзе. Несмотря на отсутствие лошадей, седел и материальной части, ему все же к нашему отходу в Самтреди удалось сформировать 2–3 сотни.
Общественные круги горячо отозвались на дело обороны страны. В деле заблаговременной подготовки страны к обороне были сделаны такие крупные ошибки и, вообще, там был такой хаос, что геройская оборона Тбилиси в течение 9-ти дней может быть объяснена лишь горячим желанием всех грузинских слоев отстоять Тбилиси. Со вступлением в должность я командировал офицеров Генерального штаба, инженеров и саперов на Сурамский перевал с целью укрепления позиции; а затем таковые же были высланы в Саджевахо. Но мои распоряжения были спешного характера; все это должно было быть сделано заблаговременно. Если Военное Ведомство об этом думало бы раньше и заблаговременно требовало бы, оно должно было бы или добиться своих требований или уйти; пассивность в этом случае должна была быть признана преступной.
Теперь приступлю к дальнейшим описаниям. В ночь с 16-го на 17-е февраля я выяснил, что в Сандари наводится кое-какой порядок, и приказал остаткам войск отходить на Тбилиси. Мне из Сандари докладывали, что эти части совершенно не боеспособны. Между тем картина боя 16-го февраля выяснилась следующая. Генерал Джиджихия, от Красного моста наступавший на Айрум, отошел на Храм, где стал на левом фланге остатков Санаинского отряда. Остаток Санаинского отряда не остановился на линии, указанной ген. Одишелидзе, и также отошел за Храм. Таким образом войска к утру 16-го февраля расположились вдоль левого берега Храма, упирая свой левый фланг в Красный мост. С рассветом начались боевые действия противника атакой Красного моста. Здесь противником вероломно был захвачен караул у моста, позиции же наши шли по сию сторону моста.
По ту сторону реки Храма находятся горы, которые и командуют левобережной равнинной частью этого района. Еще в 1920-м году я требовал, чтобы наша граница шла по ту сторону моста; мы мирными переговорами 1920-го года этого не сумели добиться, несмотря на нашу победу. Оказалось, что накануне вечером наш начальник караула (солдат Гвардии) у Красного моста пил мирно чай с начальником неприятельского караула. У Красного моста оставался лишь один батальон. Несомненно с началом военных действий, открытых со стороны Армении, надо было быть уверенным, что противник откроет военные действия и со стороны Азербайджана, ибо обе эти страны фактически составляли части нашего врага. А раз это так, то ясно, что главные действия, т. е. ввод главных сил противника произойдет вдоль железной дороги Баку–Тбилиси, а не Александрополь–Тбилиси; здесь находились главные силы противника, здесь У них была приготовлена база. Таким образом направление отряда ген. Джиджихия на Айрум было нецелесообразно и весьма опасно, ибо оно происходило флангом Азербайджану, т. е. к противнику, части которого уже вступили на нашу территорию со стороны Армении. Если бы противник со стороны Азербайджана начал боевые действия не 16-го утром, а раньше, в момент, когда ген. Джиджихия совершал свой марш на Айрум и обратно, то этот отряд был бы дня на два, на три уничтожен раньше и тогда противник вступил бы в Тбилиси уже 16-го, к каковому времени мы не могли бы успеть организовать оборону Тбилиси.
Надлежало ген. Джиджихия оставаться у Красного моста, а войска Санаинского отряда подкрепить теми войсками, которые вызвал к сожалению лишь я. Пребывание войск 7 бат. ген. Джиджихия в районе горы Тарс–Красный мост этот участок сделало бы более крепким и в случае наступления противника, мы могли бы, обороняя крепкую позицию массива Тарс, выиграв время, усилить Санаинский отряд, посчитаться с противником, наступавшим со стороны Армении и, как известно, не многочисленным. Несмотря на наши потери в ночь с 11-го на 12-е февраля, мы, вызвав все части и сосредоточив их, могли бы достигнуть превосходства в силах. Цифровые данные таковы. В ночь с 11-го на 12-е были уничтожены только 5 и 8 батальоны, артиллерия спаслась. 12-го февраля можно было начать сосредоточение сил, для чего могли послужить батальоны 1, 4, 9, 10 и караульный батальон; затем 2 Горийских гвардейских, Ахалцихский, особый и Батумский; таким образом можно было бы сосредоточить, допустим к Храму, 5 армейских батальонов и 5 гвардейских; к этому можно было бы добавить батальон пограничников, который я сформировал в течение 2-х дней, и Военную Школу, а также конницу в 400–500 сабель. При таком положении мы имели для обороны Красного моста не менее 7 гвардейских батальонов, а на Садахлинском направлении остатки Санаинского отряда мы могли бы усилить 12 батальонами свежими к числу 15-го февраля; к этому можно было добавить 3 гвардейских батальона Лорийского отряда с двумя броневыми машинами, которые, не будучи оторваны от Санаинского отряда, могли бы усилить правый фланг действующих на Садахлинском направлении. Иначе говоря, прикрывая Красный мост 7-ю гвардейскими батальонами, мы могли бы действовать против противника, наступавшего со стороны Армении, 12-ю свежими батальонами плюс 3 батальона Дорийского отряда, конницы 400–500 сабель и остатки Санаинского отряда. Вследствие таких мероприятий мы могли бы достичь превосходства в силах против противника, наступавшего со стороны Армении, и достичь здесь успеха. В общем резерве оставались бы 11-й полк, формирующиеся батальоны всей армии и молодые.
Надо принять во внимание еще следующее обстоятельство. В 1921-м году противник перешел в наступление со стороны Армении в ночь с 11-го на 12-е февраля, а Красный мост атаковал с рассветом 16-го февраля. Наступление на северных участках последовало позже. Наше Правительство запрашивало Москву о причине войны и ответ получился, как и в 1920-м году, что это местный инцидент. После событий в ночь с 11-го на 12-е февраля был вызван лишь один батальон 9-го полка, а бат. 1-го полка и особый гвардейский и 2 роты караульного батальона, частично усиляя Санаинский отряд, были отдельно разбиты и почти не существовали. Итак необходимо отметить три главные ошибки: 1) невызов войск в Тбилиси с остальной территории, 2) ввод имевшихся под рукой резервов по частям, 3) ослабление сил у Красного моста.
Рассматривая предварительное расположение войск, можно прийти к заключению, что из трех направлений: 1) Лорийское, 2) Санаинское и 3) Красного моста, Санаинскому и Красномостному направлениям придавалось наибольшее значение, причем Красномостному направлению придавалось еще большее значение, так как здесь стояло наибольшее количество сил. Однако, с началом военных действий этому последнему направлению повидимому, перестали придавать значение, ибо именно с этого направления были сняты почти все войска, а не были к действию привлечены свободные войска, расположенные в глубине страны.
Буду продолжать описание действий 16-го февраля. Противник атаковал Красный мост, введя в дело также и броневые машины, и овладел нашей позицией, уничтожив находившийся здесь наш отряд совершенно. Главная масса была взята в плен, вероятно отказалась воевать как в 1920-м году, но отдельные люди вплавь переправились на левый берег Мтквари. Взяв позицию Красного моста, противник продолжал свое наступление. Это направление со стороны Красного моста выводило во фланг и тыл расположенных на Храме наших войск, и появление противника, особенно конного с броневыми машинами, решило участь боя на Храме. Все ринулось на Сандари, где все сбились в кучу. Утром 17-го февраля я встретил человек около 700; все остальное в течение ночи разбрелось толпами, кучками и по одному. В этом бою мы потеряли до 10 орудий, из которых одно или два были разбиты. Я не могу не отметить, что все эти орудия были гвардейские; армейские части не потеряли орудий даже тогда, когда в Санаинском ущельи они были почти окружены противником. И здесь на Храме, армейские орудия были вывезены все. 17-го февраля я поехал за Саганлуг с целью встретить остатки Санаинского отряда и осмотреть расположение войск.
Как я уже говорил раньше, подошедший батальон 9-го полка был направлен на Сакараулис-Мта; он был мной вытребован обратно ввиду событий 16-го февраля и должен был войти в состав участка ген. Мазниашвили. Я приехал к Мазниашвили и переговорил с ним. Из ожидавшихся войск он получил 2 Горийских батальона, караульный батальон, 1 батальон 9-го полка, формировавшийся пограничный батальон; кроме того на левом фланге его должны были расположиться наши гаубицы. Этими войсками он должен был расположиться от Мтквари до монастыря Шавнабады; правее, у Табахмелы должна была стать Военная Школа. Для Коджор у меня оставались только 4-й полк, от которого к бою с 18-го на 19-е февраля прибыли только две роты и пулеметная команда. Кроме того в состав войск ген. Мазниашвили входил броневой порзд и два броневых автомобиля. Позиции я не пошел осматривать, я их знал. По счастливой случайности укрепления Тбилиси правого берега еще в 1914-м году, во время моей службы в штабе Кавказского фронта, проектировал я, и я же наблюдал за их исполнением. Я их знал хорошо. От Саганлуга я пошел навстречу отходящим от Сандари остаткам войск. Вместо батальонов проходили кучки людей – человек 30–50; только батальон 1-го полка представлял массу человек в 300. Еще по дороге в Саганлуг, на майдане, в Тбилиси я встретил толпу людей без офицеров; это был Душетский гвардейский батальон. Я спросил откуда они; они отвечали жалобами, как всегда, что офицеры их бросили, что они голодны, без патронов и т. д. Настроение толпы было неважное. Я хотел уже накричать на них, когда один из солдат, почувствовавший, что может произойти инцидент, выскочил из толпы и, обращаясь ко мне, сказал: "Нам приказано собраться в Навтлуге, но мы не знаем, как туда пройти". Я указал дорогу и поехал дальше. 18-го февраля утром я вместе с Председателем Правительства проехал на Коджорские позиции и на Табахмельские. Таким образом в течение 17-го и 18-го февраля мы организовали оборону Тбилиси.
Прежде, чем обрисовать положение к ночи с 18-го на 19-е февраля, я скажу несколько слов о мостах Пойлинском и Красном. В 1920-м году Пойлинский мост был взорван по моему распоряжению; тогда был подготовлен и совевременно взорван его средний пролет, благодаря чему путь был прегражден надежно. В 1921-м году мост был также взорван, но подготовленным к взрыву оказался лишь ближайший к нашему берегу устой, вследствие чего починка оказалась нетрудной. Об этом, т. е. что подготовлен к взрыву только береговой устой, я узнал лишь впоследствии. Оказывается мост заблаговременно был подготовлен, как и в прошлом году. Однако мирными переговорами перед нашей войной противник добился того, чтобы минировка моста была снята. Вследствие нахождения караула противника у противоположного конца моста, нашему Военному Ведомству удалось подготовить к взрыву лишь береговой устой. Чем добился противник снятия минировки моста, для меня тайна. Что касается Красного моста, то я не знаю, был ли он подготовлен к взрыву или нет. Правда, взрыв этого моста приобретал лишь тактическое значение, все же его взрыв не содействовал бы успеху противника. Пойлинский же мост приобретал колоссальное значение; целость его давала противнику свободу движения по железной дороге; он мог беспрепятственно подвозить войска, боевые припасы и продовольствие, наконец, он мог действовать броневыми поездами.
Вернувшись из Саганлуга в штаб, 17-го февраля, я узнал курьезную вещь. Несмотря на наше поражение на Храме и отход войск от Сандари, у противоположной, восточной, подошвы Сакараулинского массива находилась команда саперов под начальством бравого офицера Лело Чиджавидзе. Он оттуда телефонировал. Оказывается конница противника пыталась наступать по шоссе Красный мост–Тбилиси, но его огнем была им отброшена. Сакараулинский массив я уже не мог занять, почему и приказал ему отходить. Таким образом этот офицер с телефонистами оставался в 35–40 верстах от Тбилиси, когда от Храма до Тбилиси никаких наших войск не было. Разведка наша в течение 17-го и 18-го февраля не обнаруживала противника до вершины Сакараулинского массива и почти до Сандари.
Чем же я мог оборонять Тбилиси? Какими силами я мог встретить врага. Санаинский отряд был ноль. 3 батальона Лорийского отряда не существовали. Все гвардейские части, участвовавшие в боях на фронте от Лори до Красного моста, не существовали. Они возвращались в Тбилиси кучками и по одному; их здесь собирали и вновь формировали. Я мог рассчитывать только на вновь подходящие части, вызванные мной, и на батальон 9-го полка. Таковыми были батальоны 4, 9, 10 ар. полк; 11-й из Ахалкалаки не мог успеть прибыть, ибо ему надлежало пройти пешком около 120 верст; 12-й полк, части которого стояли в Ардагане, не мог успеть мобилизоваться. 2-й и 3-й полки должны были остаться для Гагринского Направления* (*На северо-западе Грузии.); их привлекать для обороны Тбилиси было нецелесообразно, ибо наступление противника по этому направлению было бы тогда беспрепятственным, это направление выходило нам в тыл. Кроме армейских батальонов я мог вызвать только 4 гвардейских батальона: 2 Горийских, Батумский и Ахалцихский. С этими войсками я мог только, обороняя Тбилиси, попытаться выиграть время для восстановления гвардейских батальонов после их рассеянии в бою на Храме и для формирования полков 2-й дивизии, т. е. 5, 7 и 8 полков, большею частью взятых в плен в ночь с 11-го на 12-е февраля. Мечтать о переходе в наступление до устройства расстроенных гвардейских батальонов нельзя было. Тбилиси угрожала непосредственная опасность, ибо в ночь с 16-го на 17-е февраля у меня в Тбилиси было в моем распоряжении только 400 штыков ген. Мазниашвили и рота юнкеров в 150 человек.
* * *
К вечеру 18-го февраля общее положение под Тбилиси было таково. На правом фланге от Белого духана на Коджоры–Манглисском шоссе до башни Кер-оглы занимали 2 роты 4-го полка; остальные роты этого батальона прибыли лишь в ночь с 18-го на 19-е февраля и могли присоединиться к полку только в течение дня 19-го февраля. Табахмельский участок под начальством ген. Андроникашвили занимала Военная Школа в составе роты юнкеров около 160 штыков и человек около 300 молодых, призванных во второй половине января для сформирования переменного состава унтер-офицерского батальона. От района Шавнабадского монастыря до реки Мтквари стоял ген. Мазниашвили с отрядом в составе 1 батальона 9-го полка, караульного батальона, 2 Горийских батальонов и пограничного батальона; у него на левом фланге был образован артиллерийский участок, в состав которого входили наши гаубицы и легкие пушки так называемой армейской артиллерии. В резерве у себя мне пришлось оставить приводимый в порядок 1-й батальон 1-го полка; восстанавливаемые части 2-й дивизии и Гвардии не были еще готовы и были в периоде сбора частей и приведения их в порядок. За эти дни нашлась конница армейская; согласно приказания ген. Одишелидзе она направилась через волчьи Ворота на Воронцовку, но здесь встретила противника в узком ущельи и в связи с общим положением отошла на Тбилиси, куда она прибыла, если не ошибаюсь, 18-го февраля; лошади оказались изморенными и истощенными вследствие бескормицы. Я дал ей роздых и затем она была направлена на левый фланг в равнинную часть общего поля сражения; туда же был направлен и гвардейский конный дивизион. Между тем два батальона Гвардии, находившиеся в районе Пойлинского моста ввиду приближения противника к Тбилиси, были мной несколько оттянуты. Они оказывались сильно выдвинутыми (80–100 верст от Тбилиси) и противник, находившийся в районе Красный мост – Сакараулис-Мта, мог, перейдя реку Мтквари, отрезать их от Тбилиси. Из расположения наших войск видно, что я в этот момент придавал первенствующее значение Саганлугскому участку, как непосредственно угрожаемому противником, о нахождении которого у Сакараулинского массива (стычка с командой связи кап. Чиджавидзе) нами были уже получены сведения. Коджорский участок нечем было усилить; Саганлугский участок оборонялся 5-ю батальонами на протяжении 6–7 верст, что, конечно, надо признать весьма жидким; там было менее 2500 штыков. Я надеялся на присутствие впереди Коджорского участка отступавших 3-х батальонов Лорийского отряда, что давало этому участку некоторую временную безопасность. Противник, пожелавший бы атаковать Коджоры, должен был бы произвести громадный обход и при обходе встретился бы с этими 3-мя батальонами, бой которых дал бы нам возможность выиграть время. Действительно, эти батальоны, отходя от Лори, встретили противника между Екатериненфельдом и Сандари, но оказались настолько деморализованными, что, встретив противника, рассыпались и кучками, и по одному подходили к Табахмельскому и Коджорскому участкам. Итак, на всем фронте от Коджор до реки Мтквари у Саганлуга стояли 5 1/2 батальонов и Военная Школа. Вот силы, с которыми мы встретили атаку противника в ночь с 18-го на 19-е февраля.
ОБОРОНА ТБИЛИСИ. АТАКА САГАНЛУГСКОЙ ПОЗИЦИИ В НОЧЬ С 18-ГО НА 19-Е ФЕВРАЛЯ
Было три часа ночи, когда мы услышали со стороны Саганлуга артиллерийскую, пулеметную и ружейную стрельбу. Мы соединились сейчас же по телефону с ген. Мазниашвили и запросили о причине стрельбы. Его начальник штаба подп. Утнелидзе отвечал, что лично он не знает причины стрельбы, что вправо и влево от него стреляют и что ген. Мазниашвили пошел в окопы с целью узнать причину. Надо оговориться, что до наступления темноты вперед к Сакараулинскому массиву верст на 10 выезжали броневые машины и противника не обнаружили; таковы же были наблюдения с горы, откуда вся равнина до Сакараулис-Мта была видна, как на ладони. Или это была ложная тревога и войска стреляли впустую, или это была атака большевиков. Последнее очень трудно было допустить, ибо производство ночной атаки неразведанной позиции является невыполнимой операцией, всегда ведущей к неудаче и такое решение противника являлось для него пагубным и обреченным на неудачу. Поэтому в атаку не верилось; однако мы, конечно, приняли меры к выяснению происходящего. Опять через некоторое время соединились с подп. Утнелидзе, тот же ответ. Еще через некоторое время телефон не отвечал, это было уже тревожно. В это время мы уже были соединены по телефону с казармами саперного батальона, откуда нам подп. Гургунидзе сообщал все время, что он слышит; я приказал, чтобы он по звуку выстрелов докладывал удаляется ли стрельба или приближается, и продолжает ли стрелять артиллерия. Про артиллерийскую стрельбу мне оттуда все время докладывали, что она продолжается; это обстоятельство указывало или на то, что все или ложная тревога, или же оно в случае атаки показывало, что дело обстоит благополучно, так как артиллерия, раз стреляет, значит она не захвачена и значит наши войска на своих местах. Для выяснения обстановки были посланы на автомобиле люди, а также туда поехали некоторые члены штаба Гвардии, но все это требовало времени; надо было ждать, а в этих обстоятельствах каждый может себе представить, как это томительно, и в этом была вина ген. Мазниашвили, не принявшего никаких мер для связи со мной. Ген. Джиджихия из Навтлуга спрашивал нас, что делать и что он подымает те батальоны, которые в состоянии выступить; последнее я одобрил, но приказал выступить лишь по моему указанию и у телефона держать офицера, а самому быть близко. Не помню в каком часу, но должно быть около 5 часов из Навтлугского санитарного пункта, вдруг, нас запросил доктор, куда посылать раненых, число которых достигло человек 12–15. Теперь стало ясно, что была атака. Я сейчас же приказал поднять Гвардию, все, что было боеспособно. Затем я сообщил штабу Гвардии, В. Джугели приехал ко мне. Он был с карабином и был возбужден, горел желанием ехать туда. Я сказал, что пусть едет и что один из гвардейских батальонов будет мною направлен к железнодорожному Саганлугскому мосту, которым и подкрепит атакованный участок. Я просил его разыскать там Мазниашвили и ввести в дело броневой поезд и броневые автомобили, которые находятся там же сзади позиций, и что у железнодорожного моста есть телефон, которым он может воспользоваться для сообщения со мной. Он уехал. Я стал ждать результатов боя. Все дело было в том, чтобы до рассвета удержались в окопах; с наступлением дня победа была обеспечена. Я знал позиции и укрепления; их взять немыслимо без артиллерийской подготовки. Ее не было; кроме того противнику надлежало взбираться на крутые скаты. Меня беспокоили только равнинные укрепления влево от шоссе; около них был расположен артиллерийский участок; неумолкаемая его стрельба меня успокаивала. Участок в сторону Шавнабады не был атакован; это я знал по звуку выстрелов. Я смотрел на часы и с тоской наблюдал медленное передвижение минутной стрелки; никогда эта стрелка не двигалась так медленно. Однако чем дальше, тем больше я успокаивался и приобретал несомненную уверенность в благополучном исходе, ибо раз ночная атака сразу не удалась противнику, то чем дольше, тем меньше была вероятность ее удачи. Было еще одно обстоятельство, которое меня успокаивало. Укрепление, которое было построено вправо от шоссе, находилось на высоте и сзади оканчивалось отвесным обрывом сажен в 15–20, если не больше. Когда там в 1914-м году устраивали окопы по моему указанию, то инженеры возражали: "Георгий Иванович, у этого окопа нет пути отступления, здесь нельзя строить". "А пусть сидят и не отступают" – отвечал я.
Теперь весь вопрос был в том, чтобы у защитников хватило патронов, не бросаться же им в кручу. Еще было темно, когда прибыл офицер от караульного батальона, того самого, который защищал эти укрепления с просьбой патронов. Он был очень возбужден и говорил, что караульный батальон весь умрет там, но позиции не оставит. Мы на автомобиле послали патроны. Долго, томительно долго тянулась ночь, но всему бывает конец и, наконец, настал давно желанный день. Как только рассвело, противник, сидевший у подошвы возвышенностей, оказался в ужасном положении. От наших окопов его отделяло всего несколько десятков шагов и по нему открыли огонь, как по мишеням. Одновременно выехали броневики и плодом этой атаки было более 1000 пленных; остальные поспешно отходили по направлению Сакараулис-Мта. Их преследовали артиллерийским огнем, а затем высланы были аэропланы, которые беспрестанно опустошали запасы взятых с собою бомб. Успех был значительный, он превосходил мои ожидания; я не ожидал такого большого количества пленных. Действительно, направление вдоль шоссе защищало не более 1200–1500 штыков и число пленных было немногим меньше числа защитников. Наконец, это была первая удача после начала войны и удача хорошая, а количество пленных снимало с войск противника ореол непобедимости, который он нес с Санаина и Красного моста. Такой риск, как атаковать ночью неразведанную позицию и с расстояния 12–15 верст, я могу объяснить лишь тем, что противник был хорошо осведомлен кем-то о размере нашего поражения на Храме и переоценил нашу слабость. Иначе, такая атака – безумие.
Утром, выяснив, что на Табахмельском участке все спокойно, я поехал в Саганлуг. По дороге встретил одну из колонн пленных. Я слез с автомобиля и обошел их ряды. Так называемые большевистские войска я видел впервые. Это были мои старые знакомые по Русско-Японской и последней войне. Мне что-то в душе кольнуло; трудно видеть противника в том, с кем неоднократно ходил в бой. Я спросил некоторых "чего они пришли". "Что ж, забрали и пригнали" – отвечали мне. Боже, какой знакомый ответ. Одеты они были хорошо и это те же добродушные русские солдаты, большею частью молодые; правда, некоторые были со злым выражением лица, но эти были постарше и их было немного. Я поехал дальше. Встретив Мазниашвили мы молча обнялись; мы оба ничего не могли говорить. Совершенное дело было красноречивее слов. Я все же пожурил его за выбор места своего нахождения и за то, что не давал о себе вестей. В первый еще приезд я ему указывал на рискованность выбранного места; он обещал перенести штаб назад, но не успел или не хотел оборудовать помещение; далеко уходить назад он не хотел, а вблизи подходящего помещения не было. Его штаб был расположен в железнодорожной будке, которая находилась впереди основной позиции. Впереди его были построены укрепления, которые занимал один из гвардейских Горийских батальонов; расстояние до основной позиции было около 1/2 версты. Когда произошла ночная атака, этот батальон, может быть даже захваченный врасплох, оставил укрепление и отошел. Выскочивший при первых выстрелах из помещения ген. Мазниашвили, увидев бегущих, бросился по-видимому в одно из равнинных укреплений, где и оставался до утра. Утнелидзе был взят в плен в будке и таким образом Саганлугский участок оказался без управления.
Ген. Мазниашвили, засевши в окоп, не подавал признаков жизни и не принимал никаких мер ни для связи со мной, ни для управления вверенным ему участком. Таким образом управление этим участком пришлось взять непосредственно мне. Считая фронт основной позиции прикрытым этим передовым укреплением, одна горная батарея стала на позиции впереди и внизу основной в нескольких десятках шагов от того укрепления, которое кончалось сзади обрывом. Когда противник приблизился, они открыли огонь и удерживали его на расстоянии нескольких десятков шагов, пока у них были снаряды. По израсходовании снарядов пушки попали в руки противника, на рассвете все было возвращено. Я хотел обойти войска, однако, ген. Мазниашвили еще не окончил своего доклада, когда меня ген. Закариадзе из штаба попросил к аппарату.
ПОТЕРЯ КОДЖОРСКОГО МАССИВА
Обстановка изменилась сильно и не в нашу пользу. Коджорский массив оказался в руках противника. Только что достигнутый успех был ничто в сравнении с потерей Коджор. Владение противником Коджорами означало гибель Тбилиси. Надо было его вернуть во что бы то ни стало. Вопрос о преследовании разбитого противника отпадал. Я сейчас же приказал доставить приказание ген. Андроникашвили, у которого противник, взявший Коджоры, находился в тылу, держаться во что бы то ни стало, и что немедленно я присылаю ему войска на помощь, а также организую атаку Коджор. Это мое приказание прибыло как нельзя во время. Я сейчас же поехал в штаб и по дороге направил через Шиндиси в Табахмелы 3 батальона; 2 из них были подняты по тревоге и находились в это время сзади Саганлугской позиции; это были батальоны 5-го полка, только что сформировавшиеся, и один гвардейский Имеретинский батальон, тот самый, который в предыдущую ночь я направил к железнодорожному мосту. 3-й батальон был подходивший после выгрузки Батумский гвардейский батальон. Затем я встретил 2 гвардейских батальона Тбилисских; я их повернул и приказал идти на Эриванскую площадь, где ждать распоряжений.
Утром, как только я узнал об успехе, у меня явился план. Воспользовавшись успехом захватить Сакараулинский массив и одновременно усилив Табахмел-Коджорский участок, перейти в общее наступление и отбросить противника подальше от Тбилиси. Надо было выиграть время для окончания мобилизации 2-го и 3-го армейских батальонов и восстановления гвардейских батальонов; полков 2-й дивизии, тех, которые еще не оказались бы восстановленными к 20-му февраля. Но падение Коджор лишило меня этой возможности. Тбилиси висел на волоске и я каждый момент ожидал, что с Коджор начнется бомбардировка города. Как всегда в таких случаях, у автомобиля, на котором я возвращался в город, начали лопаться камеры, и я пошел в город пешком. К счастью меня догнал автомобиль, на котором возвращался Гогуа из Саганлуга, и он подвез меня до штаба. Радость между тем была всеобщая; в городе уже знали о нашем успехе; все ликовали, все кричали "Ваша"* (*Ура), но у меня на душе было мрачно: Коджоры взяты противником. Кто видел Коджоры, тот знает и значение, которое имеет он для обороны Тбилиси и его неприступность для атаки со стороны Тбилиси. Здесь надо брать массой, причем войскам надлежало наступать по скатам, почти неприступным. Отлогости в 45 градусов были неоднократны. Задача была очень трудная.
Вернувшись в штаб я отдал соответствующее распоряжение. Генерал Андроникашвили должен был атаковать Коджоры со стороны Табахмелы; 4 Тбилисских гвардейских батальона были направлены частью от фуникулера, на который они должны были взобраться по Давыдовской горе, частью со стороны д. Цхнети. Вместе с этим я усилил ген. Андроникашвили всей подошедшей артиллерией и двумя ротами 4-го полка, второй половиной того батальона, который занимал Коджоры. Вечер и ночь с 19-го на 20-е февраля прошли в занятии войсками исходного положения. Тбилисские гвардейские батальоны после Храмского боя были в весьма малом составе и все 4 вместе могли оцениваться в 1 – 1 1/2 батальона. Но других войск под рукой не было и нельзя было давать время противнику в Коджоpax усилиться и укрепиться. Атака была назначена с рассветом 20-го февраля. Войска раньше не могли подойти к атакуемому участку. Все что можно было я бросил для атаки этого массива; если бы не вернули этого массива, мы не могли бы оставаться в Тбилиси.
ВЗЯТИЕ КОДЖОРСКОГО МАССИВА
Наступление наше на Коджоры 20-го февраля увенчалось успехом. Мы вернули Коджоры и теснили противника по отрогам вниз с этого массива. После полудня я приехал в Табахмелы к ген. Андроникашвили. Ген. Андроникашвили я давно знаю, но никогда я с ним не встречался в боевой обстановке. В нашу войну с большевиками мне пришлось неоднократно убедиться, что это прекрасный боевой начальник, отличительной чертой которого было редкое спокойствие и удивительное самообладание. Несмотря на такие качества, я все же должен отметить, что он чуть было не совершил одной ошибки; но это собственно не была ошибка; то, что чуть было он не сделал, сделал бы всякий на его месте. Дело в том, что, когда Коджорский участок был взят противником, то последний начал спускаться и оказывался в тылу у ген. Андроникашвили, участок которого и штаб уже обстреливались артиллерийским огнем со стороны Вашловани, откуда противник тоже наступал. Таким образом он был атакован с фронта и обойден с тыла. У него было всего несколько сот человек и в таком положении он не мог удерживать порученной ему позиции; он решил отойти на фуникулерский гребень и прикрыть таким образом Тбилиси со стороны Коджор. Он послал распоряжение об этом полковнику Чхеидзе, находившемуся на самой позиции у Табахмели. Это приказание было ему передано устами одного юнкера. Полк. Чхеидзе оценил важность этого приказания и сказал юнкеру, что он, вероятно, не так понял и что он отойдет, но получив лишь письменное распоряжение. Через некоторое время он получил распоряжение письменное. Тогда он лично поехал к ген. Андроникашвили и спросил его, знает ли Главнокомандующий о таком решении и что таковое может не согласоваться с его желаниями. Во время их разговора прибыло мое приказание во что бы то ни стало удерживать свои позиции, что высылаются на помощь войска и организуется обратное овладение Коджорами.
Но помощь могла прийти лишь через несколько часов. В ожидании помощи надо было остановить начавшегося спускаться с Коджор противника. Роты 4-го батальона, сбитые с Коджорского массива, были мало боеспособны. Послали навстречу юнкеров, всего несколько десятков человек, под начальством капитана Тоидзе, заведывавшего инженерным курсом роты юнкеров. Наступление было поддержано артиллерией, повернувшей свои пушки в сторону Коджор. Юнкера пошли и оттеснили передовых смельчаков противника, заняли одну из обратных вершинок Коджорского массива у сел. Цавкиси. Во время этого наступления кап. Тоидзе был убит; юнкера же потеряли половину своего состава. Однако дело было сделано. Противник остановился и затем подошли батальоны, высланные лично мной от Саганлугского участка. Когда 20-го февраля я находился у ген. Андроникашвили, то мне доложили, что сейчас же за гребнем в ущельи на старом Белоключинском шоссе стоят 4 орудия и грузовой автомобиль; их противник вез в Коджоры, но что наша цепь обстреливает эти орудия и не позволяет противнику увезти их, что наши войска, взявшие Коджоры, теснили противника со стороны Коджор как раз по противоположному гребню и что вследствие этого орудия, вероятно, достанутся нам. Опоздай мы взятием Коджор на несколько часов и эти орудия громили бы Тбилиси, усилили бы обороноспособность Коджор, взятие которых, если бы не стало для нас невозможным, то чрезвычайно затруднило бы его, и общее положение было бы весьма чревато последствиями.
Эти орудия были взяты и доставлены в Тбилиси. Взятие Коджор дало нам трофеи, а именно 4 орудия, до сотни пленных и до 12–15 пулеметов. Я приказал ген. Андроникашвили вступить в начальствование обоими участками, т. е. Табахмельским и Коджорским, и предупредил его, что в случае общей удачи, а главным образом когда сформируются части 2-й дивизии, я предполагаю перейти в наступление, развив главные действия его участками.
События следующих дней в точной последовательности возобновить я не сумею, но общий ход, конечно, помню. Противник на левом берегу Мтквари оживился. Пойлинский мост оказался исправленным и появились уже значительные части противника, бронепоезда по сю сторону Мтквари. Должно быть 19-го или 20-го февраля наш левый фланг, подкрепленный Ахалцихским гвардейским батальоном, 2-м отобранным мною у ген. Мазниашвили Горийским батальоном и некоторыми восстановленными гвардейскими батальонами, под начальством ген. Джиджихия, перешел в наступление и оттеснил противника за Сагареджо. Этому наступлению очень содействовал гвардейский конный дивизион, усиленный Борчалинской добровольческой сотней кап. Едигарашвили. Однако противник усилился на этом фронте. Наше восстанавливание частей шло очень медленно и по мере их готовности они вводились на левый фланг. Я торопил формирование частей 2-й дивизии, но дело шло туго. Лишь 23-го и 24-го февраля я получил кроме батальона 5-го полка, полученного мной 19-го февраля, еще 2 батальона и одну роту. Все это явилось запоздалым. Между тем противник на левом берегу р. Мтквари усиливался и появились его части также со стороны Кахетии. Левобережная группа войск отошла на нашу укрепленную позицию, которую заняла 23-го февраля. К этому времени я усилил этот фланг и решил здесь перейти в наступление, которое рассчитывал произвести 24-го февраля. На левом берегу была собрана почти вся Гвардия; отсутствовали Батумский, один Имеретинский и часть Тбилисских батальонов. Таким образом я здесь сосредоточил почти всю Гвардию; туда же направил подходивший 3-й Карталинский батальон подп. Пурцеладзе. Здесь противник не проявлял такого упорства, как на Табахмельском участке, где атаки велись им и днем, и ночью, начиная с 20-го февраля. Вследствие этого, я имел намерение временно на Табахмельском участке держаться пассивно, истомить противника в его атаках наших крепких позиций, развить в это время наступление на левом берегу Мтквари с целью отбросить противника от Тбилиси и затем, взяв оттуда часть сил, усилить правобережную группу и здесь перейти в наступление. Я учитывал то обстоятельство, что Гвардия обороняться на месте мало способна и если ее собрать много, и достичь превосходства в силах над противником, и охватить его фланг, то можно попытаться достичь успеха. С этой целью левобережные войска я разбил на три участка: 1) Полк. Инцкирвели, ближайший к Мтквари, 2) ген. Джиджихия – центральный участок вдоль Кахетинского шоссе и 3) полк. Гедеванишвили – левофланговый маневрирующий участок. Однако положение к 24-му февраля складывалось неблагоприятно. Противник, давно мобилизованный, подвозил все новые и новые войска; мы же после Санаинских неудач и Храмского поражения не успели выставить в поле все те силы, которые можно было бы выставить. Уже 22-го февраля я получил сведения, что конница противника заняла сначала Белый Ключ, а затем Манглис и что она направляется на Тбилиси. Попытка ее атаковать нас вдоль Манглис–Коджорского шоссе окончилась для нее неудачей и эта конница стала с д. Приюта спускаться на Нахшир-гору, откуда могла выйти на Цхнети, а взяв глубже, на Дигоми. Часть 12-го полка, находившегося на Манглисе была направлена на Ахалкалаки Карталинский. От Сабуртало на Нахшир-гору была направлена сотня хевсур чл. Учр. Собр. Карумидзе; эта сотня произвела разведку, встретила противника и вернулась в Тбилиси; Цхнети были заняты батальоном одним из Тбилисских гвардейских, а затем усилен одним, только что сформированным батальоном 2-й дивизии.
Таким образом я принимал меры к укреплению правого фланга с тем, чтобы левобережная группа получила свободу действий. Описание действий указывает, что собственно дать бой, самому захватить инициативу после нашего поражения на Храме не представлялось возможным, ибо войск не было; я не мог образовать резервов, ибо 2-й и 3-й батальоны не могли сформироваться, а подходившие по одному батальоны вводились в бой для спасения критического положения, являющегося следствием значительного превосходства в силах противника. Кроме того, сплошь и рядом приходилось перевозить войска на автомобилях с одного участка на другой, пользуясь временным затишьем то здесь, то там. Однако еще на 24-е февраля я хотел попытаться вырвать у противника инициативу, подготовив, как я указал выше, наступление на левобережном участке. Я указал начать наступление 24-го с раннего утра, но оказалось, что войска запоздали своими передвижениями и я получил донесение от полк. Гедеванишвили, что наступление он может начать лишь в 2 часа дня. Затем, я получил донесение от него же, что конница противника, оттеснив нашу конницу и обойдя его фланг, прошла по направлению на Ольгинское. Наша конница отошла за пехоту. Она должна была следовать за конницей противника и вцепиться в нее. Если она этого не сделала, это означало, что конница противника превосходила значительно числом нашу конницу, т. е. должна была иметь по крайней мере сабель 1500, вероятно и больше. 23-го февраля с утра появились броневые поезда противника по железной дороге Пойли–Тбилиси; они несколько раз приближались к Навтлугу, но огнем нашей артиллерии были отогнаны. Тогда же стали появляться их аэропланы, бросавшие бомбы. Однажды, как раз как я ехал в Навтлуг на автомобиле, то бомба с аэроплана разорвалась недалеко от шоссе, где я проезжал. Часа в 3–4 24-го февраля я получил из Авчали от местных властей первое донесение о появлении конницы противника и занятия им сел. Мамкоди, а также следующее о занятии Глдан и, наконец, сел. Авчали. Эти сведения я получил еще задолго до темноты; ясно было, что это была та конница, которая обойдя фланг полк. Гедеванишвили, прошла по направлению на Ольгинское.
Таким образом противник оказался у нас в тылу и держал в своих руках железнодорожный путь отступления. Мне непонятно, почему он немедленно не испортил железнодорожный путь, не захватил станцию, телеграф и пр. и таким образом не прервал наших сообщений со всей остальной территорией Грузии. Это была одна из случайностей, благоприятная для нас. Все это противник мог совершить свободно; никто ему не мог помешать; никаких войск там не было и он находился в тылу наших войск верстах в 20–25 и даже в 30, считая от Коджор, Табахмели и наших левофланговых позиций. Надо было послать войска немедленно парировать эту случайность, изолирование нас от всей страны; но послать никого нельзя было; взять войска из числа ведущих бой можно было, но они прибыли бы туда лишь 25-го февраля, когда противник усилился бы в этом районе. Надо было освободить наше сообщение с тылом сейчас же. Я направил туда броневой поезд с добровольческим отрядом под начальством Шанидзе и приказал им освободить станцию Авчали и обеспечить циркулирование по железной дороге.
Между тем настали сумерки и на левобережном участке создалась совсем неблагоприятная обстановка. Противник в этом районе, как доносили, ввел танки. Вероятно, это были броневые автомобили, хотя Александр Дгебуадзе, раненный в голову, утверждал, что это были танки. Средний и правый участок левобережной группы, не оказывая сопротивления, отошли, бросив укрепленные позиции, о чем мы получили донесение. Сзади этого участка находился мой резерв 3-й Карталинский гвардейский батальон, только что в этот день прибывший из Гори; я его принужден был ввести в дело и израсходовать для остановки бегущих. Между тем противник, не перестававший атаковывать Табахмельский участок, продолжал свои атаки и овладел высотой 3150; монастырем Шавнабады, что на Саганлугском хребте; это было на стыке между 9-м полком и частями ген. Андроникашвили. Противник мог использовать эту удачу и в ту же ночь, спустившись в Ортачалы, появиться в Тбилиси. Конечно, это было рискованно для него и на этом можно не останавливаться, но прорыв был сделан и он угрожал нам тем, что наши войска были бы разрезаны 25-го февраля; противник в течение ночи мог там накопиться и действовать в тыл войск генералов Андроникашвили и Мазниашвили, имея свободный марш на Тбилиси.
Важность этого прорыва была для нас чрезвычайной. Насколько вспоминаю, это произошло, едва наступила темнота. Мой последний резерв батальон первого полка был на автомобилях направлен в распоряжение ген. Андроникашвили, которому было приказано немедленно атаковать и вернуть эту высоту. Однако надо было закрыть эту дыру и с фронта. Связавшись с одним из полков 2-й дивизии, я узнал, что имеется несколько сот человек, но не вполне готовых выступить в поле. Я приказал немедленно строить их и направить на Ортачалы, а начальнику их подп. Закариадзе прибыть в штаб. Этому последнему я приказал со своими людьми занять позицию по западной окраине Крцаниси фронтом к Саганлугскому хребту, как раз сзади наметившегося прорыва. Овладение противником указанной высоты само по себе, отдельно взятое, не составляло катастрофичности, ибо эту высоту можно было бы вернуть и тем восстановить положение на Саганлугском хребте; однако возвращение его требовало ввода новых сил.
Общее же положение было таково. Еще 23-го февраля противник был обнаружен у Нахшир-гора, откуда он мог овладеть районом Дача Истоманова–с. Дигоми и, владея высотами, преградить нам выход из Тбилиси, что в связи с овладением Авчали, которое теперь уже имело место, явилось бы полным окружением Тбилиси, а значит гибель войска и всего Правительственного аппарата. Страна, лишенная этих элементов, не могла продолжать борьбу и это означало конец войны. Позволить противнику окружить себя в Тбилиси было недопустимо; согласно дважды утвержденной Правительством общей директивы ведения войны (1920 и 1921 гг.), а именно, что падение Тбилиси не знаменует окончания войны, надо было вырваться из Тбилиси, чтобы продолжать войну. Правильное ли было это последнее решение? Я считаю, что правильное, и исторически мы знаем, что нахождение Тбилиси в руках противника далеко не обозначало покорности народа, и Грузия освобождалась от врага годами, и освобождение Тбилиси бывало не раз последним актом в деле освобождения родины. Москва была отдана для спасения армии. Париж в последнюю войну (1914) был подготовлен заблаговременно к оставлению и потеря того или другого пункта, даже столицы, в новейшие времена не знаменует окочания войны, ибо воюет весь народ и все государство, а не отдельные составные части. Итак, к вечеру 24-го февраля Тбилиси был фактически окружен. Если бы мы очистили Авчали, все же и тогда оставалась лишь узкая щель вдоль Мтквари. Железная дорога, проселочная дорога через Авчали и Военно-Грузинская дорога. Это полоса шириной не больше 2–3 верст и составляет одну десятую всего обвода Тбилиси на линии его обороны. Этому окружению надо добавить потерю нами высоты 3150 и, самое трагическое, это оставление левобережной группой своей укрепленной позиции. Ко всему этому надо добавить, что в резерве уже у меня не было ни одного человека.
ГЕРОЙСКИЕ ПОДВИГИ
Об этой левобережной группе я должен сказать несколько слов. Прежде всего надлежит сравнить выказанную боеспособность и стойкость войск правого и левого берега р. Мтквари. С 19-го февраля на Табахмельском и Коджорском участках бои не прекращались; они происходили день и ночь, и дело очень часто доходило здесь до штыковых ударов. Ожесточение достигало крайних пределов; окопы нередко попадали в руки противника и брались штыками обратно. Вот несколько эпизодов. На одном участке противник в количестве нескольких десятков человек прорвался и, продолжая наступление, атаковал батарею, которая была под начальством старшего лейтенанта Гоги Алекси-Месхишвили. Этот последний, увлеченный своей стрельбой, не заметил приближавшегося к нему почти с тыла противника; только в последний момент, когда оставалось всего несколько десятков шагов, Алекси-Месхишвили заметил противника. Крикнув батарейной прислуге "ко мне", Алекси-Месхишвили быстро собрал кучку артиллеристов около себя и бросился с шашками наголо, с криками "Ваша"* (*Ура) на противника; одновременно с другой стороны заметили противника десятка два юнкеров, шедших на подкрепление цепи, и также бросились в штыки. Противник был покончен. Нам приходилось читать геройские подвиги тех или других частей, того или другого офицера; в описании этих подвигов нам приходилось читать, как особенно показательное, что артиллеристы защищались банниками и картечью; изображение этих подвигов были украшением музеев. Мне представляется: несомненно, что геройское поведение орудийной прислуги со своим офицером во главе, бросившейся на противника, может служить прекрасным сюжетом для батальной картины.
В другом месте во время одной из штыковых свалок, закончившейся в нашу пользу, был смертельно ранен юнкер Шалва Эристави. Этот юнкер лежал на месте боя и умирал; к нему подбежал один из юнкеров с целью помочь и поднять его. Умирающий герой, в полу бессознательном состоянии, не узнав товарища, воскликнул: "Стой, кто ты" и в последнем усилии стиснул ружье ослабевающими руками. Это были его последние слова и он испустил дух с этим криком на устах. Как не запечатлеть на картине гибель этого героя, последние мысли которого были о враге.
Еще один случай. В одном месте Саганлугского хребта один офицер, фамилии которого к сожалению не помню, шел с тремя солдатами с тыла на позицию, от которой он находился шагах в 150. Это было ночью; вдруг он заметил кучку противника человек в 20; в темноте были видны длинные шинели, характерные серые барашковые шапки. С тремя солдатами, вскинув ружье, наши бросились на противника, со стороны которого раздались крики: "Не стреляйте, товарищи, мы сдаемся". И наши три солдата с офицером забрали их в плен.
Знаю еще один случай поведения офицера, проникнутого чрезвычайным духом долга. Я служу немало; участвовал в Русско-Японскую войну и 1914-м году; я не только не был свидетелем подобного факта, но и не слышал ни от кого. Кап. Кипиани, школьный офицер, занимал один окоп, имея с собой человек 40 запасных. Противник приближался в превосходных силах. Огонь стрелков не мог их остановить и предстояла штыковая свалка. В этот момент все его солдаты очистили окоп и побежали назад. Капитан Кипиани не мог остановить бежавших в панике своих подчиненных. Он остался в окопе и... выпустил в себя 4 пули из револьвера; пятую он не успел выпустить, ибо на помощь этому окопу прибежала кучка юнкеров, которые штыками отбросили противника. Один из юнкеров подбежал к кап. Кипиани и выхватил у него из рук револьвер. Раненного четырьмя пулями отнесли на перевязочный, где на вопрос своего начальника, ген. Чхеидзе, почему он хотел застрелиться, он ответил: "Как я мог Вам посмотреть в глаза после того, как солдаты бросили меня". Этот юноша был проникнут наивысшим пониманием своего долга и через несколько дней он вновь доказал это. Он лежал в госпитале, когда оставили Тбилиси. Узнав об оставлении Тбилиси, он выскочил из госпиталя и пешком пришел в Мцхета, где его положили в вагон.
Таковы были проявления геройской борьбы защитников Тбилиси на правом берегу Мтквари. Таких эпизодов было, наверное, много и их знают непосредственные участники лучше меня. К сожалению, левобережная группа, где были гвардейские части, не проявила такого геройства.
Как известно, по пленным и по их показаниям, выяснилось, что главная масса войск противника атаковала наш правобережный армейский участок, в состав которого входило лишь 3–4 батальона Гвардии. Я должен отметить, что, по словам наших начальников, из числа этих батальонов геройски дрались Батумская Гвардия и батальон, находившийся под начальством Тутберидзе. На левом берегу Мтквари, при первом серьезном наступлении противника, войска отходили и бросали даже укрепленную позицию. Между тем для пассивной обороны левобережный участок был благоприятнее. Перед укреплениями были ровные, гласисообразные покатости, которые не могли доставить противнику мертвых пространств, где бы он мог укрыться от выстрелов, накопиться, собраться с силами. На правом берегу напротив, особенно в районе Табахмел–Коджоры, ближайшие подступы изобиловали подобными пространствами и командование противника, правильно учтя это обстоятельство, большую часть войск направило именно на этот участок; недостаток же сил против наших левобережных укреплений оно заполнило броневыми поездами и автомобилями, и как говорил А. Дгебуадзе, танками. Надо отметить, что перед нашими левобережными укрепленными позициями находилось много русл и трещин, что могло мешать свободному маневрированию этих монстров последнего изобретения. Эти последние не могли быть использованы полностью. Итак, нужно признать, что левобережная группа была неустойчива и не боеспособна. Это положение вполне ясно вытекало из качеств Гвардии. Как это было и в прошлых войнах, малейшая неустойка, неудача одного из участков общего расположения, сейчас же отражалась на весь фронт, даже никем не атакованные сейчас же начинали отходить, что создавало непоправимое положение. Я здесь должен добавить следующее. Когда связь с Кахетией была прервана, то Кахетинские гвардейские батальоны растаяли. Люди стали уходить в Кахетию, якобы для ее непосредственной защиты. Непосредственные руководители не только не приняли мер против такого явления, но, наоборот, штаб Гвардии просил меня разрешить откомандировать кахетинцев; они утверждали, что они пошлют кахетинцев под начальством, как они говорили, лихого офицера, за которого они ручались; этот офицер, по их уверениям, будет действовать в тылу противника. Я разрешил лишь под последним условием. Из двух Кахетинских батальонов, бывших под Тбилиси, я потом видел у Гори лишь кучку человек в 50; вот все, что оставалось и осталось только потому, что они опоздали уйти в Кахетию: дорога оказалась прегражденной. А что касается действия в тылу противника под начальством их лихого офицера, то, конечно, оно не имело места.
На правом берегу частичные неудачи можно было исправить вводом частных резервов, так как соседи, после отхода опрокинутой части, продолжали стойко держаться на своих позициях.
ТБИЛИСИ ОКРУЖЕН
Итак, к вечеру 24-го февраля часам к 5–6 создалась следующая обстановка. Тбилиси был окружен и 25-го февраля кольцо несомненно окончательно замкнулось бы; на правом берегу фронт мог быть прорван, если бы высота 3150 не была бы возвращена нами; левобережный участок бросил укрепленную позицию и 25-го февраля они не сопротивлялись бы; если они не могли оказать сопротивления на укрепленной позиции, то, конечно, они не могли удержаться на позиции, лишенной укреплений, даже если бы удалось водворить порядок в этой отхлынувшей массе. До утра, в темноте, водворить в ней порядок и затем правильно занять брошенную позицию войсками, панически отошедшими на пространстве нескольких верст, немыслимо. Таким образом можно с уверенностью сказать, что 25-го февраля, если бы мы в течение ночи даже вернули высоту 3150, противник с одной стороны замкнул бы кольцо, а с другой стороны, наступая по левому берегу, не встретил бы сопротивления, как не встретил при слабой попытке 24-го февраля, и вступил бы в Тбилиси. К этому надо добавить, что войск уже никаких не было; 2-й и 3-й батальоны в глубине страны не были готовы и не прибывали, а формирование частей 2-й дивизии дало всего 3 батальона, из которых третий, не вполне готовый, мог быть введен лишь к ночи 24-го февраля.
Дать бой в улицах Тбилиси, конечно, было абсурдно и неисполнимо, ибо Тбилиси лежит в котловине и окружен горами; это была мышеловка, из которой никто не вырвался бы и войска обречены были бы на сдачу за израсходованием боевых припасов и пищи. Я решил вывести войска и отвести их на следующую укрепленную позицию в 12–13 верстах от Тбилиси. Все силы и средства для обороны Тбилиси были исчерпаны и таковой не мог уже дольше сопротивляться. Чтобы продолжать оборону страны, надо было оставить Тбилиси, иначе предстояла неизбежная гибель войска и управления страной. Об этом своем решении я доложил Председателю Правительства. Отступать с боем через Тбилиси, конечно, не сулило успеха, ибо 25-го февраля нам пришлось бы пробиваться на запад и под давлением с востока. Лучший способ отступления, это уйти ночью под прикрытием темноты.
Обстановка для этого к счастью сложилась благоприятная. В эту ночь противник на правом берегу р. Мтквари прекратил атаки и я с целью ввести его в окончательное заблуждение решил произвести атаку высоты 3150. Я усилил ген. Андроникашвили батальоном 1-го полка, последней частью, находившейся в моем распоряжении, и воспользовавшись затишьем на его фронте, приказал выделить части из своего участка и атаковать высоту 3150; эта атака должна была быть поддержана атакой со стороны загнувшего фланг батальона 9-го полка. Кроме того сзади этого прорыва, с целью остановки дальнейшего продвижения в этом направлении, я поставил на следующем гребне у Крцаниси батальон 2-й дивизии, правда еще не вполне сформированный.
Атака высоты 3150 была произведена. Взята была эта высота или нет, точных сведений получить не удалось; по одним сведениям она была возвращена; по другим она нами занята не была. В темноте, конечно, трудно было ориентироваться, тем более, что эта высота не является резко очерченной. Это высота с тригонометрическим пунктом и составляет одно из мало заметных возвышений Саганлугского хребта, постепенно понижающегося от Табахмели к Мтквари; эта высота находится приблизительно по середине Саганлугского хребта.
Бой, как я указал, на всем фронте стих. Я отдал приказ об отходе. Председатель Правительства отдал свои распоряжения, касающиеся окончательной эвакуации. Еще вступив в командование я настаивал, чтобы Тбилиси был эвакуирован и чтобы в Тбилиси остались лишь военные власти. Это было сделано, но не полностью. Учредительное Собрание и Правительство находило, что оставление ими столицы в такую критическую минуту может неблагоприятно отозваться на духе войск. Я согласился на это исключение, но при условии, что эта эвакуация, т. е. вернее отъезд Учредительного Собрания и Правительства, могла быть произведена в любой момент и не помешала бы последней эвакуации. Меня в этом уверили. Я согласился с высказанными выше мотивами, принимая во внимание моральное состояние вооруженных сил, состоявших на 3/4 из Гвардии, моих наличных сил; по своим свойствам, Гвардия особенно, в силу отсутствия дисциплины, была весьма склонна к тому, чтобы остаться недовольной отъездом представителей народа.
Не могу не привести рассказа одного из офицеров, случайно подслушавшего разговор одной кучки гвардейцев. Эта кучка сидела сзади Табахмельского участка у шоссе под дорожным обрывом; за обрывом находился этот офицер присевший также для отдыха, и он передал мне следующие слышанные им слова: "Очень дерется ген. Квинитадзе, но для нас, если он победит, невыгодно будет, ибо он установит старый режим". Я не скажу, чтобы этими мыслями были проникнуты все гвардейцы, но во всяком случае, среди некоторых из них таковые мысли бродили.
Эвакуация не произошла так быстро, как меня уверяли. Действительно, около 5–6 часов вечера я доложил Председателю Правительства о своем решении отступать, так как все средства борьбы были истощены и нам угрожало полное окружение. Около 9 часов приказание это было передано в войска. Войска должны были начать отходить в 12 часов ночи. Поезд Учредительного Собрания отошел лишь в 3 часа утра. Других поездов не выпускали, беспокоясь, чтобы что-нибудь не случилось с этим поездом и чтобы поезд Учредительного Собрания не оказался бы задержанным. Передавали мне потом, что с паровозом этого поезда случилось какое-то недоразумение и что этот паровоз пришлось менять. Благодаря этой задержке, войска левого берега Мтквари нагнали отходившие поезда, как-то с расходными боевыми припасами, с авиационным имуществом и пр., я не могу перечислить точно все отходившие поезда, ибо железнодорожная эвакуация была изъята из ведения Военного Ведомства.
ОТХОД К МЦХЕТИ
Согласно моего приказания войска должны были отходить тремя колоннами. Правая колонна ген. Андроникашвили – по Военно-Грузинской дороге, ген. Мазниашвили со своими войсками – через Александердорф на Авчали и левобережная группа под начальством полк. Гедеванишвили должна была воспользоваться верхней дорогой мимо Кукийских озер. Путей к отступлению больше не было. Я очень беспокоился, что Военно-Грузинскую дорогу может перерезать с рассветом та группа войск противника, которая уже несколько дней как была обнаружена у Нахшир-гора и которая у с. Дигоми могла преградить путь. Войска же, двигавшиеся по левому берегу р. Мтквари были от этого предохранены и они могли пройти в Авчали, прикрытые от вышеназванного противника этой рекой. Станция Авчали была очищена от противника; она находилась в наших руках. Эта группа противника, только что появившаяся в Авчали, не могла моментально быть усиленной, но 25-го февраля она могла оказаться для нас гибельной.
Движение колонны ген. Андроникашвили по Военно-Грузинской дороге меня беспокоило больше, и для обеспечения ей беспрепятственности движения я решил принять меры лично. Цхнети были мной заняты одним батальоном; этот батальон должен был отойти по указанию ген. Андроникашвили после прохода войск через Сабуртало. Через Дигоми, по дороге в районе Нахшир-гора была мной лично выставлена одна рота; этого офицера я в лицо лично знаю, хороший офицер; я приказал ему там находиться до получения приказания от меня. Сам я обратился к штабу Гвардии и они из своих остатков образовали две роты в составе до 300 человек; я прихватил конный взвод, правда, находившийся на еле двигавшихся лошадях, а затем в верийских артиллерийских казармах присоединили к этому отряду взвод гвардейских гаубиц, и с этим отрядом, став в его голове, я направился по Военно-Грузинской дороге к массиву Мухат-гверды, на юго-восточной окраине которого и занял позицию. У Белого Духана я удостоверился от местных жителей, что рота прошла через Дигоми, и я послал туда милиционеров с тем, чтобы она держала связь с Белым Духаном, и отошла лишь по проходе войск ген. Андроникашвили. Впереди Мухат-гверды я ждал подхода войск ген. Андроникашвили.
Решив отойти от Тбилиси, я наметил себе следующий план действий. Войска я решил отвести недалеко от Тбилиси на удобную для обороны позицию, фронтом к Тбилиси, укрепления на этой позиции были мной построены также в 1914-м году и усиливали естественную силу позиции. Согласно отданного приказания ген. Андроникашвили должен был стать на позициях от района Теловани до Мтквари по хребту возвышенностей, имея перед фронтом открытое Дигомское поле. Полк Н. Гедеванишвили должен был занять позицию на левом берегу р. Мтквари, а ген. Мазниашвили должен был стать в резерв за этим флангом. Таким образом большую часть сил я собирал на левом берегу р. Мтквари. Я с этим усиливал мой левый фланг и намечал при наступлении противника из Тбилиси атаковать части, наступавшие по левому берегу р. Мтквари. В случае успеха можно было рассчитывать на возвращение Тбилиси. Такое расположение наше было бы несравненно лучше расположения у Тбилиси, где противник нас уже окружил. Здесь же мы противника имели перед фронтом и он был бы вынужден атаковать нас по открытой равнине. Если бы противник задумал обход нашей позиции, то это требовало бы много времени; за это время мы могли бы усилиться и попытаться разбить одну из групп противника, разъединенных р. Мтквари. В тылу нашей позиции находился железнодорожный мост, дающий свободу сообщений наших групп. Этот мост допускал возможность колесного передвижения под железнодорожным путем.
* * *
Прежде чем перейти к описаниям того, что произошло дальше, я несколько остановлюсь на двух вопросах. Еще будучи в Константинополе, я услышал мнение, что Тбилиси не следовало оставлять и что имеются документальные данные о приказе войскам противника отступать от Тбилиси. Этот слух исходил из кружка членов Учредительного Собрания и политических деятелей; родоначальником называли г. Хомерики, утверждавшего, что таковой документ у них будет скоро в руках. Такого приказа не существовало. Я думаю, что если бы и собрались таковой отдавать, то после взятия высоты 3150, после того, как сел. Авчали было занято около 16-ти часов 24-го февраля, если не раньше; наконец, после того как левый участок бросил укрепленную позицию без сопротивления, чего нельзя было противнику не заметить, таковое приказание не могло быть отдано. Даже потеряв 18–19-го февраля более 1000 пленных и 4 орудия противник не ушел, а возобновил атаки на Табахмели и Коджоры. 25-го февраля наступление продолжалось бы, тем более, что в действиях под Тбилиси не все войска противника были введены в дело. В этом последнем мы убедились в бою под Хашури, где попавшиеся нам пленные обнаружили присутствие на поле сражения двух новых бригад; эти бригады, как выяснилось из опросов пленных, в боях под Тбилиси не участвовали и ехали из Петровска. Таким образом все данные за то, что такого приказа не существовало; обстановка вовсе не была угрожающей для противника, чтобы заставить его принять подобное решение.
Понятен этот слух. Социал-демократическая партия, управлявшая Грузией 3 года, очевидно была виновна в полной неготовности страны к войне ни внешнеполитической (книга Авалова "Независимая Грузия"), ни военной; отсутствие плана обороны, отсутствие правильной мобилизации, недостаток одежды, военного материала и пр., а главное, организация Гвардии (24 батальона) в ущерб армии (12 батальонов). Надо было свалить свою вину на кого-нибудь и нашли козла отпущения – военное руководство.
Второй вопрос касается оставления Тбилиси. Н. В. Рамишвили уже в Париже, в частной беседе, сказал мне, что оставление Тбилиси лежит на моей шее, а также и на шее Н. Н. Жордания. Вопрос об оставлении Тбилиси лежит на шее Совета Государственной Обороны, дважды решавшего этот вопрос принципиально, т. е. что оставление Тбилиси не знаменует прекращение борьбы. Вследствие такого решения надлежало спасти армию, являющуюся средством продолжения борьбы, и пожертвовать городом. Что же касается вопроса о выборе времени оставления, то этот вопрос может решать только командование, которое только и способно определить, когда настала минута спасти армию.
Момент был выбран своевременный; только до 25-го февраля можно было спасти армию; с утра этого дня это уже не удалось бы. Мне писали из Тбилиси мои родные, что Геккер выразился про отступление из Тбилиси такими словами: "Если когда-либо можно давать награды за отступление, то ген. Квинитадзе надо дать все награды за этот отход".
Оценка положения, оценка военной обстановки, требующей принятия того или другого военного решения, должна принадлежать военному. Вмешательство некомпетентных лиц в военные дела и печальные последствия, происшедшие от этого на нашей родине, не научило Н. Виссарионовича, не научило нашего непогрешимого стратега этому и пребывание за границей.
Должен добавить следующее. Капитан князь Вачнадзе Иван, находящийся в иностранном легионе, в бытность в отпуску в Париже, рассказал мне, что в легионе ему пришлось по службе пересматривать бумаги и переписку одного русского, служившего в Тбилиси. Пересматривая бумаги он наткнулся на мою фамилию. Оказывается в школе, где он был, оставление Тбилиси было разбираемо, как пример своевременного и удачного отхода, во время которого не было оставлено ни одного орудия, ни одной винтовки.
Это добавление я делаю значительно позже написанных мной воспоминаний, которые я составил в 1922 году по свежей еще памяти.
Я должен сказать несколько слов о действиях родов войск. Наша артиллерия оказалась на высоте; стреляла она отлично, располагалась почти в стрелковых цепях и весьма помогала своими действиями пехоте, а наш артиллерийский участок своим метким огнем не позволял бронепоездам противника приближаться к нашим позициям. Конница наша была малочисленна и сидела на истощенных и изморенных хронической бескормицей лошадях. Она не могла соперничать с многочисленной конницей противника, которая при малейшей неосторожности нашей конницы могла ее уничтожить. Однако, помимо непосредственного столкновения с противником с холодным оружием, наша конница должна.была дать службу разведки, в чем, я должен признать, она проявила мало смелости и энергии. Конница, если она не может достичь своей задачи в конном строю, она должна ее достичь в пешем; конь не должен рассматриваться как средство удаления от противника, но лишь как средство приближения к противнику и перемены своего местоположения с целью вновь вцепиться в него. О саперах можно выразиться только с похвалой и этого нельзя было их лишить и в последующей их работе во время нашего дальнейшего отступления. Наши автомобили выказали неутомимость и энергию, и обитатели Тбилиси нередко были свидетелями их службы, когда они перевозили войска с одного участка нашего обширного фронта на другой; их деятельность в высшей мере способствовала войскам в защите Тбилиси; не могу не отметить деятельности и броневых машин, не только способствовавших нашей обороне, но неоднократно смело выезжавших на разведку противника.
Но я должен отметить. Мы во время переброски войск с участка на участок пользовались лишь армейскими машинами и, когда я обращался в гвардейскую автомобильную роту г. Фаржиева, он всегда отвечал штабу, что у него нет машин. Что касается авиации, я категорически должен отклонить те обвинения, которые я слышал по ее адресу уже в Константинополе; говорили, якобы авиация далеко не дала той работы, которую могла. Эти разговоры, именно разговоры, лишены всякого основания. Авиация доблестно и самоотверженно выполняла то, что ей поручалось и никто другой, поставленный в условиях ее работы, не мог бы лучше исполнить этого. Сведения, доставляемые ее разведкой, всегда оказывались правильными; во время боев они неустанно вылетали и бросали бомбы в войска; авиаторы, по своему установившемуся обычаю, всегда напрашивались на работу. А работа была чрезвычайно затруднена тем состоянием, в котором находились износившиеся машины. Вновь купленные бездействовали, ибо специально необходимого масла, "горючеля", не было куплено. Ибо Н. Жордания лично вычеркнул этот расход при покупках в Италии наилучших машин. Надо было видеть отчаяние летчиков, иметь машины, превосходные над таковыми противника и не мочь уничтожить его аэропланы. Экономия Н. Жордания, лично отклонившего покупку масла, нам обошлась дорого. Но летчики исполняли свои обязанности с горячим усердием и некоторые из них терпели крушения, к счастью с благополучным концом. Один из них, Строев, принужден был снизиться между нашими войсками и противником: мотор остановился. Он спасся, капризный мотор снова заработал и летчик поднялся на воздух. Я не позволю себе бросить никакого упрека по адресу летчиков, напротив.
В ряде мер, принимаемых спешно мной для обороны, я должен указать одно мероприятие, которое было начато, но не оказалось реализованным, главным образом, за недостатком времени. Я учитывал превосходство конницы противника и, конечно, должен был предугадать о всех последствиях этого. Чем я мог бороться против конницы. Конечно, имея достаточно конницы, этого можно было достичь легко, но ее не было. Между тем, пользуясь превосходством конницы, противник мог беспрепятственно появляться у нас в тылу. Ввиду этого я хотел организовать борьбу с этой конницей посредством местного населения, т. е. организовать вроде партизанской войны с ней. С этой целью я назначил полк. Тухарели, дал ему в распоряжение офицеров, патроны и деньги. Он должен был по всем деревням организовать отряды добровольцев и организовать оборону деревень на местах. Эти отряды, при появлении конницы противника, собирались бы в известные пункты и организовали бы оборону деревень, пользуясь благоприятными свойствами местности, а также нападая на нее ночью. Вообще, я должен признать, что эти партизанские действия против конницы противника не суть действительные средства, которыми можно было парализовать деятельность конницы противника; однако, они могли явиться сильно стесняющими ее действия. Такая организация требует заблаговременности и в том положении, в каком были мы, благодаря недостатку времени, не дала результатов.
Теперь, прежде чем продолжать свои воспоминания, я скажу несколько слов о том, что произошло в Кахетии. Я не вспомню, которого числа перешли в наступление войска противника со стороны Закатали; но это было после 16-го февраля.
Я предвидел, что Кахетия может быть отрезана от Тбилиси и должна будет обороняться самостоятельно. С этой целью я назначил туда ген. Ахметели с чрезвычайными правами, распространявшимися на всю Кахетию. Он был правомочен поднять все население и привлечь его к обороне. Ген. Ахметели выехал туда с патронами, оружием и деньгами в той мере, которую мы могли ему отрядить.
Противник атаковал наши части и повел наступление по обоим берегам р. Алазани, а затем часть сил отрядил на Тбилиси, вполне правильно учитывая, что главные действия разыграются на Тбилисском направлении. Под давлением превосходных сил противника ген. Ахметели шаг за шагом отходил на запад и принужден был через Ахметы и Душет выйти с остатками своего отряда на ВоенноГрузинскую дорогу, где дорога оказалась ему перерезанной противником, шедшим из Владикавказа. Он был взят в плен с ген. Чавчавадзе и ген. Тавадзе и, высланный в Россию, умер в плену. Мир праху его.
Я в своем описании действий остановился на ночи с 24-го на 25-е февраля. Ночь эту я провел с отрядом впереди Мухат-гверды. Стоя здесь, я был готов в любой момент помочь колонне ген. Андроникашвили, если противник со стороны Нахшир-гора попытается перерезать ей дорогу. До рассвета все было тихо и спокойно. Войска ген. Андроникашвили еще не показались в виду, когда на том берегу р. Мтквари я заметил колонны наших войск, подходивших к Авчали.
В это время я услышал выстрелы с того берега Мтквари и заметил блеск ружейных выстрелов, направленных со стороны высот, расположенных к северо-западу от Авчали. Внизу этих высот, в равнине, проходила железная дорога. По выстрелам трудно было определить и казалось, что противника там было немного, но в действительности их оказалось значительно больше. Со своего места я наблюдал, как отступавшие колонны стали развертывать цепи и перешли в наступление, а артиллерия открыла огонь. Артиллерия стреляла в сторону вышеназванных высот, а также и на север от Авчали. Последнее обстоятельство указывало, что противник находился и к северу от Авчали, его я не видел. Я сейчас же выслал конного офицера к берегу р. Мтквари передать голосом через реку, что у Мухат-гверды стоим мы и что против войск левого берега Мтквари лишь конница противника. Одновременно с этим я послал это же извещение навстречу ген. Андроникашвили, которого эти выстрелы у него в тылу могли обеспокоить. Между тем, на левом берегу эта стычка с противником была ликвидирована. Противник бросал свои позиции и уходил на север. Дорога была открыта, мы прорвались. Наш бронепоезд выехал из Авчали и направился на Мцхета, стреляя из пушек и пулеметов по противнику. За ним стали проходить поезда, тут я заметил, что вагоны были усеяны людьми. Ночью, когда я отходил с отрядом, со мной вместе были члены штаба Гвардии и мой начальник штаба ген. Закариадзе. Члены штаба армии на заготовленном поезде уехали в Мцхета. Затем перед рассветом или на рассвете, я не помню точно, я в Мцхета командировал ген. Закариадзе.
Часов в 9–10 утра стали подходить войска ген. Андроникашвили, они шли в порядке. Я указал ген. Андроникашвили остановиться у Мухат-гверды и, отдохнув, занять указанную моим приказанием позицию. Уже около полудня я получил известие, что в Мцхета столпотворение; не помню, с этим известием приехал ген. Закариадзе или он прислал кого-нибудь. От штаба Гвардии я никаких известий не получал. Я поехал в Мцхета. Уже подъезжая, я увидел на шоссе повозки обозов, они загромождали дорогу, и я с трудом пробирался верхом между ними. Я приехал к станции Мцхета. Станция Мцхета, пути и окружающая местность были заполнены людьми, одетыми в военную форму. Слезши с лошади, я стал протискиваться между ними. Солдат я почти не видел; были все гвардейцы. Эта толпа ожидала отходящие поезда, на которые и садилась. Я нашел штаб Гвардии и обратился к ним с требованием навести порядок среди своих и собрать части. Они мне сказали, что уже пытались, но ничего не могли сделать. Несмотря на это, я настоял, чтобы они приняли меры. Два раза они по моему настоянию выходили в толпу с этой целью, но ничего не могли сделать; их не слушали. Они тогда категорически заявили, что не в состоянии ничего сделать и просили всех отвести в Гори, где только они сумеют водворить среди них порядок. Милая организация.
Около вокзала стояла Военная Школа. Я хотел было оружием водворить порядок. Но с другой стороны, рассеяв толпу, я лишился бы людей, которые рассеялись бы окончательно и навсегда. Во всяком случае мне стало ясно, что оборонять намеченную мной позицию эти люди уже не могут. Левобережные позиции были брошены. Как я говорил раньше, гвардейцы составляли 3/4 всего числа моих войск и их окончательно лишиться было нецелесообразно. Скрепя сердце я разрешил вести людей в Гори, где штаб Гвардии обещал мне их организовать. Войскам ген. Андроникашвили я приказал на ночь остаться в районе ст. Мцхета–Нефтепровод и отдал приказ с рассветом продолжать отход на Гори. Я указал рассвет, дабы повозки и орудия могли воспользоваться тем, что дороги за ночь подмерзли и это обстоятельство могло им облегчить движение. Согласно приказания ген. И. Гедеванишвили должен был части 2-й дивизии с полевой и гаубичной артиллерией и большей частью обозов вести по Мухранской долине, а ген. Андроникашвили с горной артиллерией должен был отступать вдоль р. Мтквари.
Следствием чего же оказалось это столпотворение у ст. Мцхета? По докладу ген. Мазниашвили и полк. Гедеванишвили, отогнав от Авчали конницу, они своими частями заняли указанное мной расположение. Затем с утра люди стали оставлять позиции и уходить в Мцхета.
Психологически я объясняю это следующим. Нравственный элемент, стойкость, вообще боеспособность Гвардии, стояли всегда на очень низкой ступени. В бою на Храме эти части, увидя противника у себя на фланге, вместо того, чтобы попытаться оказать сопротивление противнику, в беспорядке отступили на Сандари; никто из частных начальников не попытался своей распорядительностью и инициативой водворить порядок и занять Сакараулис-Мта, чтобы прикрыть дорогу на Тбилиси со стороны Красного моста. В Тбилиси их вновь организовали, но ясно, что их боеспособность была еще более пониженной. 24-го февраля они бросили укрепленные позиции без боя. На ст. Тбилиси уже начали садиться на поезда, т. е. разложение уже начало давать свои плоды. Встреча у Авчали с конницей противника окончательно подорвала их нравственные силы, и они массами стали садиться на поезда и удирать в тыл.
* * *
Неоднократно мною было наблюдаемо одно явление весьма подозрительное. Гвардейцы отказывались воевать с русскими. Так было в 1920-м году на Красном мосту; так было тогда на Лагодехском направлении, где они братались с русскими; так было в 1921-м году на Красном мосту, где до открытия военных действий гвардейцы братались (начальник караула пил чай у противника). Затем надо взять во внимание подслушанный нечаянно одним офицером разговор гвардейцев между собой на Табахмельском фронте. Знаю также, что одна дама, это было перед войной, проходя мимо Саперных казарм, видя собравшуюся около казарм кучку гвардейцев, спросила: "Вы не боитесь прихода большевиков?" "Чего бояться?" – ответили они – "мы все большевики". Все это показывает какие влияния, какие мысли носились среди гвардейцев.
Отдав приказ об отступлении, я со своим поездом остался на ст. Мцхета. Противник не показывался. Вышеупомянутый железнодорожный мост был взорван и вперед был выставлен арьергард распоряжением ген. Андроникашвили и конница. При выходе со ст. Мцхета к стороне Тбилиси был поставлен гвардейский бронепоезд. Эвакуация станции продолжалась; оставалось отправить еще один поезд, когда часа в 3–4 ночи бронепоезд вдруг открыл стрельбу орудиями и пулеметами. Это была ложная тревога; никакого противника не было, что доказывается тем, что части ген. Андроникашвили с рассветом уходили, не тревожимые противником. Между тем эта тревога сильно взбудоражила людей. При первых выстрелах я из своего вагона видел, как маневрировавший паровоз панически двинулся назад и врезался в поезд, подготовленный к отправлению; несколько вагонов сошли с рельс от удара. Мне потом передавали, что паровоз моего поезда отцепился и хотел бежать, но был остановлен случившимся здесь офицером штаба. Я вышел из вагона и направился в сторону броневика. В нашу сторону пули не летели. Ясно было, что противника не было. Когда все успокоилось, я тронул свой поезд на Гори, куда прибыл часов в 8–9 утра 26-го февраля.
Здесь, выйдя из поезда, я с офицерами стал очищать станцию, забитую дезертирами почти так же, как в Мцхета. Здесь я увидел уже много солдат из армии, преимущественно 4-го батальона. К своему сожалению должен констатировать, что здесь оказался один из командиров армейского батальона; я его отрешил от командования. Гвардию я направлял на левый берег Мтквари, в штаб местной Гвардии, где их приводили в порядок по батальонам. Здесь, у станции я делал то же самое с армейскими солдатами. Между тем мне донесли, что солдаты кучками уходили дальше по полотну железной дороги. Я выслал бронепоезд и большую часть беглецов удалось вернуть. Обходя и наводя порядок в первый же день своего прибытия в Гори, я вдруг заметил ген. И. Гедеванишвили; он должен был, согласно моего приказания, вести левую колону по Мухранской долине. Оказывается, вместо этого, он в моем поезде приехал в Гори. Это было уже слишком, и я отрешил его от командования дивизией. Командование дивизией я вручил ген. Сумбаташвили. Отрешенного командира полка полк. Сагинашвили я отправил в тыл; ген. И. Гедеванишвили я оставил при себе. Последнего я не отправил в тыл, ибо боялся, что там ему могут дать какое-либо назначение помимо меня, чего я не хотел, так как в его отрицательных качествах убедился окончательно.
В Гори мы пробыли два дня, намеренно ожидая устройства Гвардии. К вечеру первого дня арьергард ген. Сумбаташвили находился у Хидистави. Его арьергард состоял из остатков армейских частей; ядро этих частей в количестве 100–150 человек находились при нем, и в течение первого дня и утра второго они были усилены теми беглецами, которых мы перехватили в Гори.
За это отступление от Мцхета до Гори мы потеряли все грузовые автомобили армейской роты и часть пушек; все это загрузло около Ахалкалаки Грузинский в невылазной грязи. Автомобили Гвардии все остались в Тбилиси. В последний момент шоферы отказались от службы. Симптоматично. Очевидно не хотели воевать с большевиками. Что касается артиллерии, то она согласно полученного приказания пошла по Мухранской долине и прибыла на второй день в Гори; она шла без прикрытия. Это вина ген. Гедеванишвили, не организовавшего этой колонны, и во время пребывания в Мцхета, до отхода моего поезда, где-то находившегося. Я в этот день, после отданного распоряжения, около себя его не видел и полагал, что он согласно моего приказа орудует и распоряжается упорядочением отступления вверенных ему войск. В течение первого дня, не получая сведений от этой колонны и не видя начальника этой колонны около себя, я сильно беспокоился за нее и торопил Гвардию скорей организовать что-либо. Армейские части под начальством ген. Сумбаташвили стояли у Хидистави и таким образом прикрывали эвакуацию Гори со стороны Тбилиси вдоль по Мтквари. Надо было прикрыть город со стороны Мухранского направления, по которому отошла артиллерия. Между тем прибыл так называемый Гурийский батальон добровольцев; их было около 1000 человек. Это была толпа; они не были ни одеты, ни обуты и не имели ружей. Тогда же я получил известие, что из Кутаиси выслан только что сформированный 2-й батальон 1-го полка в количестве до 800 человек. Когда мы отходили от Гори, я получил сведения, что люди этого батальона разошлись, что осталось не более 200 человек. Однако в Хашури уже, когда они присоединились к нам, я узнал, что там оказалось до 500–600 человек.
Члены штаба Гвардии по моем прибытии в Гори сказали, что к вечеру они организуют батальоны, а вечером сказали, что их приготовят к утру. К утру следующего дня у них ничего не было готово и они мне сказали, что приготовят к полудню. Я просил их дать хоть пятьсот человек, чтобы прикрыть Мухранское направление и просил их воспользоваться гурийцами. Начальником этого отряда я назначил ген. Кониашвили. Лишь к вечеру второго дня ген. Кониашвили добился получить несколько сот человек, но артиллерии так и не получил. В отношении артиллерии мной были приняты следующие меры. Всю артиллерию тяжелую, а также пушки, которые не могли передвигаться на лошадях, я погрузил и отправил в тыл.
Какая же причина была тому, что члены штаба Гвардии не могли восстановить гвардейские части в Гори? Главная причина была та, что людей не было. Еще в Мцхета Душетский гвардейский батальон ушел по домам. В Гори Карталинские батальоны, а их было четыре, последовали их примеру. В Гори гвардейцев собралось мало; большинство проследовало дальше в тыл. В Гори я назначил ген. Чхетиани начальником тыла и командировал его в Хашури. Он получил права генерал-губернаторские и должен был водворить порядок в тылу. Между тем на второй день нашего пребывания в Гори противник появился перед нашим арьергардом, находившемся у Хидистави и атаковал его; у противника была обнаружена артиллерия. Я настойчиво требовал от Гвардии дать что-нибудь, и только перед наступлением сумерек, когда наш арьергард стал охватываться противником, я получил Батумский гвардейский батальон и человек 150 Тбилисского особенного, и человек 50 кахетинцев. Во время боя я вышел к полю сражения и наблюдал бой, когда подошел Батумский гвардейский батальон. Я дал командиру батальона направление по местности; это направление выходило во фланг обходившего нас противника. Быстрое и смелое наступление этого батальона могло принести нам чрезвычайную помощь. Батальон двинулся, прошел полверсты и остановился. Стали организовывать разведку. Драгоценное время пропадало. Правда, надо было пройти закрытую садами местность. Все же надо было развернуть батальон в боевой порядок и, имея общее направление на местный предмет по ту сторону садов, наступать сплошной цепью. Местный предмет, кладбище на горе и церковь, были ясно видны. Между тем наступили сумерки и арьергард, не получив поддержки против охватываемого фланга, стал отходить. В это время я получил донесение, что противник появившийся со стороны Мухранского направления, оттеснил отряд ген. Кониашвили, и что цепи последнего занимают северную окраину города Гори. Таким образом противник оказывался в тылу. Я вернулся на станцию; станция была уже эвакуирована. Я отдал приказ об общем отходе. Оставался к отправлению лишь мой поезд. В этом поезде находились остатки Военной Школы; отправление поезда я задерживал. Я хотел своим присутствием наблюсти за исполнением своих последних распоряжений и чтобы это отступление не превратилось в бегство. За моим поездом должен был двинуться броневой поезд. Еще одно обстоятельство побуждало меня остаться на станции сколь возможно дольше. Станцию и мой поезд противник начал обстреливать артиллерийским огнем. Снаряды разрывались очень точно у моего поезда; неразрывавшиеся снаряды врывались в землю по одну и другую сторону поезда. Это счастье наше, что ни один снаряд не попал в поезд. Я ходил вдоль поезда, делая вид, что не замечаю разрывавшихся и падавших на землю снарядов. Наконец стемнело, противник перестал обстреливать и части нашего арьергарда поравнялись с моим поездом. Тогда я сел в поезд и тронул его в Хашури, куда было приказано отойти войскам.
В Хашури я застал Председателя Правительства. В Хашури мы в общем пробыли 3–4 дня. Армейский арьергард отойдя занял позицию в нескольких верстах к востоку от Хашури. Были устроены окопы, которые частью были из снега. Здесь было образовано два участка. Вправо, к югу, от железной дороги участок ген. Сумбаташвили; влево, до предгорий, участок ген. Мазниашвили. Кроме того на правый берег Мтквари я выдвинул 2-й батальон 1-го полка, только что прибывший из Кутаиси. Гвардия опять собиралась; она восстанавливалась в Сураме; на этот раз людей было достаточно и, в конце концов, она выставила более 3000 человек. В армейских частях было до 2500 человек, считая и 2-й батальон 1-го полка. Кроме того из Ахалкалаки шел только что сформированный батальон 11-го полка и подошел в Хашури в ночь того дня, в который мы перешли в наступление.
Это было в начале марта, должно быть 5-го или 6-го, точно не помню. Таким образом в Хашури я собрал до 6000 с лишним штыков, что, принимая во внимание то обстоятельство, что в Тбилиси у меня самое большее было 9600 штыков, нельзя не признать довольно значительным по тем обстоятельствам. Были ли эти люди боеспособны? Утверждаю в отношении армии, что да. Во время предпринятого наступления, армейские части наступали по совершенно открытому и ровному полю, по колено в снегу и грязи. А наступление по открытому месту под огнем противника считается одной из трудных для пехоты операций. Гвардия тоже наступала, и несмотря на то, что она наступала в гораздо более благоприятных обстоятельствах, горами и почти не имея перед собой противника, она выдохлась быстро, и с ней случилось то, что всегда случалось с ней. Она ушла с поля сражения, никем не тревожимая.
Однако буду писать по порядку. В Хашури в железнодорожном мире я встретил полный хаос. Станция была забита. Я уже указал раз, что железнодорожная эвакуация производилась этапами, вследствие чего последующие станции загромождались. Надо давно было очистить все станции, но начальник дорог оказался в Батуми и только здесь в Хашури я добился назначения лица, уполномоченного на месте распоряжаться эвакуацией. До этого эвакуацией распоряжался дежурный по станции, который должен был исполнять лишь требования о перевозках заведовавшего передвижением войск полк. Гвелесиани. Конечно, дежурный по станции не мог справиться с такой обязанностью, ибо последующие станции не исполняли его требований и не принимали готовых к отправлению поездов, у них самих все пути оказывались занятыми; так на каждой станции. Я послал телеграмму в Батуми начальнику дорог с требованием или пожаловать самому, или назначить лицо, которое могло бы полномочно распоряжаться этой сложной операцией. Еще будучи в Гори я предпринял шаги в этом отношении, но узнал, что начальник дороги лично находится в Хашури и лично руководит. Я несколько успокоился, но приехав в Хашури, узнал, что начальник дорог уехал в Батуми, ссылаясь, что оттуда ему удобнее руководить эвакуацией. Это обстоятельство и побудило меня послать вышеупомянутую телеграмму и таковое лицо оказалось назначенным. Но, несомненно, что распоряжения этого последнего могли встречаться с распоряжениями исходившими из Батуми и тут, в этой области, не было достигнуто единовластия настоятельно необходимого. Пока суть да дело, мне пришлось самому лично проводить время в конторе начальника станции.
Вот, например, один мой разговор с дежурным по станции. Эвакуация тормозилась. Я вошел в контору и спросил, почему поезда не отправляются. Это мной было сделано после нескольких посылок к нему моих адъютантов, требовавших от моего имени немедленной отправки поездов. На мой вопрос он отвечал довольно легко и развязно и, повидимому, не хотел отдавать себе отчета в том, в каком критическом положении мы находились и как командование и войска стеснялись этим загромождением тыла. Я ему ответил, что если дело не наладится немедленно, то я прикажу его расстрелять. Он ответил, что ему все равно, что у него голова идет кругом, что он этого не боится и пр. в этом духе. Я выхватил из кармана револьвер и сказал, что я его сейчас сам лично расстреляю. Это подействовало, и он уже другим тоном сказал, что примет все меры к отправлению поездов. Я вышел и, действительно, поезда стали отправляться. Причин к замедлению поездов было много. Одной из причин было отсутствие тормозных вагонов, что было необходимо при спуске поездов из туннеля в Ципу.
Было еще одно обстоятельство. В Хашури я заметил очень пассивное отношение железнодорожного персонала к войне. Все делалось слишком небрежно и медленно. В это время начальником дорог требуемое мной полномочное лицо было назначено. Я сейчас не вспомню ни его фамилии, ни его должности. Должен сказать, что он оказался не только энергичным, но и неутомимым распорядителем. Ему мы очень обязаны упорядочением эвакуации. Как я выше указал, я неоднократно лично наблюдал за эвакуацией. Заметив на путях несколько поездов, готовых к отправке, но без паровозов, я спросил, почему не отправляют. На мое указание, что я приказал, чтобы все здоровые паровозы были заблаговременно подготовлены, мне ответили, что приказание передано еще вчера, но что сейчас на требование по телефону депо ответило, что нет готовых паровозов. Это было ранним утром. Я лично отправился в депо. Там я потребовал к себе начальника депо, оказавшегося там же. На мой вопрос, почему паровозы не готовы, он ответил, что готовы, но что станция не требует паровозов. При этом он указал рукой на готовые, стоящие на путях паровозы; три стояли под парами, 4-й заканчивал погрузку угля, а 5-й только что начал нагружать уголь. Поезда были отправлены, но мне так и не удалось выяснить, кто требовал паровозы и кто из депо отвечал, что паровозов нет. Хашури, вообще, надо считать неблагополучным в том смысле, что там была сильна большевистская пропаганда.
Укажу еще один, уже совсем странный случай. Это было утром, в момент нашего отхода от Хашури. Мой поезд стоял в тупике, паровоз был под парами и должен был двинуться в любой момент по моему приказанию. Проходя мимо поезда, я вдруг заметил, что саженях в 3–4 впереди паровоза скрепления рельс были отвинчены и, следовательно, паровоз при движении сошел бы с рельс. Кто это развинтил, конечно, не удалось установить. Это был счастливый случай, что я заметил. Я несколько раз перед этим проходил по этому месту, проходили по этому же месту офицеры штаба и железнодорожные служащие. Скрепления, конечно, были исправлены. Такова была обстановка в Хашури; все же нам удалось эвакуировать все, кроме нескольких больших паровозов, которых нельзя было взять с собой ввиду их неисправности.
* * *
В Хашури я узнал, именно узнал, что Председателем Правительства назначено особо уполномоченное лицо для суда над дезертирами, подстрекателями, неповинующимися и т. д.
Это лицо был Виктор Жгенти. Должность его я не могу наименовать. Он был одновременно и председателем суда. Имел он чрезвычайные полномочия и чуть ли не мог распространить свою власть и на меня. В общем, насколько вспоминаю, он действовал энергично в своей области и даже несколько человек были им расстреляны. Однако, я однажды прибег к его суду, но моя попытка не увенчалась успехом. У армии и у Гвардии были свои отдельные интендантские довольствующие учреждения. При мне находились их расходные магазины. Часто происходило, что запасы в одном из них отсутствовали, а в другом имелись. Поэтому я приказал выдавать из гвардейского и армейского расходных магазинов, как в армию, так и в Гвардию. На этой почве случился инцидент. Начальник или раздатчик гвардейского магазина отказал выдать продовольствие представителю от одной из армейских частей. Мне доложили. Я послал сказать, чтобы мое приказание было исполнено. Это было тщетно. Я заявил В. Жгенти, предлагая арестовать его и судить. Кончилось ничем. Вернуться к этому обстоятельству я уже не имел времени; не до того было; шли события, которые всего меня поглощали.
Впервые я встретил поезд Председателя Правительства в Хашури. Я, конечно, в день несколько раз заходил к Председателю Правительства. На ночь поезд Председателя Правительства выезжал за туннель, в Ципу. За наше пребывание в Хашури приехал туда Е. П. Гегечкори, только что вернувшийся из Европы. Я с ним встретился, не помню в моем вагоне или в поезде Председателя. Узнав, что боевые припасы у нас на исходе, он сказал, что таковые можно приобрести в Константинополе. Я ответил, что там, кажется, у нас денег нет. Он возразил, что временно могут воспользоваться деньгами, имеющимися в Константинополе на его имя и что таковых 2 миллиона франков. Этот разговор происходил в присутствии ген. Закариадзе. Что касается этого вопроса, я должен указать следующее. С началом войны и только с началом ее, значит до моего вступления в должность Главнокомандующего, в Константинополь были командированы ген. Кутателадзе и Кахиани, от штаба Гвардии, с целью закупить оружие и патроны. Затем туда же был командирован ген. Мдивани, комендант Батумской крепости. Командирование последнего произошло уже в мое время, но я узнал об этом случайно, вследствие телеграммы, полученной из Батуми в ответ на один из моих запросов и подписанной ген. Пурцеладзе. Я спросил, а где же ген. Мдивани и выяснилось из сделанных запросов, что таковой выехал в Константинополь с особой задачей, сущность каковой для меня до сих пор секрет. Факт показательный. Один из непосредственных подчиненных Главнокомандующего уезжает за границу и этот последний не только не знает причины командирования, но даже само командирование происходит без его ведома. Оружие и часть патронов мы все же получили, хотя и очень поздно. Среди ружей оказалось годных лишь очень незначительное количество.
ХАШУРСКОЕ НАСТУПЛЕНИЕ
Итак, в Хашури мы принимали все меры к продолжению борьбы. В тылу на Сурамском хребте укреплялась позиция; ее вчерне уже заканчивали. Позиция была крепкая. В это время уже обозначилось наступление противника через Мамисонский перевал и вдоль Черноморского побережья. Приблизился противник и со стороны Тбилиси.
Обстановка была такова. Войск было мало, но еще вся Западная Грузия (Кутаисская губ.) была в нашем владении. Ожидался привоз боевых припасов из Константинополя. Нам надо было выиграть время с целью организовать дальнейшую оборону страны. Я составил себе следующий план действий. Прежде всего атаковать противника, наиболее для меня в этот момент опасного; таковым был наиболее близкий, а именно приближавшийся со стороны Тбилиси. Противник со стороны Мамисонского перевала и по Черноморскому побережью еще не развил своих действий настолько, чтобы непосредственно угрожать ядру живой силы, находившейся в это время у Хашури. Поэтому я решил прежде всего атаковать противника, подошедшего со стороны Тбилиси, с целью отбросить его, а ближайших и уничтожить. Обстановка этому благоприятствовала. У меня составлялось около 6000 человек, и я считал их достаточными для того, чтобы атаковать голову противника, несомненно растянувшегося от Тбилиси. Я решил это сделать сразу, т. е. при первом появлении противника атаковать его. Я рассчитывал, что в этот момент он не будет полностью развернут и можно будет рассчитывать на успех. В этом отношении мои расчеты, как показали события, оказались правильными. В случае неудачи я мог отойти на укрепленную позицию на Сурамском хребте. В случае успеха я мог отбросить противника и, опираясь на вышеназванную позицию, выиграть время для переброски части этих сил и действия против Мамисонского и Гагринского направлений. Иначе говоря, действовать по внутренним операционным линиям. Атаку я решил произвести следующим образом.
Ген. Сумбаташвили и ген. Мазниашвили должны были атаковать противника с фронта вдоль железной дороги, справа и слева от нее. По правому берегу р. Мтквари был направлен батальон 1-го полка. Этот батальон являлся одновременно прикрытием нашего боевого порядка справа. Ген. Кониашвили со всей Гвардией составлял участок, от которого я ждал решения боя. Гвардия собиралась в Сураме уже три дня; за это время она отдохнула, казалось, привелась в порядок. Ген. Кониашвили должен был двинуться с рассветом, пройти горами и атаковать противника в его правый фланг и в тыл. Район, по которому он должен был наступать, был свободен от противника, не успевшего еще распространиться к северу от железной дороги; он только что появился перед нашим фронтом на расстоянии дальнего артиллерийского огня, а на другой день мы атаковали его. В тылу у противника находился мост через Мтквари. Броневые поезда противника не могли появиться, ибо отходя мы портили мосты, каковые он к этому времени не успел еще исправить. Наступление ген. Кониашвили слева обеспечивалось конницей, которая также имела несколько дней для отдыха. Я забыл указать, что наш фронтальный участок был усилен тремя бронепоездами. В резерве я себе оставил лишь Военную Школу в составе всего одной роты; но я с часу на час ожидал прибытия батальона 11-го полка, шедшего из Ахалцихе. Поле предстоящего сражения я объехал, конечно, заблаговременно и план атаки составил уже после. Приказания были отданы заблаговременно. Зная привычку Гвардии не точно исполнять приказания, я в приказании нарочно подчеркнул час, в который части ген. Кониашвили должны были пройти указанные высоты; эти высоты были в нашем районе и ничто не могло помешать пройти их в назначенный час. Как потом выяснилось они эти высоты прошли на полтора часа позже указанного времени.
Накануне дня наступления Е. П. Гегечкори с некоторыми его сопровождавшими поехал в район наших позиций на броневике. Они, кажется, вышли на позициях из броневика и оказались обстрелянными артиллерийским огнем противника, как раз в это время появившегося перед нашим фронтом. В этот вечер я просил Председателя Правительства уехать в тыл, в Кутаиси. Две ночи перед этим его поезд отправлялся в Ципу. В день боя он оказался бы слишком близко к бою и это было чересчур рискованно. Он согласился и уехал. В этот и в предыдущие дни я объехал войска, побывал у всех и указывал им серьезность предстоящего боя, и возбуждал в них дух, подорванный собственно только нашим отступлением. Действительно, войска после моего вступления в свою должность не испытали поражения вроде как на Храме. Тбилиси мы оставили, взяв у противника более 1000 человек пленных, 4 орудия и более 20 пулеметов. Это не было поражение. Но отступление всегда подрывает дух.
На следующий день войска, согласно приказа, перешли в наступление. Оно оказалось удачным, как на фронте, так и на нашем обходящем фланге. С фронта начальники указывали в своих донесениях на успешность наступления. Потом эти начальники говорили мне, что они не ожидали, чтобы по такому ровному открытому полю и по снегу войска могли под огнем противника так лихо наступать; и это докладывали такие испытанные воины, как Сумбаташвили и Мазниашвили. С левого фланга также приходили благоприятные известия. К сожалению, в этот же день до наступления темноты нам не удалось завершить боя. Сказалось опоздание Гвардии. Однако, к наступлению темноты обстановка создалась совсем для нас благоприятная. Наступление нашего левого фланга, который состоял из половины всех наличных войск и имел более 40 пулеметов, оказалось для нашего противника неожиданностью. Левый фланг обошел противника и владел горами; противник же находился в равнине. Часть артиллерии противника уже была брошена и наши войска с горы огнем не позволяли противнику убрать эти пушки. Конница противника, находящаяся на правом его фланге, оказалась обойденной нашей пехотой левого фланга. Такова была обстановка до наступления темноты. Чины моего штаба оживились и даже потирали руки. Положение действительно было выгодное. Противник находился в равнине, спертый с фронта и обойденный с фланга; наш левый фланг владел горами, имея обойденного противника перед собой в равнине. Дальнейшее наступление сулило большой успех. Противник мог оказаться отрезанным от моста, находившегося у него в тылу верстах в 12-ти и составлявшего его единственный путь отступления через р. Мтквари. Наше положение улучшалось еще тем, что батальон 11-го полка уже грузился в Боржоми и через 1–2 часа должен был прибыть в Хашури. Взятые несколько человек пленных выяснили количество наступавшего противника. Это было две бригады. В дивизиях противника, согласно захваченного в боях под Тбилиси срочного донесения, имелись 3 бригады, численность же дивизии в штыках не превышала 4500. Таким образом в бою под Хашури мы имели противника силою не более 3000 штыков. Мы превосходили противника почти вдвое. Это тоже была для нас благоприятная данная. Потом выяснилось, что в это время на ст. Гори находилась депутация, выехавшая из Тбилиси для переговоров с нашим Правительством. Она была свидетельницей той сумятицы, которая происходила среди командования. Передавали мне потом, уже в Константинополе, приехавшие из Тбилиси, что тревога передалась и Тбилиси.
Действительно, наш успех мог оказаться для противника весьма чреватым последствиями. Подать быструю помощь из Тбилиси атакованному нами отряду было невозможно. Между тем население, ободренное нашим успехом, могло подняться, что могло улучшить наше положение и поставить противника, может быть, даже в критическое положение. Не помню, в сумерки или с наступлением темноты прибыл с поля боя В. Джугели. Он был ранен в руку, но к счастью легко. Он также передавал благоприятные сведения. Он был на левом фланге при одном из гвардейских батальонов. По карте он не мог указать, где именно он был, когда был ранен. Его ранение подействовало неблагоприятно на этот батальон, который начал было отходить, но он там остался и батальон удержали от отхода (кто его теснил). Затем он уехал и сказал, что, когда он оттуда уезжал, положение там было твердое. Его рассказ, я должен признаться, произвел на меня неблагоприятное впечатление; не веяло от его рассказа ободряющим возбуждением, это не был рассказ участника боя, уверенного в несомненности успеха. Но я это отнес к ранению. Он сказал, что он уезжает.
Я очень хотел просить его остаться, но язык не повернулся. Раненый всегда вправе эвакуироваться. Но все же я ему сказал: "Вы ранены, Вы имеете право эвакуироваться". Он вероятно не понял меня, а требовать, чтобы он остался, я не мог. Рана была не опасная, в руку, без перелома кости. Однако, по-моему, он должен был последовать примеру Александра Дгебуадзе, который за эту войну был дважды ранен и остался в строю. Дгебуадзе простой рабочий, но это человек с высокими качествами и с чувством глубокого понимания взятых на себя обязательств.
САМОВОЛЬНЫЙ УХОД С ПОЛЯ СРАЖЕНИЯ ГВАРДИИ
Я сказал, что мой штаб оживился и радовался предстоящему успеху. "Завтра мы им влепим" – говорили они. Я не знаю, но чтото томило мое сердце. Казалось, я должен был быть спокоен, однако на сердце лежала какая-то тяжесть, что-то скребло. "Подождите радоваться" – ответил я – "не все сделано; вот если завтра погоним противника, тогда будем радоваться".
Ночью, в 1 час или около, я получил донесение ген. Кониашвили. Это донесение все меняло. Ген. Кониашвили доносил, что вверенные ему войска самовольно, без всякого нажима со стороны противника, оставили позиции и уходят в полном беспорядке на Сурам. Положение менялось сразу. Мы уже не были победителями; напротив, с утра участки ген. Мазниашвили и Сумбаташвили, выдвинувшиеся по равнине, оказались бы в тяжелом положении. Противник, уже не обойденный, мог сам воспользоваться этими горами и обойти наши армейские части, принужденные отходить по открытой местности. Я с болью в сердце отдал приказ об отходе на укрепленную позицию на Сурамском хребте. Вечно на пути к успеху эта Гвардия портила дело. Ген. Мазниашвили должен был отойти на позиции у туннеля; ген. Кониашвили должен был занять со своими отходящими войсками позиции над Сурамом; ген. Сумбаташвили должен был пройти туннель и стать в резерве на западном склоне Сурамского хребта. Для облегчения отхода я привлек батальон 11-го полка, подходивший со стороны Боржоми. Утром им были заняты позиции у Хашури на предгорьях. Я лично указывал командиру батальона, где ему стать; он должен был отойти после прохода войск и прикрывать отступление и затем войти в состав войск ген. Мазниашвили. Артиллерия отходила по полотну железной дороги, другой дороги не было, полотно же было заранее к этому подготовлено.
Отступление совершилось благополучно и к полудню ген. Мазниашвили занял позицию у туннеля, а ген. Сумбаташвили уже взбирался на скат. Я здесь должен добавить, что при отходе Гвардии Ахалцихский гвардейский батальон ушел к себе в Ахалцихе. Удостоверившись в занятии позиции, я проехал в Ципу. Здесь пришлось принять меры к очистке Ципы, где скопилась масса повозок, главным образом Гвардии. Ночью, в начале ее, меня ожидал еще один сюрприз. Ко мне явились ген. Кониашвили, Ладо Джибладзе, Ауштров и другие члены штаба Гвардии и объявили, что Гвардия не остановилась на указанной позиции и спустилась на нашу сторону ската в Ципу.
Между тем к вечеру противник уже появился в Сураме и перед туннелем. Заняв с утра, если не с ночи, Сурамский перевал, противник выходил бы в Ципу и отряд ген. Мазниашвили попадал бы в безвыходное положение; у него для отступления был только туннель, западный выход которого попал бы в руки противника. Между тем гвардейцы уже оказались в Ципе и спокойно бивакировали у вокзала. Я сказал представителям Гвардии, что Сурамский перевал надо занять сейчас же, и чтобы они приняли меры сию же минуту и лично повели хотя бы несколько сот человек обратно. Они обещались и пошли уговаривать. Ладо Джибладзе уверял меня, что они это сейчас же сделают. Часа в 3–4 ночи я вышел из вагона удостовериться пошли ли гвардейцы. Конечно, никто не пошел. Я нашел членов штаба Гвардии и выразил удивление, почему не исполнено то, что мне обещали накануне. Оправдания были те же, что и всегда. Люди устали, ничего не ели, не спали и пр. Я приказал сейчас же поднимать людей и вести на перевал. Лишь на рассвете тронулась Гвардия на перевал, но перевал оказался уже занятым противником. Противник уже начал продвигаться на Ципу, когда одна из рот войск ген. Сумбаташвили по своей инициативе заняла ближайший к Ципе гребень (это была 7-я рота 7-го полка) и остановила противника. И вовремя. Гвардейские части поднялись на этот гребень, заняли гребни и обратные вершинки, и таким образом продолжили фронт частей ген. Сумбаташвили. Мой резерв был израсходован таким образом, вследствие нежелания Гвардии остановиться на Сурамском перевале. Отобрать назад перевал уже нельзя было, ибо предстояло атаковать в лоб, да еще Гвардией, господствующие высоты. Противник же, распространяясь по захваченному гребню уже начал давить на фланг ген. Мазниашвили, также атакованного уже и с фронта. Этому последнему я послал приказание отходить. До вечера войска удерживали позиции; мне было горько и обидно. Гвардия на этот раз не бросала поля сражения и стойко держалась. Если бы она эту стойкость выказала вчера, мы могли бы удержать перевал и наше положение постепенно улучшилось бы.
После отхода Мазниашвили и Гвардии, ген. Сумбаташвили уже бесцельно было оставаться. Они на следующий день были бы взяты во фланг войсками, атаковавшими ген. Мазниашвили на его позиции перед туннелем. С наступлением темноты я отошел на следующую позицию верст на 10 на запад. Моя надежда продолжать борьбу, базируясь на территорию западной Грузии, пропала; Сурамский перевал Гвардия отдала без боя.
Между тем создалось уже угрожающее положение нашего тыла со стороны Гагринского направления. Противник теснил нас по Гагринскому направлению. Со стороны Мамисонского перевала опасности было меньше, ибо и противника здесь было мало. О действиях на Мамисонском направлении я получил первое известие, точно не помню, в Тбилиси еще или когда мы уже отступали от Тбилиси, возможно в Гори. Первое известие было таково: "Местные банды заняли такие-то селения". Это нам сообщали из Кутаиси. Как я выше указывал, в Кутаиси было эвакуировано все – и учреждения и запасы. Затем вдруг, именно вдруг, я получил из Кутаиси известие, что наши войска наступают на Они по трем направлениям: по Онийскому шоссе через Тквибули и Сачхери под начальством ген. Макашавидзе, ген. Бакрадзе и еще фамилии не помню. Это известие, удивившее меня, я получил, должно быть, когда мы были в Гори или Хашури. Какой силы каждый отряд, кто их направил, какие задачи у них, каковы силы противника, кто противник, все это была тайна для меня. Я сейчас же послал им телеграммы с требованием присылать донесения мне и от меня получать указания. Вся эта организация, все эти действия начались, не осведомляя меня. И вот, когда там, на этом направлении, обстановка стала неблагоприятной, тогда обратились в штаб Главнокомандующего. Это было тогда, когда мы еще находились в Хашури. Н. В. Рамишвили вызвал ген. Закариадзе к аппарату; этот последний вернулся и доложил, что из Кутаиси просят меня назначить кого-нибудь для объединения военной власти в Кутаиси и для руководства действий против противника, перешедшего Мамисонский перевал.
Я должен признать, что переход противника через этот перевал зимой надо отнести к числу чрезвычайных по своей смелости и трудности, и войска, совершившие его, достойны всякой похвалы. В душе меня взорвало. Опять что-то сами делают, мне ничего не сообщают и когда уже становится плохо, тогда только спохватываются и обращаются ко мне. В моем вагоне в это время лежал больной ген. Андроникашвили, у него накануне было 39 градусов с лишним; сегодня ему было легче. "Хорошо" – сказал я ген. Закариадзе – "я назначу, но все-таки скажите Ною Виссарионовичу, что у них там в Кутаиси имеются два генерала, которых они в течение 3-х лет держат на самых ответственных постах; один из них мог бы свободно исполнить эту обязанность". Ген. Закариадзе ушел, а я обратился к ген. Андроникашвили: "Что, Сандро, можешь поехать? Как себя чувствуешь? Другого подходящего у меня сейчас под рукой нет; только тебя могу командировать". Он ответил, что сегодня ему легче, всего 38 и что самочувствие ничего. "Ну, что ж" – сказал я ему – "поезжай, наведи там порядок, разберись в чем дело и сообщи; да, прими меры, чтобы тебе никто не мешал; орудуй самостоятельно и особенно избегай самозванных стратегов". Ген. Закариадзе вернулся. Не знаю, в точности ли он передал то, что я ему сказал. Во всяком случае ответ он принес такой: ген. Одишелидзе сейчас в Зугдиди, а ген. Гедеванишвили болен плевритом. Последнее было странно, ибо он находился у аппарата вместе с Ноем Виссарионовичем.
Насколько припоминаю, ген. Закариадзе, передавая ответ, сказал, что Ной Виссарионович говорит, что, вообще, они оба не могут. Я должен здесь отметить следующее.
В ночь с 18-го на 19-е февраля, когда большевики атаковали Тбилиси оба эти генерала весьма странно себя повели. Ген. А. Гедеванишвили в эту ночь с портфелем занял место в поезде, уходящем из Тбилиси. А когда утром ему доложили о нашем успехе, то вылез из вагона и сказал: "Везет же этому Квинитадзе". Генерал же Одишелидзе оказался в эту ночь в Мцхета. Утром 19-го февраля он соединился со мной по телефону и просил прислать за ним автомобиль. Оказывается он обратился в автомобильную роту, но ему отказали. Я выслал за ним немедленно автомобиль и он вернулся в Тбилиси.
"Передайте" – сказал я Закариадзе – "что ген. Андроникашвили сейчас выезжает". Я до сих пор точно не знаю, какими силами противник перешел Мамисонский перевал. Во всяком случае, я думаю, что это был незначительный отряд лишь в 200–300 человек. Очень склонен думать, что он усилился частью осетинами, недалеко там обитающими, частью местными жителями. С таким враждебным настроением местного населения я встретился, когда был уже в Самтреди. К северу от Самтреди один из наших отрядов, а именно Гурийский батальон Хомерики, был встречен не только недружелюбно, но и угрожающе. То обстоятельство, что ген. Макашавидзе, наступавший по Онийскому шоссе, неоднократно оказывался обойденным, а иногда противник появлялся у него в тылу, подтверждает мое высказанное предположение. Положение против Мамисонского перевала было таково. Противник был в районе Они; наши отряды стояли на перевалах против него: один на западе, два других с юга. Противник выказывал весьма слабую активность.
Между тем на Гагринском направлении положение создалось значительно хуже. Надо сказать, что на этом направлении войска выказали очень мало стойкости. Этим отрядом вначале командовал ген. Мачавариани; он был ранен и я туда.назначил ген. Артмеладзе. Но неподготовленность к войне и тут оказала свое роковое влияние. Части вовремя не были пополнены до штатов военного времени. Наша укрепленная позиция, которую все время укрепляли и которую считали даже неприступной, была взята быстро; как всегда, ее обошли. Подкрепления туда все время направлялись из Батуми, но эти подкрепления не были части, а собственно были маршевые команды, совсем не сколоченные. Я думаю, что на усиление Гагринского фронта было отправлено до 3000 человек. Эти подкрепления прибывали пачками по несколько сот человек. Как ни трудны были обстоятельства, в которых сражался этот отряд, я все же должен признать, что этот отряд отходил чрезвычайно быстро. Однажды он в один день отошел верст на 50 и это обстоятельство дало мне повод в телеграмме в Батуми употребить такое выражение: "Артмеладзе отскочил". Ген. Артмеладзе при встрече со мной в Самтреди мне прямо доложил, что люди просто не хотели драться; при первом приближении противника они бросали озиции и никакими силами их удержать нельзя было; что эти отходы вовсе были не планосообразны, а совершенно случайны, и на всех остановках он с большими усилиями заставлял их идти на позиции. Против него были обнаружены одна дивизия и полк матросов.
Этот быстрый отход к тому времени, когда мы уже находились к западу от Сурамского перевала, создавал очень угрожающее положение для обороны западной Грузии и, наконец, создалась обстановка, когда я должен был подумать о переводе войск на левый берег Риони и о продолжении обороны лишь территории Гурии и Аджарии.
После сдачи Сурамского перевала войска ген. Мазниашвили, Сумбаташвили и Гвардия медленно отходили; мы уступали противнику территорию от 5 до 10 верст в сутки. Когда создалась обстановка безнадежная для западной Грузии, я поехал на один час в Кутаиси к Председателю Правительства.
* * *
В момент моего отъезда случился инцидент. Как я раньше указывал, мы никак не могли совершить эвакуацию железной дороги; поезда все время отходили чуть ли не вместе с войсками и это было большим соблазном для солдат. Я должен отметить, что главным элементом среди садившихся были гвардейцы. Мы принимали всякие меры, ссаживали силой, я сам лично проделывал это. В общем мы кое-чего добились в этом отношении. На тыловых станциях стояли команды с офицерами, которые должны были следить за проходившими поездами. На одной станции офицер проделывал эту историю с одним из поездов. Я находился тут же на платформе и вдруг услышал сзади себя характерный звук закрываемого затвора. Я обернулся и увидел такую сцену. Беглецов, снятых с поезда, выстраивали на станционной платформе и вот перед выстраиваемыми шеренгами я увидел солдата с ружьем на изготовку против офицера, который выхватывал револьвер. Я вмешался и остановил сцену, могущую кончиться смертью одного из них. Я приказал сейчас же произвести дознание и предать его суду. Однако этим не кончилось. Вмешался тут же стоявший член штаба Гвардии Ладо Джибладзе, который начал говорить, что нельзя бить солдата и стал кричать на офицера. Кругом стояли солдаты и офицеры и слушали. Я попытался спокойно остановить его, указывая, что на суде все разберется и виновный, всякий, получит достойное наказание. Но его уже нельзя было ничем остановить; он даже тянулся к офицеру с целью его ударить, и мне пришлось загородить дорогу. Забывшись, он даже кричал – "я не позволю бить моих гвардейцев". "Моих"? Эта фраза уже сильно пахла Щедринским губернатором. Я попросил его не вмешиваться не в свое дело, но его унять нельзя было, и мне пришлось выслушивать и его резкий тон, и его неприличные фразы. Кругом стояли офицеры, и я по выражению их лиц видел, что они еле сдерживаются и ждут одного моего знака, чтобы броситься на него. Однако, устраивать войну у себя внутри вряд ли было целесообразно. Я решил удалить его от войск, но не своей силой, ибо он несомненно устроил бы провокацию среди Гвардии. Кстати я ехал в Кутаиси и решил доложить об этом Председателю Правительства. Я приехал туда поздно ночью. Войдя в вагон Председателя Правительства, среди присутствующих я заметил Ладо Джибладзе; он повидимому ехал на моем паровозе. Я переговорил о делах с Председателем Правительства, которому доложил обстановку и указывал, что Правительство и учреждения должны выехать и что вообще необходимо эвакуировать Кутаиси. Я же приму меры для защиты Самтреди после чего перейду на левый берег Риони с целью продолжать оборону оставшейся в нашем владении территории. Закончив разговор во всех подробностях, я сказал, что хотел бы переговорить с ним один на один. Все вышли. Я доложил ему о поведении Ладо Джибладзе и просил убрать его от войск. Я, конечно, настаивал и каждый поймет, что это было наименьшее, что мог бы требовать Главнокомандующий. Он обещал это сделать; я уехал и на рассвете был уже опять при войсках нашего западного фронта. Каково же было мое удивление, когда в тот же день я увидел там Ладо Джибладзе; там же был В. Джугели. Я спросил последнего, что это значит и сказал, что если Ладо Джибладзе сейчас же не уедет, то уеду я. Он меня стал успокаивать и говорил, что Джибладзе уедет сегодня. "Так зачем же он приехал"? – спросил я. "Мы приехали сюда" – ответил В. Джугели – "и на заседании мы ему поручим другую работу". Нужны ли комментарии? Читателю ясно, в чем дело. Ладо Джибладзе нельзя было убрать, его надо было уговорить уехать. Вот каковы были обычаи. Он действительно уехал; по крайней мере я его больше не видел.
Подобный инцидент произошел между ген. Андроникашвили и Александром Дгебуадзе. Последний вмешался в распоряжения ген. Андроникашвили и на этой почве у них произошел крупный разговор. Не стесняясь присутствующих, Дгебуадзе угрожал Андроникашвили арестом и называл его контр-революционером и царским генералом. Ген. Андроникашвили донес мне об этом письменно, когда я уже отъезжал в Батуми. Но последовавшие события заставили меня это дело предать забвению. Я об этом не докладывал Председателю Правительства, в Батуми было не до того.
Во время дальнейшего отступления я отвел Гвардию в тыл и просил штаб Гвардии сформировать из этой общей каши несколько батальонов. Уже начиная с Гори я, отдавая распоряжения Гвардии, указывал сколько штыков выслать; удовольствоваться определением числа батальонов уже нельзя было. В Гвардии батальоны были и в 60–70 человек и в 200, и в 180, и в 250, и в 350 и т. д. Я помню в Самтреди был Гурийский батальон Хомерики, он мне доложил, что у него около 600 человек. Этому батальону надлежало выступить, я ему приказал вывести людей и построить, чтобы вести по назначению. Он пришел доложить мне, что он готов к выступлению; оказалось, что у него всего около 300 человек. "Где же остальные" – спросил я его – "ведь два часа тому назад Вы докладывали, что у Вас около 600 человек". "Остальные разошлись" – сконфуженно доложил он.
Надо было удержать Самтреди в наших руках, дабы войска имели возможность беспрепятственно перейти на левый берег Риони. Между тем противник уже сильно насел на Артмеладзе и угрожал ст. Самтреди, со взятием которой наши войска отрезывались от переправ на левый берег р. Риони. Необходимо было усилить Артмеладзе и приступить к отводу войск на левый берег Риони. Здесь у Саджавахо укреплялась позиция. Еще будучи в Хашури, я выслал туда офицеров генерального штаба, в том числе и ген. Джиджихия, и военных инженеров с целью укрепления указанной мной линии. Позиция левым флангом упиралась в р. Риони, а правым заканчивалась в горах; фронтом она была на запад. Риони уже был непроходим вброд и каждый день вода прибывала. Благодаря непроходимости Риони и этой позиции мы могли организовать дальнейшее сопротивление. Для совершения перехода войск на левый берег Риони я оставил на направлении Сурамского перевала только Гвардию. Части ген. Мазниашвили и Сумбаташвили были предназначены для нашего последнего оплота, Батуми.
* * *
Батуми – крепость, по тому времени, весьма солидная, и оборона ее облегчалась тем, что морские ее сообщения были в наших руках, в силу чего мы могли получать средства для продолжения борьбы беспрепятственно. Шансы для обороны этой крепости были несравненно благоприятнее, чем условия обороны Тбилиси, как в смысле укреплений и артиллерии, так и в смысле соответствия числа войск обводу крепостных укреплений. Твердо удерживая Батуми, мы имели бы возможность по всей нашей территории организовать очаги восстания и поддерживать их, и при благоприятных обстоятельствах, организовавшись, перейти к наступательным операциям. То обстоятельство, что Сванетия долго еще держалась против врага, а также и то, что Какуца Чолокашвили и др. до сих пор продолжают борьбу, подтверждает этот взгляд. Защита же Батуми давала бы возможность нашему народу перейти на партизанскую войну; условия нашей территории являются весьма благоприятными для этого способа войны. Этим способом продолжения борьбы на истощение врага мы создали бы для нашего врага невыносимое положение, принимая во внимание всю затруднительность средств сообщения и транспорта, в каковых он находился. Несомненно и с точки зрения внешнеполитической это сопротивление явилось бы для нас весьма благоприятной данной.
Быстрый отход ген. Артмеладзе побудил меня его усилить. Он был уже у Хета. Войска Мазниашвили и Сумбаташвили были поездами направлены на Самтреди и далее на усиление отряда Артмеладзе.
В Самтреди* (*На реке Риони, между Кутаиси и Поти) я опять нашел железнодорожный хаос. Здесь мне приходилось неоднократно лично вмешиваться и следить за отправлением поездов. Укажу один случай. Готовился к отправлению один эшелон на усиление войск ген. Артмеладзе. Я торопил отход этого эшелона. Когда он отошел, то оказалось, что часть вагонов, где находилось несколько сот человек, были отцеплены. Обходя станцию, я увидел этих солдат и таким образом случайно выяснил, что их отцепили. Укажу еще на один случай хаоса эвакуации. Еще из Тбилиси были отправлены несколько вагонов с боевыми припасами. Они должны были следовать не то в Кутаиси, не то в Самтреди, где должны были служить нашим запасом. Ген. Казбек доложил мне, что он не может разыскать эти вагоны, хотя номера ему были известны. По расследовании, после нескольких дней поиска, их нашли загнанными в Поти.
Я сообщил ген. Артмеладзе, что к нему на подкрепление направлены по железной дороге войска Мазниашвили и Сумбаташвили. Однако ген. Артмеладзе не подождал их и один перешел в наступление. Наступление, в котором участвовало около 1000 с небольшим человек не удалось, и его отряд рассыпался. Это была ошибка. Он затем прибыл в Самтреди в единственном числе.
Войска Мазниашвили и Сумбаташвили высадились в Зугдиди и заняли указанные позиции. Старшим начальником был назначен ген. Мазниашвили. Что касается нашего восточного фронта, то здесь были отданы распоряжения такого содержания.
После окончательной эвакуации Кутаиси Гвардия с направления Сурамского перевала должна была отойти на Самтреди, а ген. Андроникашвили должен был составить из своих войск арьергард. Коннице мной было приказано отходить по левому берегу Риони двумя дорогами, держа соприкосновение с противником.
У ген. Андроникашвили было три отряда: 1) на Онийском шоссе, 2) на Тквибульском и 3) на Сачхерском направлениях. 2-ой и 3-ий отряды должны были с наступлением темноты отойти, сесть в вагоны и выйти на главную железнодорожную линию, где они должны были составить арьергард. Такое же приказание должно было быть передано и начальнику 1-го отряда ген. Микашавидзе. Не знаю, получил ли он этот приказ. Потом оказалось, что он был отрезан и лично взят в плен. От Кутаиси ген. Андроникашвили свой поезд тронул под выстрелами вошедшего в город противника. На следующее утро наш броневой поезд под начальством Альфонса Гогвадзе ворвался на станцию Кутаиси, рассеял находившегося там противника, взял в плен несколько человек, прицепил к броневику несколько вагонов с невывезенным имуществом и вернулся на ст. Риони. Этот лихой набег должно считать украшением действий наших бронепоездов.
Между тем ген. Мазниашвили под давлением противника медленно отходил. Для обеспечения его правого фланга со стороны противника, овладевшего Кутаиси, я выслал одну сотню Какуцы Челокашвили к северо-востоку от Самтреди и роту Гурийского батальона к северо-западу от того же Самтреди. Эта рота пришла в назначенное селение и начальник ее передал мне по телефону, что местное население держит себя очень угрожающе по отношению к нему, не хотели его сначала впускать, а затем требуют, чтобы он покинул селение, и что он беспокоится быть отрезанным. Я ему приказал арестовать присланных населением делегатов и объявить населению, что делегаты, при малейшей враждебности жителей, будут расстреляны. Мера оказалась действенной. Через час он сообщил, что арест подействовал. Я ему тут же сообщил, что послал ему подкрепление.
* * *
Последний день перед нашей эвакуацией был для меня неприятным. Мазниашвили отходил от Ново-Сенак и был всего в верстах 20-ти от Самтреди. Войска Андроникашвили еще не прошли. Поезда лихорадочно отправлялись. И вот, в это время два вагона во время маневрирования сошли с рельс как раз на выходе со станции в сторону ст. Риони. Путь оказался закрытым для войск и эшелонов, идущих с востока. Однако, справились, подняли их.
В одну из ночей, проведенной на ст. Самтреди, я помню следующий эпизод. Ночью я обходил пути и заметил какой-то эшелон, это был один из эшелонов ген. Андроникашвили. Паровоз был отцеплен. Я везде искал и собирал войска, а тут эшелон стоит на пути и мне об этом неизвестно.
За это же время вспоминаю случай характерный. Мне доложили, что из Ново-Сенак меня просит к аппарату генерал-губернатор. Докладывавший пришел с городской станции и говорил, что меня просит генерал-губернатор по чрезвычайно важному и неотложному делу. Я пошел. Генерал-губернатор Малахия передал мне, что из Хета передавали телеграмму ген. Артмеладзе на мое имя и что эта телеграмма вдруг была остановлена перерывом связи; он тут же передал начало телеграммы. По началу телеграммы нельзя было догадаться, в чем дело. Я просил генерал-губернатора выяснить, почему связь прервалась. Он выразил готовность и просил разрешение вызвать меня к аппарату, на что я возразил, что ничего не имею против, но прошу, чтобы он избегал при разговоре выражений, создающих среди телеграфного персонала тревогу и могущих среди них вызвать панику. В этом эпизоде характерно неожиданное для меня появление должности генерал-губернатора. Я потом узнал, что все председатели городских самоуправлений были превращены в генерал-губернаторов. Мера, может быть, и полезная, но Главнокомандующий должен был быть осведомлен о ней.
Во время переезда мой поезд потерпел крушение. Ночью я тронул свой поезд в Саджавахо. За моим поездом шел вслед эшелон эвакуируемых. Мой поезд состоял из вагонов штаба, нескольких вагонов с ротой Военной Школы, с боевыми припасами и продовольствием. Во время пути, недалеко перед мостом через Риони с паровозом что-то случилось и поезд остановился. Сзади шедший поезд налетел на мой поезд, несколько вагонов которого сошли с рельс. Оставшиеся в целости вагоны были расцеплены с потерпевшими крушение и мы продолжали движение. Путь расчистили и оставшиеся поезда, в числе которых были бронепоезда, в течение ночи перешли на левый берег Риони; после перехода войск мост был взорван.
На другой день с утра войска стали становиться на избранной позиции. Здесь выяснилось, что наша конница уже подошла к позиции. Противника на левом берегу Риони не было, и конница слишком торопливо отошла на позицию пехоты. Я ее выдвинул обратно вперед и части ее поручил наблюдение Риони вверх от моста, а вниз по течению с той же целью была поставлена сотня Какуцы Челокашвили. Город Поти мной был занят частью сил и туда старшим начальником был назначен ген. Пурцеладзе. Как известно, у Поти местность очень благоприятная для обороны фронтом на север. Здесь позицию составляет узкая полоса земли; слева море, а справа она обеспечивается Рионскими болотами; эта позиция также заблаговременно была приведена в оборонительное состояние. Эту позицию надлежало оборонять на той стороне р. Риони, то есть на ее правом берегу.
На Саджавахской позиции войска расположились, имея резерв за правым флангом, уступом. Левый фланг упирался в реку, непроходимую вброд, и мог быть подвержен только артиллерийскому огню. Для противодействия последнему были поставлены специальные батареи фронтом на север. Положение наших батарей было выгоднее положения артиллерии противника, ибо наша артиллерия стояла укрыто и имела на высотах наблюдательные пункты, с которых местность противоположного берега на несколько верст была видна как на ладони; прилегающая к Риони местность была ровная и открытая, что затрудняло противнику борьбу с нашей укрытой артиллерией. Впереди нашей укрепленной позиции стояла конница. Противник между тем все время следовал за нами по правому берегу Риони и, чтобы атаковать нашу Саджавахскую позицию, должен был переправу через Риони произвести где-либо в районе ст. Риони, т. е. сначала вернуться назад. Это давало нам выигрыш времени, а следовательно, возможность сосредоточить оставшиеся силы и средства для борьбы на Саджавахской позиции и у Поти. Путей к отступлению с этой позиции было два: 1) один через Озургеты и 2) другой вдоль железной дороги. Я не скажу, что в этом отношении эти пути отступления отвечали бы требованиям желательным, но, имея резерв за правым флангом, мы эту неблагоприятность парализовали бы.
Мы перешли на левый берег Риони, если не изменяет мне память 12-го марта. 12-го марта противник открыл артиллерийский огонь по станции; но этот огонь продолжался очень короткое время, брошено было лишь несколько снарядов; огонь был с очень далекого расстояния и совершенно безрезультатный. Между тем ген. Артмеладзе был мной командирован на ст. Ланчхуты, где он должен был собирать людей и формировать батальоны своей дивизии.
Текст подготовил Ираклий Хартишвили
Содержание данной выдержки из книги
Глава XXIV. Война с большевиками 1921-го года. – Призыв к принятию участия в войне. – Обсуждение плана предстоящих действий. – Назначение Главнокомандующим. – Положение на юго-восточной границе. – Оборона Тбилиси. – Потеря Коджорского массива. – Взятие Коджорского массива. – Геройские подвиги. – Тбилиси окружен. – Отход к Мцхета. – Хашурское наступление. – Самовольный уход с поля сражения Гвардии
Г Л А В А XXIV
Война с большевиками 1921-го года. – Призыв к принятию участияв войне. – Обсуждение плана предстоящих действий. – НазначениеГлавнокомандующим. – Положение на юго-восточной границе. – Оборона Тбилиси. – Потеря и взятие Коджорского массива. – Тбилиси окружен. – Отход к Мцхета. – Хашурскоенаступление. – Самовольный уход с поля сражения Гвардии
ВОЙНА С БОЛЬШЕВИКАМИ 1921-ГО ГОДА
Наконец, гром грянул. В ночь с 11-го на 12-е февраля большевики атаковали врасплох наши части, стоявшие в спорной зоне. Армения уже была занята большевиками. Какие там стояли войска я доподлинно не знаю. Как мне передавали потом это расположение было следующее: одна группа войск стояла в Лори; 3 батальона, это были гвардейцы. Вдоль Санаинского ущелья стояла другая группа, состоявшая из армейских частей (3 батальона); третья группа, состоявшая из гвардейцев, стояла у Красного моста (7 батальонов); 4-я группа, тоже из гвардейцев, стояла у Пойлинского моста (2 батальона). Все эти группы от Пойли до Воронцовки были подчинены ген. И. Гедеванишвили, находившемуся в Сандари.
Нахожу, что такое громадное пространство для управления войсками, как от Пойли до Воронцовки, было чрезмерно для одного человека и ничем не оправдывалось. Кроме того, согласно этого распределения, группа войск стоявших вдоль Санаинского ущелья имела путь отступления вдоль своего общего фронта расположения. 5-я группа войск стояла у Лагодехи (2 батальона). В резерве находились расположенный в Тбилиси батальон 1-го полка и особый гвардейский батальон. Конница, армейский полк, стоял на Санаинском направлении; гвардейский же дивизион, кажется, у Красного моста, а может быть в Тбилиси; я этого не знаю. Знаю, что конница не была соединена вместе и ее было очень мало, не более 400–500 сабель; соединенные вместе они все же представляли бы некоторую силу. Подробности расположения войск генерала Гедеванишвили я не знаю. Но я не верю в его военные способности и думаю, что они были расположены не целесообразно. Главнокомандующий, конечно должен был знать подробно расположение этих сил, тем более, что войска там стояли давно. Если это расположение не соответствовало его желаниям или, вообще, он находил его неправильным, он должен был вмешаться и исправить так, как находил нужным. Не знаю: имело это место или нет. По докладу сделанному ген. Одишелидзе в Константинополе, когда я был уже в Париже, он говорил, что он сделал ген. И. Гедеванишвили указания, но этот последний, по уверению ген. Одишелидзе, не исполнил их.
Первоначальные действия, как мне удалось выяснить, разыгрались следующим образом. В ночь с 11-го на 12-е февраля большевики при содействии местного населения неожиданно атаковали наши войска стоявшие вдоль Санаинского ущелья и в Лори* (*У границы с Арменией). Мне говорили, что в Лори о готовящемся нападении узнали все же раньше, и начальник перед этой ночью главную массу своих войск, стоявших в Воронцовке, вывел из селения, благодаря чему эта часть войск избежала неожиданного нападения; но его небольшие отряды, стоявшие в других частях Лори не избегли этого. Передал ли этот начальник о готовящемся нападении ген. Гедеванишвили и были ли предупреждены Санаинские войска, я не знаю; думаю, что последние этого не знали и были застигнуты врасплох. В результате Лорийский отряд, сделав попытку помочь своим мелким разделениям, стал отходить по Воронцовскому шоссе на Екатериненфельд–Тбилиси, два же батальона стоявшие на Санаинском направлении, 5-й и 8-й, были почти полностью выведены из строя; остатки Санаинского отряда отходили на Садахло и далее на Сандари.
Меры были приняты следующие. Отошедшим от Санаина войскам было приказано перейти в наступление; эта группа была последовательно усилена батальоном 1-го полка и особым батальоном, а ген. Джиджихия, стоявшему у Красного моста с 7-ю батальонами, было приказано поддержать это наступление, наступая от Красного моста на Айруми. Коннице приказано было идти через Волчьи Ворота на Лори.
Все это не удалось. Санаинская группа, потерявшая две трети своего состава, не была способна сейчас же перейти в наступление ни по своим силам, ни по состоянию духа, сильно подорванному их первой неудачей; остатки санаинцев к своему ядру в Садахло присоединялись частями, а конницу я разыскал лишь 17-го февраля. Ген. Джиджихия прошел горы к северу от Айрума, встретил слабое сопротивление, но видя свою изолированность отошел на Храм, где и пристроился к отступавшему Санаинскому отряду, расположив их фронтом на юг и флангом к Красному мосту, у которого находился лишь один гвардейский батальон, фронтом на восток. Между тем Санаинская группа согласно отданного распоряжения пыталась перейти в наступление, но фактически перешел в наступление только пришедший в первую голову на подкрепление особый гвардейский батальон, единственная атака которого не могла оказать влияния на ход действий и этот батальон принужден был отойти с остатками Санаинского отряда на Храм. Отряд ген. Джиджихия и Санаинская группа действовали без связи и разрозненность их действий привела к их отходу на Храм, когда в ночь с 15-го на 16-е февраля я был призван к участию в войне.
К этому времени войска Санаинской группы были, помимо особого батальона, усилены батальоном 1-го полка, стоявшего в Тбилиси, и из состава караульного батальона туда же были направлены две роты. Кроме того из Батуми был, наконец, вызван батальон 9-го полка. Остальные войска не были тронуты. Оставались 2, 3, 4, 10, 11 и 12-й полки. Эти полки оставались на своих местах и сохранялись, вероятно, для будущих действий на других направлениях. Такое решение нельзя признать правильным. Враг атаковал нас на самом для нас существенном направлении и сразу добился огромного успеха. Бои велись в одном из двух переходов от Тбилиси и к обороне столицы из глубины Грузии был призван только один батальон 9-го полка. Кроме того, никаких мер к эвакуации города принято не было. Никакого плана обороны страны на случай войны с большевиками составлено не было, несмотря на то, что не только к этой войне готовились, но в ноябре, т. е. за 3 месяца перед событиями, войска были мобилизованы и частично развернуты на угрожаемом фронте.
В это время я жил себе мирно на своей квартире и, конечно, не был в курсе настоящих событий. Я знал из уличных разговоров о наших неудачах, но размеров их не знал. Я был относительно спокоен; я уже три года привык к тому, что всегда у нас начинали с неудач и затем их удавалось исправить. Я был далек от мысли о катастрофичности наших неудач, тем более, что к войне готовились с ноября месяца и во главе войск был поставлен такой знающий воин, как ген. Одишелидзе. Я верил в то, что он все предусмотрел и эти неудачи не окажут того катастрофического влияния, какое они произвели в действительности. Я был болен и уже около недели пригвожден к постели. Я простудился, у меня появился сильный насморок и появились первые признаки начинавшегося гайморита. Я обратился к доктору Озембовскому, который что-то у меня в носовой полости прижег, после чего у меня начались сильные головные боли и температура поднялась. Я лежал в кровати. До меня доходили прерывистые сведения. Ко мне зашел Лели Джапаридзе и просил дать статью для их газеты. Несмотря на болезнь я дал беглый стратегический обзор театра предстоящих действий. Второй статьи я не успел дать, ибо был призван к действиям. Между тем уже 13-го и 14-го февраля меня многие знакомые поздравляли с назначением на должность Главнокомандующего и передавали это якобы из первоисточников. Я удивлялся тому обстоятельству, что это в городе всем известно, но неизвестно лишь мне, кого именно это касается.
ПРИЗЫВ К ПРИНЯТИЮ УЧАСТИЯ В ВОЙНЕ
15-го февраля я впервые встал с кровати, когда вечером часов в 8–9 мне позвонили по телефону. По голосу я узнал В. Джугели. "Георгий Иванович" – говорил он – "мне нужно с Вами поговорить". "К Вашим услугам" – отвечал я. "Как Вы думаете реагировать на текущие события" – продолжал он. "А что дела очень скверны?" – в свою очередь спросил я его. "Да, как Вам сказать? Как Вы реагируете" – настаивал он. "Как всегда" – отвечал я – "уходя в отставку я заявил, что если я понадоблюсь Правительству, то я к его услугам и этого держусь и сейчас". "Нам надо переговорить с Вами" – продолжал он. "Хорошо, откуда Вы говорите?" – спросил я. "Из штаба Гвардии" – отвечал он. "Я сейчас приду к Вам" – сказал я, (штаб Гвардии расположен напротив моей квартиры). "Нет, не беспокойтесь; Вы ведь напротив штаба живете, я сейчас к Вам приду". Мы разъединились. Я стал ждать. В 10-м часу он зашел ко мне и стал говорить. Он мне раскрыл обстановку и я понял всю катастрофичность нашего положения. Он меня спрашивал согласен ли я принять участие в войне. "Конечно" – последовал мой положительный ответ. Во время разговора я высказал удивление, почему надо было ему приходить ко мне с какими-то переговорами, когда Правительство могло по телефону вызвать меня, как делало и раньше, когда была нужда во мне. Тут же я ему высказал, как я понимаю его приход ко мне. Я ему сказал, что я отлично знаю, что он, В. Джугели, настаивал на моей последней отставке, и он знает, что я это знаю; теперь, когда оказалась нужда во мне и полагая, что я из чувства неудовольствия против него, могу отказаться от участия в войне, он и пришел лично ко мне, желая подчеркнуть, что он ничего не имеет против моего участия в войне, но что это для меня мелочь, не стоющая моего внимания. Он честно не возражал. "Война проиграна" – сказал я ему – "но драться надо". Он отправился доложить Правительству о моем согласии принять участие в войне. Часа через два, кажется около полуночи, меня призвали в Министерство Иностранных дел. Я вошел в кабинет и увидел многолюдное собрание.
ОБСУЖДЕНИЕ ПЛАНА ПРЕДСТОЯЩИХ ДЕЙСТВИЙ
Председательствовал Председатель Правительства. Собрание состояло из членов Правительства, членов штаба Гвардии и других лиц, среди которых вспоминаю Гр. Спир. Лордкипанидзе, Бения Чхиквишвили, Сильвестра Джибладзе и др. Военные были двое: ген. Одишелидзе и ген. Закариадзе. На столе была развернута 5-верстная карта. Мне начали разъяснять обстановку, в которой находились наши войска, причем Председатель Правительства предупредил, что они имеют достоверные сведения о выступлении противника также и со стороны Азербайджана, т. е. через Красный мост. Обстановку обрисовал ген. Одишелидзе, с первых слов которого нельзя было не угадать нашего критического положения. Положение ген. Одишелидзе рисовал в общих чертах и не зная, где в данный момент находятся войска. Так, он не знал, где находятся батальоны Джиджихия, где находится конница и даже весь Санаинский отряд. О последнем он получил телеграмму от ген. Гедеванишвили, который просил разрешения отвести войска за Храм, но он не ответил еще, а была уже полночь; я был уверен, что войска, не получая указания, отошли за Храм, как оно и оказалось в действительности. На мой вопрос ген. Закариадзе, где же точно находятся войска, он отвечал предположительно. Н. В. Рамишвили, наш доморощенный стратег, неоднократно вмешивался. Таким образом обстановка, как она понимается на военном языке, была для меня весьма туманна и добиться ее разъяснения не было никакой возможности ввиду отсутствия положительных сведений. "Какой Ваш план?" спросил меня Председатель Правительства. Я ответил резко; положение было гораздо хуже, чем я думал по разговору с В. Джугели. Выиграть войну можно было лишь чудом; можно было только драться, можно было только попытаться спасти эвакуацию Тбилиси, спасти честь оружия, так сильно помраченного в начале же боевых действий. Я ответил: "План сразу создавать нельзя; план создается и вынашивается, как ребенок женщиной. У командования должен быть давно готов, как общий план обороны страны, так и предстоящих действий. Я могу лишь, выслушав этот план, высказать свой взгляд на него". Обратились к ген. Одишелидзе. Он ответил, что он приказал войскам отойти на линию такую-то. И это все. Линия была указана к северу от Шулавер и к югу от реки Храма. Линия была выбрана очень неудачно: перед фронтом шли высоты, которые были в руках противника, наши же войска должны были расположиться на равнине, имея в тылу Храм. Ген. И. Гедеванишвили был прав прося разрешения отойти за Храм, если к этому его побуждали вышеуказанные соображения. Я со злостью смотрел на ген. Одишелидзе и с сокрушением на его начальника штаба. Тактически решение отвести войска на указанную линию было абсурдом. Если на вопрос каков план предстоящих военных действий, офицер, еще обучаясь в Академии, ответил бы подобным образом, он был бы немедленно изгнан из Академии.
Перешли к обсуждению плана предстоящих действий. Я указал на всю опасность принять бой на Храме имея фланг у Красного моста, ибо при таком положении противник занимал охватывающее положение и неудача одной из сторон угла, под которым стояли войска, влекла поражение и другой стороны угла. Дальше обсуждать вопрос уже не представилось возможным: вмешался доморощенный стратег Н. В. Рамишвили. Он предлагал немедленно образовать группу войск (из кого?) в районе у Пойлинского моста и оттуда ударить в тыл противника через Мтквари в направлении на Казах. План был абсурден и неисполним. Во-первых, из кого можно было образовать эту группу и когда она могла образоваться, во-вторых, этой группе, даже если бы она могла быть образована, предстояло перейти Мтквари, противоположный берег которой был в руках противника, и при этом не имелось средств переправы; наконец, кто бы удерживал Тбилиси, какие войска? Ведь не те же, кто отходил за Храм и которым угрожал удар во фланг со стороны Красного моста. Положение было слишком критическое, чтобы выслушивать абсурдные планы профанов и оставаться хладнокровным. Я повернулся и сказал ему: "Ной Виссарионович, я три года прошу Вас не вмешиваться в военные дела, благоволите хоть на полчаса заткнуть Ваш рот". Он замолчал, правда, но в дальнейшем все же принимал участие в разговоре. Однако главный вред уже был сделан. Против такого плана высказывался я один. Мои коллеги по оружию к крайнему моему удивлению соглашались с Ноем Рамишвили. Меня предназначали начальником этой группы; даже предложили вступить в командование и Храмской группой; вообще говорилось многое. Выждав момент молчания, я обратился к ген. Одишелидзе с вопросом: "А что у тебя есть для перехода через Мтквари?" "Один паром" – последовал ответ. Я нарочно спросил так, чтобы все слышали мой вопрос и ответ. "Вы из Кукиа на Веру (участки Тбилиси) не сумеете на одном пароме перевезти войска, как же можно перевезти войска через Мтквари, противоположный берег которой в руках противника?" Но и это оказалось бесплодным. По предложению Н. В. Рамишвили перешли к голосованию и поднятием рук постановили: "Быть начальником этой Пойлинской группы генералу Квинитадзе". Когда дело доходит до поднятия рук, я всегда умолкаю; дальнейшие доводы уже бесплодны. Я отошел от стола. Ко мне стали подходить отдельные лица и просили не отказываться и принять эту должность. Они говорили, чтобы я фактически вступил в командование всеми воисками, чтобы я взял управление в свои руки и распоряжался, как я нахожу нужным, что собственно решено отставить ген. Одишелидзе, но что сейчас этого сразу не хотят сделать и дня через два-три это сделают. Я не мог их убедить, что это невозможно. Стали расходиться.
Я остался и сказал Председателю Правительства, что имею ему доложить. Я просил остаться и В. Джугели. Мы остались втроем. Я сказал Председателю Правительства, что он может подозревать меня в чем угодно, даже в измене родине, но что эту должность я не могу принять, ибо этот план невыполним и гибелен. Я, конечно, горячился и сейчас не вспомню всего, что говорилось каждым из нас. Однако вопрос коснулся и ген. Одишелидзе. Да, сейчас, вспоминаю; мне предлагали действовать самостоятельно, самому себе ставить задачи, совершенно не обращая внимания на ген. Одишелидзе, на Главнокомандующего. Это было нечто колоссальное. Заговорив о ген. Одишелидзе Председатель Правительства стал о нем выражаться отрицательно; того же мнения держался и В. Джугели. Я не знаю, можно ли было оставаться хладнокровным. Еще зимой я слышал это самое от А. И. Чхенкели; теперь глава Правительства правящей соц-демократической партии и глава Гвардии говорили то же самое. Я спросил Председателя Правительства: "Скажите, это сейчас у Вас составилось такое мнение, сегодня?" "Нет" – живо возразил он. – "Я всегда был о нем такого мнения". Я потерял хладнокровие и с обычной прямотой возразил: "Так с Вашей стороны это преступление перед Родиной. Как? Вы Председатель Правительства, могли назначить его на такой ответственный пост, когда Вы такого отрицательного мнения о нем". Он молчал, я должен был успокоиться.
Трудно быть хладнокровным, когда видишь гибнущую родину и когда призванные ее охранять решают вопросы первой важности с таким преступным легкомыслием. Нельзя иначе назвать действие, когда заведомо на пост Главнокомандующего приглашают лицо, в которое заведомо не верят и которое заранее же не считают способным руководить войсками. Совершенно уместен здесь вопрос: что это глупость или преступление? Итак, правящие сознательно призывали на пост Главнокомандующего ген. Одишелидзе, совершенно не веря в него, как в руководителя войск. Это было подтверждено Председателем Правительства, главой соц-демократической партии. Принимая же во внимание сознание ген. Одишелидзе в Константинополе, что он при этой партии занимал позорное положение, приходится прийти к заключению, что это было молчаливое согласие двух сторон. Одна сторона покрывала другую и истина была скрыта от народа. О родине правящие не думали. Перед народом они могли оправдаться, в случае несчастья, тем, что они призвали к власти наиболее авторитетного генерала; и они делали это сознательно. Председатель Правительства, поддержанный В. Джугели, предложил мне фактически вступить в должность Главнокомандующего и сказал, что они на днях отставят ген. Одишелидзе от его должности.
Должен был я отказаться от этой должности или нет. Я ясно сознавал, что родина гибнет; спасти ее нельзя было. Мы военные знаем одну из военных и правдивых истин: ошибки, допущенные в начале войны, вряд ли могут быть исправлены в течение всей кампании. Это сказано, принимая во внимание правильное развитие вооруженных сил и плана обороны страны. Применить эту истину к нашему положению нельзя было. Ошибок не могло быть, ибо ничего не было сделано. Это была с самого начала одна сплошная ошибка. Ни плана войны, ни подготовки страны к войне, ни мобилизации, ни организации вооруженных сил, ни устройства каких-либо тыловых или передовых позиций, ни подготовки материальных средств, ни боевых, ничего, ничего не было предусмотрено. Это было какое-то кошмарное затмение. Думая только о себе, конечно, я должен был отказаться и умыть руки. Но мог ли я это сделать. Ведь я грузин и неоднократно поступался своим личным "Я". Каждый грузин мог меня упрекнуть, что я в такую тяжелую минуту, когда гибла родина, хладнокровно остался в стороне. Я должен был согласиться, и я согласился. Но я поставил условием, чтобы вопрос о ген. Одишелидзе был решен к полудню следующего дня. Председатель Правительства обещал и просил меня прийти завтра в Генеральный штаб, куда он придет, и что он посоветуется с ген. Закариадзе. О чем он должен был посоветоваться? Наверное не знаю, но думаю, что о том, как отставить от должности ген. Одишелидзе и куда его деть. Таким образом ходячее мнение, что я был приглашен в эту знаменательную ночь на пост Главнокомандующего не соответствует действительности. Я был приглашен на пост начальника одной из групп, которую никогда не смогли бы образовать, с удивительной задачей перейти реку Мтквари на одном пароме и атаковать противника в тыл в направлении на Казах, согласно предложения военного знатока Ноя Рамишвили. Я думаю, что приглашая меня на этот пост руководствовались чем-то другим, а не желанием вручить оборону родины мне. Общественные круги были недовольны неудачным началом войны. Еще тогда, когда к руководству войсками был призван ген. Одишелидзе, и тогда высказывались за нецелесообразность такого назначения, теперь открыто говорили об этом и требовали моего назначения. Делая уступку такому общественному требованию, правящие и решили призвать меня, но не в качестве Главнокомандующего, а в роли отрядного начальника.
НАЗНАЧЕНИЕ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИМ
На другой день с утра я был в штабе и стал выяснять обстановку; произошла маленькая сценка, которую не могу не описать. Ген. Одишелидзе был там же. В это время от нашей авиации прибыл офицер Богомолов, получить указания для действия. Ему давали указания, я слушал. Указания ему давались в самых неопределенных и расплывчатых выражениях. Я по лицу этого офицера увидел, что он не уясняет, что летчикам надлежит делать и боится спросить, ибо с ним говорил Главнокомандующий ген. Одишелидзе. Смущение его мне было понятно. Его отпустили. Он нерешительно повернулся и вышел из кабинета. Я выскочил за ним, ввел его в другой кабинет, разложил карту и объяснив, где наши войска, точно указал, куда и по какому направлению лететь, что разведать, куда бросать бомбы и пр. "Понятно?" – закончил я. Надо было видеть, как расцвело его лицо. Он рассыпался в благодарностях и вместо того, чтобы ответить, что понятно, говорил: "Покорно благодарю, Ваше Превосходительство". "Да что вы благодарите, понятно или нет?" – спросил я. "Так точно, теперь понятно" – отвечал он и, продолжая благодарить, выскочил из кабинета.
К полудню я уже был в курсе обстановки, насколько можно было, и наметил себе что дальше делать. В 1-м часу дня, когда я сидел или вернее лежал на карте и рассматривал ее, в этот кабинет вошел ген. Одишелидзе и протягивая руку сказал: "Ты назначен на мое место; вручаю тебе армию; желаю тебе успеха". Я молча пожал его руку и продолжал заниматься своим делом.
Он был отставлен, но назначен Военным Советником при Председателе Правительства. Это было изобретение, очевидно, ген. Закариадзе, падкого на всякие компромиссы. Действительно, что это такое Военный Советник при Председателе Правительства. Я уже не говорю, что такой должности в нашем "Кребули" не существовало; с этим обстоятельством наши правящие не церемонились. Но я хочу остановиться на этом назначении по существу вопроса. Выходило, что человека, которого отставляют от должности Главнокомандующего, скажем прямо, за неумение руководить войсками, оставляют в качестве советника, т. е. он по своей новой должности мог вносить те или другие поправки в действия своего заместителя, следующего Главнокомандующего, действуя через Председателя Правительства, которому, и ему одному, подчинялся Главнокомандующий по нашему "Кребули". Можете себе представить, что могло бы произойти. Новый Главнокомандующий должен был все время чувствовать над собой надзор отставленного Главнокомандующего, всегда могущего так или иначе влиять на несведущего в военных делах Председателя Правительства. Половинчатость решений была всегдашним спутником не только нашего бесхарактерного Правительства, но и всех правящих.
Вступив в свою должность, я сейчас же вытребовал все войска, еще находившиеся в своих стоянках. Мой план действий я наметил в общих чертах такой. Отвести с Храма войска на Сакараулис-Мта и на Коджорский массив. Эти возвышенности нам давали возможность иметь время, в течение которого я мог собрать войска из тыла и маневрируя этими группами дать бой противнику. Поэтому я вызвал в Тбилиси все, что можно было вызвать. Из перечня того, что я вызвал, можно будет узнать сколько войска участвовало в боях до Тбилисской обороны и сколько войск обороняло Тбилиси.
Оставались невызванными 2, 3, 4, 10, 11 и 12 полки армии; из Гвардии не были вызваны батальоны Сухумский, Батумский, Ахалцихский и два Горийских. Таким образом до моего вступления принимали участие в бою из числа гвардейских 22 бат., 16 и 17 бат., из которых один находился в Лагодехи, а два на Пойлинском направлении. Итак 14–15 батальонов участвовало в боях на фронте от Лори до Красного моста и к 16-му февраля, к вечеру, их не существовало никого. Что касается армии, то в этих боях участвовали 1, 5, 7, 8 полки и 2 роты караульного батальона. 16-го февраля утром я выехал встретить разбитые на Храме войска и насчитал 600–700 человек. Эти отходили в порядке, никем не преследуемые. Это было человек 300 из батальона 1-го полка и не более 150 человек караульных рот. Остальное число приходилось на армейские и гвардейские части.
Что касается Лорийских гвардейских батальонов, то они при отступлении, встретив противника в районе Екатериненфельда, окончательно деморализовались и рассыпались. В течение боев под Тбилиси они кучками и по одному подходили к нашему Коджорскому участку. Наметив план, я вызвал в Тбилиси 4, 10 и 17 полки, два Горийских гвардейских батальона; 4-й полк стоял в Батуми, 10-й в Ахалцихе и 11-й в Ахалкалаки. 12-й батальон стоял частью в Ардагане, частью на Манглисе и был в таком состоянии, что не мог выступить; он был без обуви и одежды; пришлось его не вызывать. 4-й батальон прибыл только в половинном составе 17-го, а вторая его половина прибыла в ночь с 18-го на 19-е февраля. 10-й батальон прибыл 18-го или 19-го, а 11-й лишь тогда, когда мы отступили к Хашури и то в ночь, предшествующую нашему отступлению. Горийские гвардейские батальоны прибыли 17-го февраля.
Должен отметить одно обстоятельство. По мобилизации батальоны должны были превратиться в 3-х-батальонные полки. К моему вступлению 2-х и 3-х батальонов не существовало и полки выступили в составе 1-го батальона; остальные формировались на местах стоянок. За все время наших действий батальоны так и не развернулись в 3-х-батальонные полки. Не было материальной части. Для Сухумского направления я оставил 2 и 3 батальоны и Сухумский батальон, считая, что 7-й батальон, отстаивая шаг за шагом позиции в Приморском дефиле, дадут мне свободу действий к востоку от Тбилиси. В случае удачи к востоку от Тбилиси, я имел бы возможность Сухумское направление подкрепить из числа Тбилисских войск; успех на востоке дал бы возможность ослабить войска, ибо Азербайджан и Армения, увидя отходящие войска противника, несомненно присоединились бы к нам, что значительно облегчило бы наши здесь действия.
День 16-го февраля был для нас злополучным. Уже с утра мы получили сведения, что бой начался у Красного моста и по фронту Храма. Сведения не поступали; провода не действовали и это было показателем, что там неблагополучно. В. Джугели вызвался поехать в Сандари; не могу сказать, это было утром или после полудня. При первых известиях о неблагополучии я двинул подошедший по железной дороге батальон 9-го полка на Саракулис-Мта с целью принять отходящие от Красного моста части. Наконец, к наступлению темноты обстановка выяснилась; кап. Едигарашвили, наш контрразведчик, со станции Кумисси по аппарату докладывал общую картину. Все бежало в полном беспорядке. Через него мы стали спрашивать Сандари; от станции Сандари узнавали по телефону и затем передавали эти сведения. Он передавал, что в Сандари все сбились в кучу, восстановить порядок нельзя было, и что ген. И. Гедеванишвили в вагоне Джугели поехал в Тбилиси для личного доклада, за себя оставив ген. Сумбаташвили и возложив на него упорядочить отступление. Мы стали ждать ген. Гедеванишвили, но, конечно, ничего нового не могли узнать от него. Итак войск к востоку от Тбилиси не существовало; был только один батальон 9-го полка, направленный на Сакараулис-Мта. План мой занять Сакараулис-Мта и Коджорский массив отпадал, ибо эти возвышенности некем было занять. Вызванные войска могли подойти лишь 17–18-го февраля и их недостаточно было для занятия этих высот. Участь Тбилиси была решена в боях у Красного моста и на Храме. Если бы противник развил 16-го февраля преследование хотя бы одной своей кавалерией, ночью он беспрепятственно мог бы войти в Тбилиси, ибо в течение ночи на улицах Тбилиси появились не только гвардейские артиллеристы, бросившие свои орудия, но и пехотные солдаты. Надо было уберечь Тбилиси о внезапного нападения. Я потребовал к себе начальника гарнизона ген. Мазниашвили. Узнав от него, что у него найдется около 400 штыков, я приказал ему немедленно вести их на Саганлугскую позицию и занять укрепления влево и вправо от шоссе. Часов около 10–11 ночи приехал ген. И. Гедеванишвили с докладом. Я спросил, зачем он приехал. Он ответил, что приехал, чтобы лично доложить о том, что там случилось. Я сухо ответил, что для доклада существуют провода и если провод не действует из Сандара, он мог бы со следующей станции говорить со мной по аппарату, что начальник нужен не для того, чтобы докладывать, а для того, чтобы руководить войсками. Я приказал ему остаться в Тбилиси и ускорить формирование батальонов своей дивизии. Его энергия проявилась в том, что за наше 9-ти дневное пребывание в Тбилиси он дал один батальон 5-го полка числа 19-го февраля и один батальон 24-го февраля.
Прежде чем перейти к описанию дальнейших действий, я укажу на одно обстоятельство. Вступив в свою должность, я заметил в штабе двух турецких офицеров; один был Казим-бей, другой его адъютант Талаат-бей. Я спросил начальника штаба ген. Закариадзе, что это значит. Он ответил, что они все время в штабе и по проводу переговариваются с Ангорой, где наш представитель Мдивани ведет переговоры с Кемаль-пашой; в дальнейшем выяснилось, что Казим-бей все время посылает в Ангору шифрованные телеграммы и на турецком языке. Я немедленно приказал это прекратить и передать этому господину пользоваться аппаратом в течение одного часа, не посылать никаких шифрованных телеграмм и чтобы при его переговорах присутствовал офицер, знающий турецкий язык.
Несколько слов о Сабахтарашвили, помощнике Министра Иностранных дел. Я должен отметить следующее. Во все время пребывания нашего в Тбилиси он ежедневно говорил мне, что турки начнут войну с большевиками; что у него имеются на это сведения; он даже рассказал мне, что "сегодня вечером" я получу сюрприз от турок, т. е. выступление их против большевиков. В самообольщении он говорил: "Вот увидите, Георгий Иванович, турки выступят против большевиков, это наверняка. Мы сделали то, чего не могла сделать Антанта, мы поссорили Турцию с большевиками". Я категорически отвергал всякую возможность помощи от турок. Я уверен, что дерзкая атака большевиков Тбилиси без разведки, в ночь с 18-го на 19-е февраля, была вызвана сведениями, которые Казим-бей передавал большевикам через Ангору.
* * *
В вечер 16-го февраля моя жена была в гостях у одной именинницы, куда должен был приехать и я. Я, конечно, попасть не мог, но по телефону передал жене, чтобы она приехала домой, укладывалась бы, но чтобы об этом никому не говорила. С 16-го февраля я из кабинета штаба не выходил, там же находился и все ночи и, если иногда спал, то на стуле или на столе, на котором была разложена карта. С часа вступления в должность не проходило минуты, чтобы не явилось нового какого-либо вопроса, который надлежало сейчас же решить.
Вступив в командование я спросил Совет обороны: решение относительно Тбилиси, принятое в 1920-м году, остается в силе или нет, т. е. кончить оборону в Тбилиси или продолжать сопротивление. Мне ответили: да. Я сейчас же приступил к эвакуации военного имущества и тбилисские запасы были превращены в расходный магазин; все остальное было перевезено в Кутаиси. Что касается невоенного имущества, то распоряжения об этом делались Председателем Правительства. В течение боев под Тбилиси все министерства были переведены в Кутаиси и по уверению Председателя Правительства все было вывезено и к моменту отступления т. е. 24-го февраля осталось только три поезда: поезд Учредительного Собрания, поезд Правительства и штаба Главнокомандующего. И что в течение 1–2 часов в Тбилиси ничего не останется после отхода этих поездов.
В Тбилиси был ген.-губернатор Чхиквишвили Бения. Ввиду близости противника Тбилиси должен был быть подчинен власти Главнокомандующего, для чего почему-то был назначен новый ген.-губернатор в лице Сулаквилидзе. Сулаквилидзе был назначен губернатором города Тбилиси, вся остальная территория Тбилисской губернии была оставлена в ведении Чхиквишвили. Почему назначили нового ген.-губернатора города Тбилиси мне не известно. Вероятно потому, чтобы Чхиквишвили мне не подчинялся. В 1920-м году, Чхиквишвили был назначен ген.-губернатором города Батуми, правительственные чины очень заботились, чтобы я не оставался в Батуми. Связывая оба эти обстоятельства я и выражаю мнение, что назначение Сулаквилидзе ген.-губернатором Тбилиси объясняется только желанием, дабы Чхиквишвили мне не подчинялся. Другой причины не вижу. Мне же было все равно кто будет мне подчиняться Чхиквишвили или Сулаквилидзе.
ПОЛОЖЕНИЕ НА ЮГО-ВОСТОЧНОЙ ГРАНИЦЕ
Железные дороги мне не были подчинены, и начальник дорог с началом нашего отхода от Тбилиси уехал в Батуми; он считал, что железнодорожной эвакуацией оттуда ему удобнее управлять. Я потребовал от него или быть при мне, или дать лицо, полномочное для урегулирования железнодорожных дел. Таковое я получил лишь на ст. Хашури. Эвакуация по железной дороге делалась безобразно; все перевозилось в Гори, из Гори в Хашури, из Хашури в Самтреди и затем только в Батуми. При этом тыловые станции не очищались. Благодаря такому порядку все станции загромождались и нам с большим трудом удавалось разгружать эти станции. Поезда, отходившие со станций в момент боя, являлись большой приманкой для слабых духом и дезертиров; нам едва удавалось избежать того, чтобы отступление не превратилось в поголовное бегство. Эвакуация железных дорог должна была быть заранее предусмотрена и войти в план обороны страны.
Со вступлением в свою должность я принял меры к формированию конницы. Это вообще трудное дело и требует много времени. Я поручил это дело ген. Д. Чавчавадзе. Несмотря на отсутствие лошадей, седел и материальной части, ему все же к нашему отходу в Самтреди удалось сформировать 2–3 сотни.
Общественные круги горячо отозвались на дело обороны страны. В деле заблаговременной подготовки страны к обороне были сделаны такие крупные ошибки и, вообще, там был такой хаос, что геройская оборона Тбилиси в течение 9-ти дней может быть объяснена лишь горячим желанием всех грузинских слоев отстоять Тбилиси. Со вступлением в должность я командировал офицеров Генерального штаба, инженеров и саперов на Сурамский перевал с целью укрепления позиции; а затем таковые же были высланы в Саджевахо. Но мои распоряжения были спешного характера; все это должно было быть сделано заблаговременно. Если Военное Ведомство об этом думало бы раньше и заблаговременно требовало бы, оно должно было бы или добиться своих требований или уйти; пассивность в этом случае должна была быть признана преступной.
Теперь приступлю к дальнейшим описаниям. В ночь с 16-го на 17-е февраля я выяснил, что в Сандари наводится кое-какой порядок, и приказал остаткам войск отходить на Тбилиси. Мне из Сандари докладывали, что эти части совершенно не боеспособны. Между тем картина боя 16-го февраля выяснилась следующая. Генерал Джиджихия, от Красного моста наступавший на Айрум, отошел на Храм, где стал на левом фланге остатков Санаинского отряда. Остаток Санаинского отряда не остановился на линии, указанной ген. Одишелидзе, и также отошел за Храм. Таким образом войска к утру 16-го февраля расположились вдоль левого берега Храма, упирая свой левый фланг в Красный мост. С рассветом начались боевые действия противника атакой Красного моста. Здесь противником вероломно был захвачен караул у моста, позиции же наши шли по сию сторону моста.
По ту сторону реки Храма находятся горы, которые и командуют левобережной равнинной частью этого района. Еще в 1920-м году я требовал, чтобы наша граница шла по ту сторону моста; мы мирными переговорами 1920-го года этого не сумели добиться, несмотря на нашу победу. Оказалось, что накануне вечером наш начальник караула (солдат Гвардии) у Красного моста пил мирно чай с начальником неприятельского караула. У Красного моста оставался лишь один батальон. Несомненно с началом военных действий, открытых со стороны Армении, надо было быть уверенным, что противник откроет военные действия и со стороны Азербайджана, ибо обе эти страны фактически составляли части нашего врага. А раз это так, то ясно, что главные действия, т. е. ввод главных сил противника произойдет вдоль железной дороги Баку–Тбилиси, а не Александрополь–Тбилиси; здесь находились главные силы противника, здесь У них была приготовлена база. Таким образом направление отряда ген. Джиджихия на Айрум было нецелесообразно и весьма опасно, ибо оно происходило флангом Азербайджану, т. е. к противнику, части которого уже вступили на нашу территорию со стороны Армении. Если бы противник со стороны Азербайджана начал боевые действия не 16-го утром, а раньше, в момент, когда ген. Джиджихия совершал свой марш на Айрум и обратно, то этот отряд был бы дня на два, на три уничтожен раньше и тогда противник вступил бы в Тбилиси уже 16-го, к каковому времени мы не могли бы успеть организовать оборону Тбилиси.
Надлежало ген. Джиджихия оставаться у Красного моста, а войска Санаинского отряда подкрепить теми войсками, которые вызвал к сожалению лишь я. Пребывание войск 7 бат. ген. Джиджихия в районе горы Тарс–Красный мост этот участок сделало бы более крепким и в случае наступления противника, мы могли бы, обороняя крепкую позицию массива Тарс, выиграв время, усилить Санаинский отряд, посчитаться с противником, наступавшим со стороны Армении и, как известно, не многочисленным. Несмотря на наши потери в ночь с 11-го на 12-е февраля, мы, вызвав все части и сосредоточив их, могли бы достигнуть превосходства в силах. Цифровые данные таковы. В ночь с 11-го на 12-е были уничтожены только 5 и 8 батальоны, артиллерия спаслась. 12-го февраля можно было начать сосредоточение сил, для чего могли послужить батальоны 1, 4, 9, 10 и караульный батальон; затем 2 Горийских гвардейских, Ахалцихский, особый и Батумский; таким образом можно было бы сосредоточить, допустим к Храму, 5 армейских батальонов и 5 гвардейских; к этому можно было бы добавить батальон пограничников, который я сформировал в течение 2-х дней, и Военную Школу, а также конницу в 400–500 сабель. При таком положении мы имели для обороны Красного моста не менее 7 гвардейских батальонов, а на Садахлинском направлении остатки Санаинского отряда мы могли бы усилить 12 батальонами свежими к числу 15-го февраля; к этому можно было добавить 3 гвардейских батальона Лорийского отряда с двумя броневыми машинами, которые, не будучи оторваны от Санаинского отряда, могли бы усилить правый фланг действующих на Садахлинском направлении. Иначе говоря, прикрывая Красный мост 7-ю гвардейскими батальонами, мы могли бы действовать против противника, наступавшего со стороны Армении, 12-ю свежими батальонами плюс 3 батальона Дорийского отряда, конницы 400–500 сабель и остатки Санаинского отряда. Вследствие таких мероприятий мы могли бы достичь превосходства в силах против противника, наступавшего со стороны Армении, и достичь здесь успеха. В общем резерве оставались бы 11-й полк, формирующиеся батальоны всей армии и молодые.
Надо принять во внимание еще следующее обстоятельство. В 1921-м году противник перешел в наступление со стороны Армении в ночь с 11-го на 12-е февраля, а Красный мост атаковал с рассветом 16-го февраля. Наступление на северных участках последовало позже. Наше Правительство запрашивало Москву о причине войны и ответ получился, как и в 1920-м году, что это местный инцидент. После событий в ночь с 11-го на 12-е февраля был вызван лишь один батальон 9-го полка, а бат. 1-го полка и особый гвардейский и 2 роты караульного батальона, частично усиляя Санаинский отряд, были отдельно разбиты и почти не существовали. Итак необходимо отметить три главные ошибки: 1) невызов войск в Тбилиси с остальной территории, 2) ввод имевшихся под рукой резервов по частям, 3) ослабление сил у Красного моста.
Рассматривая предварительное расположение войск, можно прийти к заключению, что из трех направлений: 1) Лорийское, 2) Санаинское и 3) Красного моста, Санаинскому и Красномостному направлениям придавалось наибольшее значение, причем Красномостному направлению придавалось еще большее значение, так как здесь стояло наибольшее количество сил. Однако, с началом военных действий этому последнему направлению повидимому, перестали придавать значение, ибо именно с этого направления были сняты почти все войска, а не были к действию привлечены свободные войска, расположенные в глубине страны.
Буду продолжать описание действий 16-го февраля. Противник атаковал Красный мост, введя в дело также и броневые машины, и овладел нашей позицией, уничтожив находившийся здесь наш отряд совершенно. Главная масса была взята в плен, вероятно отказалась воевать как в 1920-м году, но отдельные люди вплавь переправились на левый берег Мтквари. Взяв позицию Красного моста, противник продолжал свое наступление. Это направление со стороны Красного моста выводило во фланг и тыл расположенных на Храме наших войск, и появление противника, особенно конного с броневыми машинами, решило участь боя на Храме. Все ринулось на Сандари, где все сбились в кучу. Утром 17-го февраля я встретил человек около 700; все остальное в течение ночи разбрелось толпами, кучками и по одному. В этом бою мы потеряли до 10 орудий, из которых одно или два были разбиты. Я не могу не отметить, что все эти орудия были гвардейские; армейские части не потеряли орудий даже тогда, когда в Санаинском ущельи они были почти окружены противником. И здесь на Храме, армейские орудия были вывезены все. 17-го февраля я поехал за Саганлуг с целью встретить остатки Санаинского отряда и осмотреть расположение войск.
Как я уже говорил раньше, подошедший батальон 9-го полка был направлен на Сакараулис-Мта; он был мной вытребован обратно ввиду событий 16-го февраля и должен был войти в состав участка ген. Мазниашвили. Я приехал к Мазниашвили и переговорил с ним. Из ожидавшихся войск он получил 2 Горийских батальона, караульный батальон, 1 батальон 9-го полка, формировавшийся пограничный батальон; кроме того на левом фланге его должны были расположиться наши гаубицы. Этими войсками он должен был расположиться от Мтквари до монастыря Шавнабады; правее, у Табахмелы должна была стать Военная Школа. Для Коджор у меня оставались только 4-й полк, от которого к бою с 18-го на 19-е февраля прибыли только две роты и пулеметная команда. Кроме того в состав войск ген. Мазниашвили входил броневой порзд и два броневых автомобиля. Позиции я не пошел осматривать, я их знал. По счастливой случайности укрепления Тбилиси правого берега еще в 1914-м году, во время моей службы в штабе Кавказского фронта, проектировал я, и я же наблюдал за их исполнением. Я их знал хорошо. От Саганлуга я пошел навстречу отходящим от Сандари остаткам войск. Вместо батальонов проходили кучки людей – человек 30–50; только батальон 1-го полка представлял массу человек в 300. Еще по дороге в Саганлуг, на майдане, в Тбилиси я встретил толпу людей без офицеров; это был Душетский гвардейский батальон. Я спросил откуда они; они отвечали жалобами, как всегда, что офицеры их бросили, что они голодны, без патронов и т. д. Настроение толпы было неважное. Я хотел уже накричать на них, когда один из солдат, почувствовавший, что может произойти инцидент, выскочил из толпы и, обращаясь ко мне, сказал: "Нам приказано собраться в Навтлуге, но мы не знаем, как туда пройти". Я указал дорогу и поехал дальше. 18-го февраля утром я вместе с Председателем Правительства проехал на Коджорские позиции и на Табахмельские. Таким образом в течение 17-го и 18-го февраля мы организовали оборону Тбилиси.
Прежде, чем обрисовать положение к ночи с 18-го на 19-е февраля, я скажу несколько слов о мостах Пойлинском и Красном. В 1920-м году Пойлинский мост был взорван по моему распоряжению; тогда был подготовлен и совевременно взорван его средний пролет, благодаря чему путь был прегражден надежно. В 1921-м году мост был также взорван, но подготовленным к взрыву оказался лишь ближайший к нашему берегу устой, вследствие чего починка оказалась нетрудной. Об этом, т. е. что подготовлен к взрыву только береговой устой, я узнал лишь впоследствии. Оказывается мост заблаговременно был подготовлен, как и в прошлом году. Однако мирными переговорами перед нашей войной противник добился того, чтобы минировка моста была снята. Вследствие нахождения караула противника у противоположного конца моста, нашему Военному Ведомству удалось подготовить к взрыву лишь береговой устой. Чем добился противник снятия минировки моста, для меня тайна. Что касается Красного моста, то я не знаю, был ли он подготовлен к взрыву или нет. Правда, взрыв этого моста приобретал лишь тактическое значение, все же его взрыв не содействовал бы успеху противника. Пойлинский же мост приобретал колоссальное значение; целость его давала противнику свободу движения по железной дороге; он мог беспрепятственно подвозить войска, боевые припасы и продовольствие, наконец, он мог действовать броневыми поездами.
Вернувшись из Саганлуга в штаб, 17-го февраля, я узнал курьезную вещь. Несмотря на наше поражение на Храме и отход войск от Сандари, у противоположной, восточной, подошвы Сакараулинского массива находилась команда саперов под начальством бравого офицера Лело Чиджавидзе. Он оттуда телефонировал. Оказывается конница противника пыталась наступать по шоссе Красный мост–Тбилиси, но его огнем была им отброшена. Сакараулинский массив я уже не мог занять, почему и приказал ему отходить. Таким образом этот офицер с телефонистами оставался в 35–40 верстах от Тбилиси, когда от Храма до Тбилиси никаких наших войск не было. Разведка наша в течение 17-го и 18-го февраля не обнаруживала противника до вершины Сакараулинского массива и почти до Сандари.
Чем же я мог оборонять Тбилиси? Какими силами я мог встретить врага. Санаинский отряд был ноль. 3 батальона Лорийского отряда не существовали. Все гвардейские части, участвовавшие в боях на фронте от Лори до Красного моста, не существовали. Они возвращались в Тбилиси кучками и по одному; их здесь собирали и вновь формировали. Я мог рассчитывать только на вновь подходящие части, вызванные мной, и на батальон 9-го полка. Таковыми были батальоны 4, 9, 10 ар. полк; 11-й из Ахалкалаки не мог успеть прибыть, ибо ему надлежало пройти пешком около 120 верст; 12-й полк, части которого стояли в Ардагане, не мог успеть мобилизоваться. 2-й и 3-й полки должны были остаться для Гагринского Направления* (*На северо-западе Грузии.); их привлекать для обороны Тбилиси было нецелесообразно, ибо наступление противника по этому направлению было бы тогда беспрепятственным, это направление выходило нам в тыл. Кроме армейских батальонов я мог вызвать только 4 гвардейских батальона: 2 Горийских, Батумский и Ахалцихский. С этими войсками я мог только, обороняя Тбилиси, попытаться выиграть время для восстановления гвардейских батальонов после их рассеянии в бою на Храме и для формирования полков 2-й дивизии, т. е. 5, 7 и 8 полков, большею частью взятых в плен в ночь с 11-го на 12-е февраля. Мечтать о переходе в наступление до устройства расстроенных гвардейских батальонов нельзя было. Тбилиси угрожала непосредственная опасность, ибо в ночь с 16-го на 17-е февраля у меня в Тбилиси было в моем распоряжении только 400 штыков ген. Мазниашвили и рота юнкеров в 150 человек.
* * *
К вечеру 18-го февраля общее положение под Тбилиси было таково. На правом фланге от Белого духана на Коджоры–Манглисском шоссе до башни Кер-оглы занимали 2 роты 4-го полка; остальные роты этого батальона прибыли лишь в ночь с 18-го на 19-е февраля и могли присоединиться к полку только в течение дня 19-го февраля. Табахмельский участок под начальством ген. Андроникашвили занимала Военная Школа в составе роты юнкеров около 160 штыков и человек около 300 молодых, призванных во второй половине января для сформирования переменного состава унтер-офицерского батальона. От района Шавнабадского монастыря до реки Мтквари стоял ген. Мазниашвили с отрядом в составе 1 батальона 9-го полка, караульного батальона, 2 Горийских батальонов и пограничного батальона; у него на левом фланге был образован артиллерийский участок, в состав которого входили наши гаубицы и легкие пушки так называемой армейской артиллерии. В резерве у себя мне пришлось оставить приводимый в порядок 1-й батальон 1-го полка; восстанавливаемые части 2-й дивизии и Гвардии не были еще готовы и были в периоде сбора частей и приведения их в порядок. За эти дни нашлась конница армейская; согласно приказания ген. Одишелидзе она направилась через волчьи Ворота на Воронцовку, но здесь встретила противника в узком ущельи и в связи с общим положением отошла на Тбилиси, куда она прибыла, если не ошибаюсь, 18-го февраля; лошади оказались изморенными и истощенными вследствие бескормицы. Я дал ей роздых и затем она была направлена на левый фланг в равнинную часть общего поля сражения; туда же был направлен и гвардейский конный дивизион. Между тем два батальона Гвардии, находившиеся в районе Пойлинского моста ввиду приближения противника к Тбилиси, были мной несколько оттянуты. Они оказывались сильно выдвинутыми (80–100 верст от Тбилиси) и противник, находившийся в районе Красный мост – Сакараулис-Мта, мог, перейдя реку Мтквари, отрезать их от Тбилиси. Из расположения наших войск видно, что я в этот момент придавал первенствующее значение Саганлугскому участку, как непосредственно угрожаемому противником, о нахождении которого у Сакараулинского массива (стычка с командой связи кап. Чиджавидзе) нами были уже получены сведения. Коджорский участок нечем было усилить; Саганлугский участок оборонялся 5-ю батальонами на протяжении 6–7 верст, что, конечно, надо признать весьма жидким; там было менее 2500 штыков. Я надеялся на присутствие впереди Коджорского участка отступавших 3-х батальонов Лорийского отряда, что давало этому участку некоторую временную безопасность. Противник, пожелавший бы атаковать Коджоры, должен был бы произвести громадный обход и при обходе встретился бы с этими 3-мя батальонами, бой которых дал бы нам возможность выиграть время. Действительно, эти батальоны, отходя от Лори, встретили противника между Екатериненфельдом и Сандари, но оказались настолько деморализованными, что, встретив противника, рассыпались и кучками, и по одному подходили к Табахмельскому и Коджорскому участкам. Итак, на всем фронте от Коджор до реки Мтквари у Саганлуга стояли 5 1/2 батальонов и Военная Школа. Вот силы, с которыми мы встретили атаку противника в ночь с 18-го на 19-е февраля.
ОБОРОНА ТБИЛИСИ. АТАКА САГАНЛУГСКОЙ ПОЗИЦИИ В НОЧЬ С 18-ГО НА 19-Е ФЕВРАЛЯ
Было три часа ночи, когда мы услышали со стороны Саганлуга артиллерийскую, пулеметную и ружейную стрельбу. Мы соединились сейчас же по телефону с ген. Мазниашвили и запросили о причине стрельбы. Его начальник штаба подп. Утнелидзе отвечал, что лично он не знает причины стрельбы, что вправо и влево от него стреляют и что ген. Мазниашвили пошел в окопы с целью узнать причину. Надо оговориться, что до наступления темноты вперед к Сакараулинскому массиву верст на 10 выезжали броневые машины и противника не обнаружили; таковы же были наблюдения с горы, откуда вся равнина до Сакараулис-Мта была видна, как на ладони. Или это была ложная тревога и войска стреляли впустую, или это была атака большевиков. Последнее очень трудно было допустить, ибо производство ночной атаки неразведанной позиции является невыполнимой операцией, всегда ведущей к неудаче и такое решение противника являлось для него пагубным и обреченным на неудачу. Поэтому в атаку не верилось; однако мы, конечно, приняли меры к выяснению происходящего. Опять через некоторое время соединились с подп. Утнелидзе, тот же ответ. Еще через некоторое время телефон не отвечал, это было уже тревожно. В это время мы уже были соединены по телефону с казармами саперного батальона, откуда нам подп. Гургунидзе сообщал все время, что он слышит; я приказал, чтобы он по звуку выстрелов докладывал удаляется ли стрельба или приближается, и продолжает ли стрелять артиллерия. Про артиллерийскую стрельбу мне оттуда все время докладывали, что она продолжается; это обстоятельство указывало или на то, что все или ложная тревога, или же оно в случае атаки показывало, что дело обстоит благополучно, так как артиллерия, раз стреляет, значит она не захвачена и значит наши войска на своих местах. Для выяснения обстановки были посланы на автомобиле люди, а также туда поехали некоторые члены штаба Гвардии, но все это требовало времени; надо было ждать, а в этих обстоятельствах каждый может себе представить, как это томительно, и в этом была вина ген. Мазниашвили, не принявшего никаких мер для связи со мной. Ген. Джиджихия из Навтлуга спрашивал нас, что делать и что он подымает те батальоны, которые в состоянии выступить; последнее я одобрил, но приказал выступить лишь по моему указанию и у телефона держать офицера, а самому быть близко. Не помню в каком часу, но должно быть около 5 часов из Навтлугского санитарного пункта, вдруг, нас запросил доктор, куда посылать раненых, число которых достигло человек 12–15. Теперь стало ясно, что была атака. Я сейчас же приказал поднять Гвардию, все, что было боеспособно. Затем я сообщил штабу Гвардии, В. Джугели приехал ко мне. Он был с карабином и был возбужден, горел желанием ехать туда. Я сказал, что пусть едет и что один из гвардейских батальонов будет мною направлен к железнодорожному Саганлугскому мосту, которым и подкрепит атакованный участок. Я просил его разыскать там Мазниашвили и ввести в дело броневой поезд и броневые автомобили, которые находятся там же сзади позиций, и что у железнодорожного моста есть телефон, которым он может воспользоваться для сообщения со мной. Он уехал. Я стал ждать результатов боя. Все дело было в том, чтобы до рассвета удержались в окопах; с наступлением дня победа была обеспечена. Я знал позиции и укрепления; их взять немыслимо без артиллерийской подготовки. Ее не было; кроме того противнику надлежало взбираться на крутые скаты. Меня беспокоили только равнинные укрепления влево от шоссе; около них был расположен артиллерийский участок; неумолкаемая его стрельба меня успокаивала. Участок в сторону Шавнабады не был атакован; это я знал по звуку выстрелов. Я смотрел на часы и с тоской наблюдал медленное передвижение минутной стрелки; никогда эта стрелка не двигалась так медленно. Однако чем дальше, тем больше я успокаивался и приобретал несомненную уверенность в благополучном исходе, ибо раз ночная атака сразу не удалась противнику, то чем дольше, тем меньше была вероятность ее удачи. Было еще одно обстоятельство, которое меня успокаивало. Укрепление, которое было построено вправо от шоссе, находилось на высоте и сзади оканчивалось отвесным обрывом сажен в 15–20, если не больше. Когда там в 1914-м году устраивали окопы по моему указанию, то инженеры возражали: "Георгий Иванович, у этого окопа нет пути отступления, здесь нельзя строить". "А пусть сидят и не отступают" – отвечал я.
Теперь весь вопрос был в том, чтобы у защитников хватило патронов, не бросаться же им в кручу. Еще было темно, когда прибыл офицер от караульного батальона, того самого, который защищал эти укрепления с просьбой патронов. Он был очень возбужден и говорил, что караульный батальон весь умрет там, но позиции не оставит. Мы на автомобиле послали патроны. Долго, томительно долго тянулась ночь, но всему бывает конец и, наконец, настал давно желанный день. Как только рассвело, противник, сидевший у подошвы возвышенностей, оказался в ужасном положении. От наших окопов его отделяло всего несколько десятков шагов и по нему открыли огонь, как по мишеням. Одновременно выехали броневики и плодом этой атаки было более 1000 пленных; остальные поспешно отходили по направлению Сакараулис-Мта. Их преследовали артиллерийским огнем, а затем высланы были аэропланы, которые беспрестанно опустошали запасы взятых с собою бомб. Успех был значительный, он превосходил мои ожидания; я не ожидал такого большого количества пленных. Действительно, направление вдоль шоссе защищало не более 1200–1500 штыков и число пленных было немногим меньше числа защитников. Наконец, это была первая удача после начала войны и удача хорошая, а количество пленных снимало с войск противника ореол непобедимости, который он нес с Санаина и Красного моста. Такой риск, как атаковать ночью неразведанную позицию и с расстояния 12–15 верст, я могу объяснить лишь тем, что противник был хорошо осведомлен кем-то о размере нашего поражения на Храме и переоценил нашу слабость. Иначе, такая атака – безумие.
Утром, выяснив, что на Табахмельском участке все спокойно, я поехал в Саганлуг. По дороге встретил одну из колонн пленных. Я слез с автомобиля и обошел их ряды. Так называемые большевистские войска я видел впервые. Это были мои старые знакомые по Русско-Японской и последней войне. Мне что-то в душе кольнуло; трудно видеть противника в том, с кем неоднократно ходил в бой. Я спросил некоторых "чего они пришли". "Что ж, забрали и пригнали" – отвечали мне. Боже, какой знакомый ответ. Одеты они были хорошо и это те же добродушные русские солдаты, большею частью молодые; правда, некоторые были со злым выражением лица, но эти были постарше и их было немного. Я поехал дальше. Встретив Мазниашвили мы молча обнялись; мы оба ничего не могли говорить. Совершенное дело было красноречивее слов. Я все же пожурил его за выбор места своего нахождения и за то, что не давал о себе вестей. В первый еще приезд я ему указывал на рискованность выбранного места; он обещал перенести штаб назад, но не успел или не хотел оборудовать помещение; далеко уходить назад он не хотел, а вблизи подходящего помещения не было. Его штаб был расположен в железнодорожной будке, которая находилась впереди основной позиции. Впереди его были построены укрепления, которые занимал один из гвардейских Горийских батальонов; расстояние до основной позиции было около 1/2 версты. Когда произошла ночная атака, этот батальон, может быть даже захваченный врасплох, оставил укрепление и отошел. Выскочивший при первых выстрелах из помещения ген. Мазниашвили, увидев бегущих, бросился по-видимому в одно из равнинных укреплений, где и оставался до утра. Утнелидзе был взят в плен в будке и таким образом Саганлугский участок оказался без управления.
Ген. Мазниашвили, засевши в окоп, не подавал признаков жизни и не принимал никаких мер ни для связи со мной, ни для управления вверенным ему участком. Таким образом управление этим участком пришлось взять непосредственно мне. Считая фронт основной позиции прикрытым этим передовым укреплением, одна горная батарея стала на позиции впереди и внизу основной в нескольких десятках шагов от того укрепления, которое кончалось сзади обрывом. Когда противник приблизился, они открыли огонь и удерживали его на расстоянии нескольких десятков шагов, пока у них были снаряды. По израсходовании снарядов пушки попали в руки противника, на рассвете все было возвращено. Я хотел обойти войска, однако, ген. Мазниашвили еще не окончил своего доклада, когда меня ген. Закариадзе из штаба попросил к аппарату.
ПОТЕРЯ КОДЖОРСКОГО МАССИВА
Обстановка изменилась сильно и не в нашу пользу. Коджорский массив оказался в руках противника. Только что достигнутый успех был ничто в сравнении с потерей Коджор. Владение противником Коджорами означало гибель Тбилиси. Надо было его вернуть во что бы то ни стало. Вопрос о преследовании разбитого противника отпадал. Я сейчас же приказал доставить приказание ген. Андроникашвили, у которого противник, взявший Коджоры, находился в тылу, держаться во что бы то ни стало, и что немедленно я присылаю ему войска на помощь, а также организую атаку Коджор. Это мое приказание прибыло как нельзя во время. Я сейчас же поехал в штаб и по дороге направил через Шиндиси в Табахмелы 3 батальона; 2 из них были подняты по тревоге и находились в это время сзади Саганлугской позиции; это были батальоны 5-го полка, только что сформировавшиеся, и один гвардейский Имеретинский батальон, тот самый, который в предыдущую ночь я направил к железнодорожному мосту. 3-й батальон был подходивший после выгрузки Батумский гвардейский батальон. Затем я встретил 2 гвардейских батальона Тбилисских; я их повернул и приказал идти на Эриванскую площадь, где ждать распоряжений.
Утром, как только я узнал об успехе, у меня явился план. Воспользовавшись успехом захватить Сакараулинский массив и одновременно усилив Табахмел-Коджорский участок, перейти в общее наступление и отбросить противника подальше от Тбилиси. Надо было выиграть время для окончания мобилизации 2-го и 3-го армейских батальонов и восстановления гвардейских батальонов; полков 2-й дивизии, тех, которые еще не оказались бы восстановленными к 20-му февраля. Но падение Коджор лишило меня этой возможности. Тбилиси висел на волоске и я каждый момент ожидал, что с Коджор начнется бомбардировка города. Как всегда в таких случаях, у автомобиля, на котором я возвращался в город, начали лопаться камеры, и я пошел в город пешком. К счастью меня догнал автомобиль, на котором возвращался Гогуа из Саганлуга, и он подвез меня до штаба. Радость между тем была всеобщая; в городе уже знали о нашем успехе; все ликовали, все кричали "Ваша"* (*Ура), но у меня на душе было мрачно: Коджоры взяты противником. Кто видел Коджоры, тот знает и значение, которое имеет он для обороны Тбилиси и его неприступность для атаки со стороны Тбилиси. Здесь надо брать массой, причем войскам надлежало наступать по скатам, почти неприступным. Отлогости в 45 градусов были неоднократны. Задача была очень трудная.
Вернувшись в штаб я отдал соответствующее распоряжение. Генерал Андроникашвили должен был атаковать Коджоры со стороны Табахмелы; 4 Тбилисских гвардейских батальона были направлены частью от фуникулера, на который они должны были взобраться по Давыдовской горе, частью со стороны д. Цхнети. Вместе с этим я усилил ген. Андроникашвили всей подошедшей артиллерией и двумя ротами 4-го полка, второй половиной того батальона, который занимал Коджоры. Вечер и ночь с 19-го на 20-е февраля прошли в занятии войсками исходного положения. Тбилисские гвардейские батальоны после Храмского боя были в весьма малом составе и все 4 вместе могли оцениваться в 1 – 1 1/2 батальона. Но других войск под рукой не было и нельзя было давать время противнику в Коджоpax усилиться и укрепиться. Атака была назначена с рассветом 20-го февраля. Войска раньше не могли подойти к атакуемому участку. Все что можно было я бросил для атаки этого массива; если бы не вернули этого массива, мы не могли бы оставаться в Тбилиси.
ВЗЯТИЕ КОДЖОРСКОГО МАССИВА
Наступление наше на Коджоры 20-го февраля увенчалось успехом. Мы вернули Коджоры и теснили противника по отрогам вниз с этого массива. После полудня я приехал в Табахмелы к ген. Андроникашвили. Ген. Андроникашвили я давно знаю, но никогда я с ним не встречался в боевой обстановке. В нашу войну с большевиками мне пришлось неоднократно убедиться, что это прекрасный боевой начальник, отличительной чертой которого было редкое спокойствие и удивительное самообладание. Несмотря на такие качества, я все же должен отметить, что он чуть было не совершил одной ошибки; но это собственно не была ошибка; то, что чуть было он не сделал, сделал бы всякий на его месте. Дело в том, что, когда Коджорский участок был взят противником, то последний начал спускаться и оказывался в тылу у ген. Андроникашвили, участок которого и штаб уже обстреливались артиллерийским огнем со стороны Вашловани, откуда противник тоже наступал. Таким образом он был атакован с фронта и обойден с тыла. У него было всего несколько сот человек и в таком положении он не мог удерживать порученной ему позиции; он решил отойти на фуникулерский гребень и прикрыть таким образом Тбилиси со стороны Коджор. Он послал распоряжение об этом полковнику Чхеидзе, находившемуся на самой позиции у Табахмели. Это приказание было ему передано устами одного юнкера. Полк. Чхеидзе оценил важность этого приказания и сказал юнкеру, что он, вероятно, не так понял и что он отойдет, но получив лишь письменное распоряжение. Через некоторое время он получил распоряжение письменное. Тогда он лично поехал к ген. Андроникашвили и спросил его, знает ли Главнокомандующий о таком решении и что таковое может не согласоваться с его желаниями. Во время их разговора прибыло мое приказание во что бы то ни стало удерживать свои позиции, что высылаются на помощь войска и организуется обратное овладение Коджорами.
Но помощь могла прийти лишь через несколько часов. В ожидании помощи надо было остановить начавшегося спускаться с Коджор противника. Роты 4-го батальона, сбитые с Коджорского массива, были мало боеспособны. Послали навстречу юнкеров, всего несколько десятков человек, под начальством капитана Тоидзе, заведывавшего инженерным курсом роты юнкеров. Наступление было поддержано артиллерией, повернувшей свои пушки в сторону Коджор. Юнкера пошли и оттеснили передовых смельчаков противника, заняли одну из обратных вершинок Коджорского массива у сел. Цавкиси. Во время этого наступления кап. Тоидзе был убит; юнкера же потеряли половину своего состава. Однако дело было сделано. Противник остановился и затем подошли батальоны, высланные лично мной от Саганлугского участка. Когда 20-го февраля я находился у ген. Андроникашвили, то мне доложили, что сейчас же за гребнем в ущельи на старом Белоключинском шоссе стоят 4 орудия и грузовой автомобиль; их противник вез в Коджоры, но что наша цепь обстреливает эти орудия и не позволяет противнику увезти их, что наши войска, взявшие Коджоры, теснили противника со стороны Коджор как раз по противоположному гребню и что вследствие этого орудия, вероятно, достанутся нам. Опоздай мы взятием Коджор на несколько часов и эти орудия громили бы Тбилиси, усилили бы обороноспособность Коджор, взятие которых, если бы не стало для нас невозможным, то чрезвычайно затруднило бы его, и общее положение было бы весьма чревато последствиями.
Эти орудия были взяты и доставлены в Тбилиси. Взятие Коджор дало нам трофеи, а именно 4 орудия, до сотни пленных и до 12–15 пулеметов. Я приказал ген. Андроникашвили вступить в начальствование обоими участками, т. е. Табахмельским и Коджорским, и предупредил его, что в случае общей удачи, а главным образом когда сформируются части 2-й дивизии, я предполагаю перейти в наступление, развив главные действия его участками.
События следующих дней в точной последовательности возобновить я не сумею, но общий ход, конечно, помню. Противник на левом берегу Мтквари оживился. Пойлинский мост оказался исправленным и появились уже значительные части противника, бронепоезда по сю сторону Мтквари. Должно быть 19-го или 20-го февраля наш левый фланг, подкрепленный Ахалцихским гвардейским батальоном, 2-м отобранным мною у ген. Мазниашвили Горийским батальоном и некоторыми восстановленными гвардейскими батальонами, под начальством ген. Джиджихия, перешел в наступление и оттеснил противника за Сагареджо. Этому наступлению очень содействовал гвардейский конный дивизион, усиленный Борчалинской добровольческой сотней кап. Едигарашвили. Однако противник усилился на этом фронте. Наше восстанавливание частей шло очень медленно и по мере их готовности они вводились на левый фланг. Я торопил формирование частей 2-й дивизии, но дело шло туго. Лишь 23-го и 24-го февраля я получил кроме батальона 5-го полка, полученного мной 19-го февраля, еще 2 батальона и одну роту. Все это явилось запоздалым. Между тем противник на левом берегу р. Мтквари усиливался и появились его части также со стороны Кахетии. Левобережная группа войск отошла на нашу укрепленную позицию, которую заняла 23-го февраля. К этому времени я усилил этот фланг и решил здесь перейти в наступление, которое рассчитывал произвести 24-го февраля. На левом берегу была собрана почти вся Гвардия; отсутствовали Батумский, один Имеретинский и часть Тбилисских батальонов. Таким образом я здесь сосредоточил почти всю Гвардию; туда же направил подходивший 3-й Карталинский батальон подп. Пурцеладзе. Здесь противник не проявлял такого упорства, как на Табахмельском участке, где атаки велись им и днем, и ночью, начиная с 20-го февраля. Вследствие этого, я имел намерение временно на Табахмельском участке держаться пассивно, истомить противника в его атаках наших крепких позиций, развить в это время наступление на левом берегу Мтквари с целью отбросить противника от Тбилиси и затем, взяв оттуда часть сил, усилить правобережную группу и здесь перейти в наступление. Я учитывал то обстоятельство, что Гвардия обороняться на месте мало способна и если ее собрать много, и достичь превосходства в силах над противником, и охватить его фланг, то можно попытаться достичь успеха. С этой целью левобережные войска я разбил на три участка: 1) Полк. Инцкирвели, ближайший к Мтквари, 2) ген. Джиджихия – центральный участок вдоль Кахетинского шоссе и 3) полк. Гедеванишвили – левофланговый маневрирующий участок. Однако положение к 24-му февраля складывалось неблагоприятно. Противник, давно мобилизованный, подвозил все новые и новые войска; мы же после Санаинских неудач и Храмского поражения не успели выставить в поле все те силы, которые можно было бы выставить. Уже 22-го февраля я получил сведения, что конница противника заняла сначала Белый Ключ, а затем Манглис и что она направляется на Тбилиси. Попытка ее атаковать нас вдоль Манглис–Коджорского шоссе окончилась для нее неудачей и эта конница стала с д. Приюта спускаться на Нахшир-гору, откуда могла выйти на Цхнети, а взяв глубже, на Дигоми. Часть 12-го полка, находившегося на Манглисе была направлена на Ахалкалаки Карталинский. От Сабуртало на Нахшир-гору была направлена сотня хевсур чл. Учр. Собр. Карумидзе; эта сотня произвела разведку, встретила противника и вернулась в Тбилиси; Цхнети были заняты батальоном одним из Тбилисских гвардейских, а затем усилен одним, только что сформированным батальоном 2-й дивизии.
Таким образом я принимал меры к укреплению правого фланга с тем, чтобы левобережная группа получила свободу действий. Описание действий указывает, что собственно дать бой, самому захватить инициативу после нашего поражения на Храме не представлялось возможным, ибо войск не было; я не мог образовать резервов, ибо 2-й и 3-й батальоны не могли сформироваться, а подходившие по одному батальоны вводились в бой для спасения критического положения, являющегося следствием значительного превосходства в силах противника. Кроме того, сплошь и рядом приходилось перевозить войска на автомобилях с одного участка на другой, пользуясь временным затишьем то здесь, то там. Однако еще на 24-е февраля я хотел попытаться вырвать у противника инициативу, подготовив, как я указал выше, наступление на левобережном участке. Я указал начать наступление 24-го с раннего утра, но оказалось, что войска запоздали своими передвижениями и я получил донесение от полк. Гедеванишвили, что наступление он может начать лишь в 2 часа дня. Затем, я получил донесение от него же, что конница противника, оттеснив нашу конницу и обойдя его фланг, прошла по направлению на Ольгинское. Наша конница отошла за пехоту. Она должна была следовать за конницей противника и вцепиться в нее. Если она этого не сделала, это означало, что конница противника превосходила значительно числом нашу конницу, т. е. должна была иметь по крайней мере сабель 1500, вероятно и больше. 23-го февраля с утра появились броневые поезда противника по железной дороге Пойли–Тбилиси; они несколько раз приближались к Навтлугу, но огнем нашей артиллерии были отогнаны. Тогда же стали появляться их аэропланы, бросавшие бомбы. Однажды, как раз как я ехал в Навтлуг на автомобиле, то бомба с аэроплана разорвалась недалеко от шоссе, где я проезжал. Часа в 3–4 24-го февраля я получил из Авчали от местных властей первое донесение о появлении конницы противника и занятия им сел. Мамкоди, а также следующее о занятии Глдан и, наконец, сел. Авчали. Эти сведения я получил еще задолго до темноты; ясно было, что это была та конница, которая обойдя фланг полк. Гедеванишвили, прошла по направлению на Ольгинское.
Таким образом противник оказался у нас в тылу и держал в своих руках железнодорожный путь отступления. Мне непонятно, почему он немедленно не испортил железнодорожный путь, не захватил станцию, телеграф и пр. и таким образом не прервал наших сообщений со всей остальной территорией Грузии. Это была одна из случайностей, благоприятная для нас. Все это противник мог совершить свободно; никто ему не мог помешать; никаких войск там не было и он находился в тылу наших войск верстах в 20–25 и даже в 30, считая от Коджор, Табахмели и наших левофланговых позиций. Надо было послать войска немедленно парировать эту случайность, изолирование нас от всей страны; но послать никого нельзя было; взять войска из числа ведущих бой можно было, но они прибыли бы туда лишь 25-го февраля, когда противник усилился бы в этом районе. Надо было освободить наше сообщение с тылом сейчас же. Я направил туда броневой поезд с добровольческим отрядом под начальством Шанидзе и приказал им освободить станцию Авчали и обеспечить циркулирование по железной дороге.
Между тем настали сумерки и на левобережном участке создалась совсем неблагоприятная обстановка. Противник в этом районе, как доносили, ввел танки. Вероятно, это были броневые автомобили, хотя Александр Дгебуадзе, раненный в голову, утверждал, что это были танки. Средний и правый участок левобережной группы, не оказывая сопротивления, отошли, бросив укрепленные позиции, о чем мы получили донесение. Сзади этого участка находился мой резерв 3-й Карталинский гвардейский батальон, только что в этот день прибывший из Гори; я его принужден был ввести в дело и израсходовать для остановки бегущих. Между тем противник, не перестававший атаковывать Табахмельский участок, продолжал свои атаки и овладел высотой 3150; монастырем Шавнабады, что на Саганлугском хребте; это было на стыке между 9-м полком и частями ген. Андроникашвили. Противник мог использовать эту удачу и в ту же ночь, спустившись в Ортачалы, появиться в Тбилиси. Конечно, это было рискованно для него и на этом можно не останавливаться, но прорыв был сделан и он угрожал нам тем, что наши войска были бы разрезаны 25-го февраля; противник в течение ночи мог там накопиться и действовать в тыл войск генералов Андроникашвили и Мазниашвили, имея свободный марш на Тбилиси.
Важность этого прорыва была для нас чрезвычайной. Насколько вспоминаю, это произошло, едва наступила темнота. Мой последний резерв батальон первого полка был на автомобилях направлен в распоряжение ген. Андроникашвили, которому было приказано немедленно атаковать и вернуть эту высоту. Однако надо было закрыть эту дыру и с фронта. Связавшись с одним из полков 2-й дивизии, я узнал, что имеется несколько сот человек, но не вполне готовых выступить в поле. Я приказал немедленно строить их и направить на Ортачалы, а начальнику их подп. Закариадзе прибыть в штаб. Этому последнему я приказал со своими людьми занять позицию по западной окраине Крцаниси фронтом к Саганлугскому хребту, как раз сзади наметившегося прорыва. Овладение противником указанной высоты само по себе, отдельно взятое, не составляло катастрофичности, ибо эту высоту можно было бы вернуть и тем восстановить положение на Саганлугском хребте; однако возвращение его требовало ввода новых сил.
Общее же положение было таково. Еще 23-го февраля противник был обнаружен у Нахшир-гора, откуда он мог овладеть районом Дача Истоманова–с. Дигоми и, владея высотами, преградить нам выход из Тбилиси, что в связи с овладением Авчали, которое теперь уже имело место, явилось бы полным окружением Тбилиси, а значит гибель войска и всего Правительственного аппарата. Страна, лишенная этих элементов, не могла продолжать борьбу и это означало конец войны. Позволить противнику окружить себя в Тбилиси было недопустимо; согласно дважды утвержденной Правительством общей директивы ведения войны (1920 и 1921 гг.), а именно, что падение Тбилиси не знаменует окончания войны, надо было вырваться из Тбилиси, чтобы продолжать войну. Правильное ли было это последнее решение? Я считаю, что правильное, и исторически мы знаем, что нахождение Тбилиси в руках противника далеко не обозначало покорности народа, и Грузия освобождалась от врага годами, и освобождение Тбилиси бывало не раз последним актом в деле освобождения родины. Москва была отдана для спасения армии. Париж в последнюю войну (1914) был подготовлен заблаговременно к оставлению и потеря того или другого пункта, даже столицы, в новейшие времена не знаменует окочания войны, ибо воюет весь народ и все государство, а не отдельные составные части. Итак, к вечеру 24-го февраля Тбилиси был фактически окружен. Если бы мы очистили Авчали, все же и тогда оставалась лишь узкая щель вдоль Мтквари. Железная дорога, проселочная дорога через Авчали и Военно-Грузинская дорога. Это полоса шириной не больше 2–3 верст и составляет одну десятую всего обвода Тбилиси на линии его обороны. Этому окружению надо добавить потерю нами высоты 3150 и, самое трагическое, это оставление левобережной группой своей укрепленной позиции. Ко всему этому надо добавить, что в резерве уже у меня не было ни одного человека.
ГЕРОЙСКИЕ ПОДВИГИ
Об этой левобережной группе я должен сказать несколько слов. Прежде всего надлежит сравнить выказанную боеспособность и стойкость войск правого и левого берега р. Мтквари. С 19-го февраля на Табахмельском и Коджорском участках бои не прекращались; они происходили день и ночь, и дело очень часто доходило здесь до штыковых ударов. Ожесточение достигало крайних пределов; окопы нередко попадали в руки противника и брались штыками обратно. Вот несколько эпизодов. На одном участке противник в количестве нескольких десятков человек прорвался и, продолжая наступление, атаковал батарею, которая была под начальством старшего лейтенанта Гоги Алекси-Месхишвили. Этот последний, увлеченный своей стрельбой, не заметил приближавшегося к нему почти с тыла противника; только в последний момент, когда оставалось всего несколько десятков шагов, Алекси-Месхишвили заметил противника. Крикнув батарейной прислуге "ко мне", Алекси-Месхишвили быстро собрал кучку артиллеристов около себя и бросился с шашками наголо, с криками "Ваша"* (*Ура) на противника; одновременно с другой стороны заметили противника десятка два юнкеров, шедших на подкрепление цепи, и также бросились в штыки. Противник был покончен. Нам приходилось читать геройские подвиги тех или других частей, того или другого офицера; в описании этих подвигов нам приходилось читать, как особенно показательное, что артиллеристы защищались банниками и картечью; изображение этих подвигов были украшением музеев. Мне представляется: несомненно, что геройское поведение орудийной прислуги со своим офицером во главе, бросившейся на противника, может служить прекрасным сюжетом для батальной картины.
В другом месте во время одной из штыковых свалок, закончившейся в нашу пользу, был смертельно ранен юнкер Шалва Эристави. Этот юнкер лежал на месте боя и умирал; к нему подбежал один из юнкеров с целью помочь и поднять его. Умирающий герой, в полу бессознательном состоянии, не узнав товарища, воскликнул: "Стой, кто ты" и в последнем усилии стиснул ружье ослабевающими руками. Это были его последние слова и он испустил дух с этим криком на устах. Как не запечатлеть на картине гибель этого героя, последние мысли которого были о враге.
Еще один случай. В одном месте Саганлугского хребта один офицер, фамилии которого к сожалению не помню, шел с тремя солдатами с тыла на позицию, от которой он находился шагах в 150. Это было ночью; вдруг он заметил кучку противника человек в 20; в темноте были видны длинные шинели, характерные серые барашковые шапки. С тремя солдатами, вскинув ружье, наши бросились на противника, со стороны которого раздались крики: "Не стреляйте, товарищи, мы сдаемся". И наши три солдата с офицером забрали их в плен.
Знаю еще один случай поведения офицера, проникнутого чрезвычайным духом долга. Я служу немало; участвовал в Русско-Японскую войну и 1914-м году; я не только не был свидетелем подобного факта, но и не слышал ни от кого. Кап. Кипиани, школьный офицер, занимал один окоп, имея с собой человек 40 запасных. Противник приближался в превосходных силах. Огонь стрелков не мог их остановить и предстояла штыковая свалка. В этот момент все его солдаты очистили окоп и побежали назад. Капитан Кипиани не мог остановить бежавших в панике своих подчиненных. Он остался в окопе и... выпустил в себя 4 пули из револьвера; пятую он не успел выпустить, ибо на помощь этому окопу прибежала кучка юнкеров, которые штыками отбросили противника. Один из юнкеров подбежал к кап. Кипиани и выхватил у него из рук револьвер. Раненного четырьмя пулями отнесли на перевязочный, где на вопрос своего начальника, ген. Чхеидзе, почему он хотел застрелиться, он ответил: "Как я мог Вам посмотреть в глаза после того, как солдаты бросили меня". Этот юноша был проникнут наивысшим пониманием своего долга и через несколько дней он вновь доказал это. Он лежал в госпитале, когда оставили Тбилиси. Узнав об оставлении Тбилиси, он выскочил из госпиталя и пешком пришел в Мцхета, где его положили в вагон.
Таковы были проявления геройской борьбы защитников Тбилиси на правом берегу Мтквари. Таких эпизодов было, наверное, много и их знают непосредственные участники лучше меня. К сожалению, левобережная группа, где были гвардейские части, не проявила такого геройства.
Как известно, по пленным и по их показаниям, выяснилось, что главная масса войск противника атаковала наш правобережный армейский участок, в состав которого входило лишь 3–4 батальона Гвардии. Я должен отметить, что, по словам наших начальников, из числа этих батальонов геройски дрались Батумская Гвардия и батальон, находившийся под начальством Тутберидзе. На левом берегу Мтквари, при первом серьезном наступлении противника, войска отходили и бросали даже укрепленную позицию. Между тем для пассивной обороны левобережный участок был благоприятнее. Перед укреплениями были ровные, гласисообразные покатости, которые не могли доставить противнику мертвых пространств, где бы он мог укрыться от выстрелов, накопиться, собраться с силами. На правом берегу напротив, особенно в районе Табахмел–Коджоры, ближайшие подступы изобиловали подобными пространствами и командование противника, правильно учтя это обстоятельство, большую часть войск направило именно на этот участок; недостаток же сил против наших левобережных укреплений оно заполнило броневыми поездами и автомобилями, и как говорил А. Дгебуадзе, танками. Надо отметить, что перед нашими левобережными укрепленными позициями находилось много русл и трещин, что могло мешать свободному маневрированию этих монстров последнего изобретения. Эти последние не могли быть использованы полностью. Итак, нужно признать, что левобережная группа была неустойчива и не боеспособна. Это положение вполне ясно вытекало из качеств Гвардии. Как это было и в прошлых войнах, малейшая неустойка, неудача одного из участков общего расположения, сейчас же отражалась на весь фронт, даже никем не атакованные сейчас же начинали отходить, что создавало непоправимое положение. Я здесь должен добавить следующее. Когда связь с Кахетией была прервана, то Кахетинские гвардейские батальоны растаяли. Люди стали уходить в Кахетию, якобы для ее непосредственной защиты. Непосредственные руководители не только не приняли мер против такого явления, но, наоборот, штаб Гвардии просил меня разрешить откомандировать кахетинцев; они утверждали, что они пошлют кахетинцев под начальством, как они говорили, лихого офицера, за которого они ручались; этот офицер, по их уверениям, будет действовать в тылу противника. Я разрешил лишь под последним условием. Из двух Кахетинских батальонов, бывших под Тбилиси, я потом видел у Гори лишь кучку человек в 50; вот все, что оставалось и осталось только потому, что они опоздали уйти в Кахетию: дорога оказалась прегражденной. А что касается действия в тылу противника под начальством их лихого офицера, то, конечно, оно не имело места.
На правом берегу частичные неудачи можно было исправить вводом частных резервов, так как соседи, после отхода опрокинутой части, продолжали стойко держаться на своих позициях.
ТБИЛИСИ ОКРУЖЕН
Итак, к вечеру 24-го февраля часам к 5–6 создалась следующая обстановка. Тбилиси был окружен и 25-го февраля кольцо несомненно окончательно замкнулось бы; на правом берегу фронт мог быть прорван, если бы высота 3150 не была бы возвращена нами; левобережный участок бросил укрепленную позицию и 25-го февраля они не сопротивлялись бы; если они не могли оказать сопротивления на укрепленной позиции, то, конечно, они не могли удержаться на позиции, лишенной укреплений, даже если бы удалось водворить порядок в этой отхлынувшей массе. До утра, в темноте, водворить в ней порядок и затем правильно занять брошенную позицию войсками, панически отошедшими на пространстве нескольких верст, немыслимо. Таким образом можно с уверенностью сказать, что 25-го февраля, если бы мы в течение ночи даже вернули высоту 3150, противник с одной стороны замкнул бы кольцо, а с другой стороны, наступая по левому берегу, не встретил бы сопротивления, как не встретил при слабой попытке 24-го февраля, и вступил бы в Тбилиси. К этому надо добавить, что войск уже никаких не было; 2-й и 3-й батальоны в глубине страны не были готовы и не прибывали, а формирование частей 2-й дивизии дало всего 3 батальона, из которых третий, не вполне готовый, мог быть введен лишь к ночи 24-го февраля.
Дать бой в улицах Тбилиси, конечно, было абсурдно и неисполнимо, ибо Тбилиси лежит в котловине и окружен горами; это была мышеловка, из которой никто не вырвался бы и войска обречены были бы на сдачу за израсходованием боевых припасов и пищи. Я решил вывести войска и отвести их на следующую укрепленную позицию в 12–13 верстах от Тбилиси. Все силы и средства для обороны Тбилиси были исчерпаны и таковой не мог уже дольше сопротивляться. Чтобы продолжать оборону страны, надо было оставить Тбилиси, иначе предстояла неизбежная гибель войска и управления страной. Об этом своем решении я доложил Председателю Правительства. Отступать с боем через Тбилиси, конечно, не сулило успеха, ибо 25-го февраля нам пришлось бы пробиваться на запад и под давлением с востока. Лучший способ отступления, это уйти ночью под прикрытием темноты.
Обстановка для этого к счастью сложилась благоприятная. В эту ночь противник на правом берегу р. Мтквари прекратил атаки и я с целью ввести его в окончательное заблуждение решил произвести атаку высоты 3150. Я усилил ген. Андроникашвили батальоном 1-го полка, последней частью, находившейся в моем распоряжении, и воспользовавшись затишьем на его фронте, приказал выделить части из своего участка и атаковать высоту 3150; эта атака должна была быть поддержана атакой со стороны загнувшего фланг батальона 9-го полка. Кроме того сзади этого прорыва, с целью остановки дальнейшего продвижения в этом направлении, я поставил на следующем гребне у Крцаниси батальон 2-й дивизии, правда еще не вполне сформированный.
Атака высоты 3150 была произведена. Взята была эта высота или нет, точных сведений получить не удалось; по одним сведениям она была возвращена; по другим она нами занята не была. В темноте, конечно, трудно было ориентироваться, тем более, что эта высота не является резко очерченной. Это высота с тригонометрическим пунктом и составляет одно из мало заметных возвышений Саганлугского хребта, постепенно понижающегося от Табахмели к Мтквари; эта высота находится приблизительно по середине Саганлугского хребта.
Бой, как я указал, на всем фронте стих. Я отдал приказ об отходе. Председатель Правительства отдал свои распоряжения, касающиеся окончательной эвакуации. Еще вступив в командование я настаивал, чтобы Тбилиси был эвакуирован и чтобы в Тбилиси остались лишь военные власти. Это было сделано, но не полностью. Учредительное Собрание и Правительство находило, что оставление ими столицы в такую критическую минуту может неблагоприятно отозваться на духе войск. Я согласился на это исключение, но при условии, что эта эвакуация, т. е. вернее отъезд Учредительного Собрания и Правительства, могла быть произведена в любой момент и не помешала бы последней эвакуации. Меня в этом уверили. Я согласился с высказанными выше мотивами, принимая во внимание моральное состояние вооруженных сил, состоявших на 3/4 из Гвардии, моих наличных сил; по своим свойствам, Гвардия особенно, в силу отсутствия дисциплины, была весьма склонна к тому, чтобы остаться недовольной отъездом представителей народа.
Не могу не привести рассказа одного из офицеров, случайно подслушавшего разговор одной кучки гвардейцев. Эта кучка сидела сзади Табахмельского участка у шоссе под дорожным обрывом; за обрывом находился этот офицер присевший также для отдыха, и он передал мне следующие слышанные им слова: "Очень дерется ген. Квинитадзе, но для нас, если он победит, невыгодно будет, ибо он установит старый режим". Я не скажу, чтобы этими мыслями были проникнуты все гвардейцы, но во всяком случае, среди некоторых из них таковые мысли бродили.
Эвакуация не произошла так быстро, как меня уверяли. Действительно, около 5–6 часов вечера я доложил Председателю Правительства о своем решении отступать, так как все средства борьбы были истощены и нам угрожало полное окружение. Около 9 часов приказание это было передано в войска. Войска должны были начать отходить в 12 часов ночи. Поезд Учредительного Собрания отошел лишь в 3 часа утра. Других поездов не выпускали, беспокоясь, чтобы что-нибудь не случилось с этим поездом и чтобы поезд Учредительного Собрания не оказался бы задержанным. Передавали мне потом, что с паровозом этого поезда случилось какое-то недоразумение и что этот паровоз пришлось менять. Благодаря этой задержке, войска левого берега Мтквари нагнали отходившие поезда, как-то с расходными боевыми припасами, с авиационным имуществом и пр., я не могу перечислить точно все отходившие поезда, ибо железнодорожная эвакуация была изъята из ведения Военного Ведомства.
ОТХОД К МЦХЕТИ
Согласно моего приказания войска должны были отходить тремя колоннами. Правая колонна ген. Андроникашвили – по Военно-Грузинской дороге, ген. Мазниашвили со своими войсками – через Александердорф на Авчали и левобережная группа под начальством полк. Гедеванишвили должна была воспользоваться верхней дорогой мимо Кукийских озер. Путей к отступлению больше не было. Я очень беспокоился, что Военно-Грузинскую дорогу может перерезать с рассветом та группа войск противника, которая уже несколько дней как была обнаружена у Нахшир-гора и которая у с. Дигоми могла преградить путь. Войска же, двигавшиеся по левому берегу р. Мтквари были от этого предохранены и они могли пройти в Авчали, прикрытые от вышеназванного противника этой рекой. Станция Авчали была очищена от противника; она находилась в наших руках. Эта группа противника, только что появившаяся в Авчали, не могла моментально быть усиленной, но 25-го февраля она могла оказаться для нас гибельной.
Движение колонны ген. Андроникашвили по Военно-Грузинской дороге меня беспокоило больше, и для обеспечения ей беспрепятственности движения я решил принять меры лично. Цхнети были мной заняты одним батальоном; этот батальон должен был отойти по указанию ген. Андроникашвили после прохода войск через Сабуртало. Через Дигоми, по дороге в районе Нахшир-гора была мной лично выставлена одна рота; этого офицера я в лицо лично знаю, хороший офицер; я приказал ему там находиться до получения приказания от меня. Сам я обратился к штабу Гвардии и они из своих остатков образовали две роты в составе до 300 человек; я прихватил конный взвод, правда, находившийся на еле двигавшихся лошадях, а затем в верийских артиллерийских казармах присоединили к этому отряду взвод гвардейских гаубиц, и с этим отрядом, став в его голове, я направился по Военно-Грузинской дороге к массиву Мухат-гверды, на юго-восточной окраине которого и занял позицию. У Белого Духана я удостоверился от местных жителей, что рота прошла через Дигоми, и я послал туда милиционеров с тем, чтобы она держала связь с Белым Духаном, и отошла лишь по проходе войск ген. Андроникашвили. Впереди Мухат-гверды я ждал подхода войск ген. Андроникашвили.
Решив отойти от Тбилиси, я наметил себе следующий план действий. Войска я решил отвести недалеко от Тбилиси на удобную для обороны позицию, фронтом к Тбилиси, укрепления на этой позиции были мной построены также в 1914-м году и усиливали естественную силу позиции. Согласно отданного приказания ген. Андроникашвили должен был стать на позициях от района Теловани до Мтквари по хребту возвышенностей, имея перед фронтом открытое Дигомское поле. Полк Н. Гедеванишвили должен был занять позицию на левом берегу р. Мтквари, а ген. Мазниашвили должен был стать в резерв за этим флангом. Таким образом большую часть сил я собирал на левом берегу р. Мтквари. Я с этим усиливал мой левый фланг и намечал при наступлении противника из Тбилиси атаковать части, наступавшие по левому берегу р. Мтквари. В случае успеха можно было рассчитывать на возвращение Тбилиси. Такое расположение наше было бы несравненно лучше расположения у Тбилиси, где противник нас уже окружил. Здесь же мы противника имели перед фронтом и он был бы вынужден атаковать нас по открытой равнине. Если бы противник задумал обход нашей позиции, то это требовало бы много времени; за это время мы могли бы усилиться и попытаться разбить одну из групп противника, разъединенных р. Мтквари. В тылу нашей позиции находился железнодорожный мост, дающий свободу сообщений наших групп. Этот мост допускал возможность колесного передвижения под железнодорожным путем.
* * *
Прежде чем перейти к описаниям того, что произошло дальше, я несколько остановлюсь на двух вопросах. Еще будучи в Константинополе, я услышал мнение, что Тбилиси не следовало оставлять и что имеются документальные данные о приказе войскам противника отступать от Тбилиси. Этот слух исходил из кружка членов Учредительного Собрания и политических деятелей; родоначальником называли г. Хомерики, утверждавшего, что таковой документ у них будет скоро в руках. Такого приказа не существовало. Я думаю, что если бы и собрались таковой отдавать, то после взятия высоты 3150, после того, как сел. Авчали было занято около 16-ти часов 24-го февраля, если не раньше; наконец, после того как левый участок бросил укрепленную позицию без сопротивления, чего нельзя было противнику не заметить, таковое приказание не могло быть отдано. Даже потеряв 18–19-го февраля более 1000 пленных и 4 орудия противник не ушел, а возобновил атаки на Табахмели и Коджоры. 25-го февраля наступление продолжалось бы, тем более, что в действиях под Тбилиси не все войска противника были введены в дело. В этом последнем мы убедились в бою под Хашури, где попавшиеся нам пленные обнаружили присутствие на поле сражения двух новых бригад; эти бригады, как выяснилось из опросов пленных, в боях под Тбилиси не участвовали и ехали из Петровска. Таким образом все данные за то, что такого приказа не существовало; обстановка вовсе не была угрожающей для противника, чтобы заставить его принять подобное решение.
Понятен этот слух. Социал-демократическая партия, управлявшая Грузией 3 года, очевидно была виновна в полной неготовности страны к войне ни внешнеполитической (книга Авалова "Независимая Грузия"), ни военной; отсутствие плана обороны, отсутствие правильной мобилизации, недостаток одежды, военного материала и пр., а главное, организация Гвардии (24 батальона) в ущерб армии (12 батальонов). Надо было свалить свою вину на кого-нибудь и нашли козла отпущения – военное руководство.
Второй вопрос касается оставления Тбилиси. Н. В. Рамишвили уже в Париже, в частной беседе, сказал мне, что оставление Тбилиси лежит на моей шее, а также и на шее Н. Н. Жордания. Вопрос об оставлении Тбилиси лежит на шее Совета Государственной Обороны, дважды решавшего этот вопрос принципиально, т. е. что оставление Тбилиси не знаменует прекращение борьбы. Вследствие такого решения надлежало спасти армию, являющуюся средством продолжения борьбы, и пожертвовать городом. Что же касается вопроса о выборе времени оставления, то этот вопрос может решать только командование, которое только и способно определить, когда настала минута спасти армию.
Момент был выбран своевременный; только до 25-го февраля можно было спасти армию; с утра этого дня это уже не удалось бы. Мне писали из Тбилиси мои родные, что Геккер выразился про отступление из Тбилиси такими словами: "Если когда-либо можно давать награды за отступление, то ген. Квинитадзе надо дать все награды за этот отход".
Оценка положения, оценка военной обстановки, требующей принятия того или другого военного решения, должна принадлежать военному. Вмешательство некомпетентных лиц в военные дела и печальные последствия, происшедшие от этого на нашей родине, не научило Н. Виссарионовича, не научило нашего непогрешимого стратега этому и пребывание за границей.
Должен добавить следующее. Капитан князь Вачнадзе Иван, находящийся в иностранном легионе, в бытность в отпуску в Париже, рассказал мне, что в легионе ему пришлось по службе пересматривать бумаги и переписку одного русского, служившего в Тбилиси. Пересматривая бумаги он наткнулся на мою фамилию. Оказывается в школе, где он был, оставление Тбилиси было разбираемо, как пример своевременного и удачного отхода, во время которого не было оставлено ни одного орудия, ни одной винтовки.
Это добавление я делаю значительно позже написанных мной воспоминаний, которые я составил в 1922 году по свежей еще памяти.
Я должен сказать несколько слов о действиях родов войск. Наша артиллерия оказалась на высоте; стреляла она отлично, располагалась почти в стрелковых цепях и весьма помогала своими действиями пехоте, а наш артиллерийский участок своим метким огнем не позволял бронепоездам противника приближаться к нашим позициям. Конница наша была малочисленна и сидела на истощенных и изморенных хронической бескормицей лошадях. Она не могла соперничать с многочисленной конницей противника, которая при малейшей неосторожности нашей конницы могла ее уничтожить. Однако, помимо непосредственного столкновения с противником с холодным оружием, наша конница должна.была дать службу разведки, в чем, я должен признать, она проявила мало смелости и энергии. Конница, если она не может достичь своей задачи в конном строю, она должна ее достичь в пешем; конь не должен рассматриваться как средство удаления от противника, но лишь как средство приближения к противнику и перемены своего местоположения с целью вновь вцепиться в него. О саперах можно выразиться только с похвалой и этого нельзя было их лишить и в последующей их работе во время нашего дальнейшего отступления. Наши автомобили выказали неутомимость и энергию, и обитатели Тбилиси нередко были свидетелями их службы, когда они перевозили войска с одного участка нашего обширного фронта на другой; их деятельность в высшей мере способствовала войскам в защите Тбилиси; не могу не отметить деятельности и броневых машин, не только способствовавших нашей обороне, но неоднократно смело выезжавших на разведку противника.
Но я должен отметить. Мы во время переброски войск с участка на участок пользовались лишь армейскими машинами и, когда я обращался в гвардейскую автомобильную роту г. Фаржиева, он всегда отвечал штабу, что у него нет машин. Что касается авиации, я категорически должен отклонить те обвинения, которые я слышал по ее адресу уже в Константинополе; говорили, якобы авиация далеко не дала той работы, которую могла. Эти разговоры, именно разговоры, лишены всякого основания. Авиация доблестно и самоотверженно выполняла то, что ей поручалось и никто другой, поставленный в условиях ее работы, не мог бы лучше исполнить этого. Сведения, доставляемые ее разведкой, всегда оказывались правильными; во время боев они неустанно вылетали и бросали бомбы в войска; авиаторы, по своему установившемуся обычаю, всегда напрашивались на работу. А работа была чрезвычайно затруднена тем состоянием, в котором находились износившиеся машины. Вновь купленные бездействовали, ибо специально необходимого масла, "горючеля", не было куплено. Ибо Н. Жордания лично вычеркнул этот расход при покупках в Италии наилучших машин. Надо было видеть отчаяние летчиков, иметь машины, превосходные над таковыми противника и не мочь уничтожить его аэропланы. Экономия Н. Жордания, лично отклонившего покупку масла, нам обошлась дорого. Но летчики исполняли свои обязанности с горячим усердием и некоторые из них терпели крушения, к счастью с благополучным концом. Один из них, Строев, принужден был снизиться между нашими войсками и противником: мотор остановился. Он спасся, капризный мотор снова заработал и летчик поднялся на воздух. Я не позволю себе бросить никакого упрека по адресу летчиков, напротив.
В ряде мер, принимаемых спешно мной для обороны, я должен указать одно мероприятие, которое было начато, но не оказалось реализованным, главным образом, за недостатком времени. Я учитывал превосходство конницы противника и, конечно, должен был предугадать о всех последствиях этого. Чем я мог бороться против конницы. Конечно, имея достаточно конницы, этого можно было достичь легко, но ее не было. Между тем, пользуясь превосходством конницы, противник мог беспрепятственно появляться у нас в тылу. Ввиду этого я хотел организовать борьбу с этой конницей посредством местного населения, т. е. организовать вроде партизанской войны с ней. С этой целью я назначил полк. Тухарели, дал ему в распоряжение офицеров, патроны и деньги. Он должен был по всем деревням организовать отряды добровольцев и организовать оборону деревень на местах. Эти отряды, при появлении конницы противника, собирались бы в известные пункты и организовали бы оборону деревень, пользуясь благоприятными свойствами местности, а также нападая на нее ночью. Вообще, я должен признать, что эти партизанские действия против конницы противника не суть действительные средства, которыми можно было парализовать деятельность конницы противника; однако, они могли явиться сильно стесняющими ее действия. Такая организация требует заблаговременности и в том положении, в каком были мы, благодаря недостатку времени, не дала результатов.
Теперь, прежде чем продолжать свои воспоминания, я скажу несколько слов о том, что произошло в Кахетии. Я не вспомню, которого числа перешли в наступление войска противника со стороны Закатали; но это было после 16-го февраля.
Я предвидел, что Кахетия может быть отрезана от Тбилиси и должна будет обороняться самостоятельно. С этой целью я назначил туда ген. Ахметели с чрезвычайными правами, распространявшимися на всю Кахетию. Он был правомочен поднять все население и привлечь его к обороне. Ген. Ахметели выехал туда с патронами, оружием и деньгами в той мере, которую мы могли ему отрядить.
Противник атаковал наши части и повел наступление по обоим берегам р. Алазани, а затем часть сил отрядил на Тбилиси, вполне правильно учитывая, что главные действия разыграются на Тбилисском направлении. Под давлением превосходных сил противника ген. Ахметели шаг за шагом отходил на запад и принужден был через Ахметы и Душет выйти с остатками своего отряда на ВоенноГрузинскую дорогу, где дорога оказалась ему перерезанной противником, шедшим из Владикавказа. Он был взят в плен с ген. Чавчавадзе и ген. Тавадзе и, высланный в Россию, умер в плену. Мир праху его.
Я в своем описании действий остановился на ночи с 24-го на 25-е февраля. Ночь эту я провел с отрядом впереди Мухат-гверды. Стоя здесь, я был готов в любой момент помочь колонне ген. Андроникашвили, если противник со стороны Нахшир-гора попытается перерезать ей дорогу. До рассвета все было тихо и спокойно. Войска ген. Андроникашвили еще не показались в виду, когда на том берегу р. Мтквари я заметил колонны наших войск, подходивших к Авчали.
В это время я услышал выстрелы с того берега Мтквари и заметил блеск ружейных выстрелов, направленных со стороны высот, расположенных к северо-западу от Авчали. Внизу этих высот, в равнине, проходила железная дорога. По выстрелам трудно было определить и казалось, что противника там было немного, но в действительности их оказалось значительно больше. Со своего места я наблюдал, как отступавшие колонны стали развертывать цепи и перешли в наступление, а артиллерия открыла огонь. Артиллерия стреляла в сторону вышеназванных высот, а также и на север от Авчали. Последнее обстоятельство указывало, что противник находился и к северу от Авчали, его я не видел. Я сейчас же выслал конного офицера к берегу р. Мтквари передать голосом через реку, что у Мухат-гверды стоим мы и что против войск левого берега Мтквари лишь конница противника. Одновременно с этим я послал это же извещение навстречу ген. Андроникашвили, которого эти выстрелы у него в тылу могли обеспокоить. Между тем, на левом берегу эта стычка с противником была ликвидирована. Противник бросал свои позиции и уходил на север. Дорога была открыта, мы прорвались. Наш бронепоезд выехал из Авчали и направился на Мцхета, стреляя из пушек и пулеметов по противнику. За ним стали проходить поезда, тут я заметил, что вагоны были усеяны людьми. Ночью, когда я отходил с отрядом, со мной вместе были члены штаба Гвардии и мой начальник штаба ген. Закариадзе. Члены штаба армии на заготовленном поезде уехали в Мцхета. Затем перед рассветом или на рассвете, я не помню точно, я в Мцхета командировал ген. Закариадзе.
Часов в 9–10 утра стали подходить войска ген. Андроникашвили, они шли в порядке. Я указал ген. Андроникашвили остановиться у Мухат-гверды и, отдохнув, занять указанную моим приказанием позицию. Уже около полудня я получил известие, что в Мцхета столпотворение; не помню, с этим известием приехал ген. Закариадзе или он прислал кого-нибудь. От штаба Гвардии я никаких известий не получал. Я поехал в Мцхета. Уже подъезжая, я увидел на шоссе повозки обозов, они загромождали дорогу, и я с трудом пробирался верхом между ними. Я приехал к станции Мцхета. Станция Мцхета, пути и окружающая местность были заполнены людьми, одетыми в военную форму. Слезши с лошади, я стал протискиваться между ними. Солдат я почти не видел; были все гвардейцы. Эта толпа ожидала отходящие поезда, на которые и садилась. Я нашел штаб Гвардии и обратился к ним с требованием навести порядок среди своих и собрать части. Они мне сказали, что уже пытались, но ничего не могли сделать. Несмотря на это, я настоял, чтобы они приняли меры. Два раза они по моему настоянию выходили в толпу с этой целью, но ничего не могли сделать; их не слушали. Они тогда категорически заявили, что не в состоянии ничего сделать и просили всех отвести в Гори, где только они сумеют водворить среди них порядок. Милая организация.
Около вокзала стояла Военная Школа. Я хотел было оружием водворить порядок. Но с другой стороны, рассеяв толпу, я лишился бы людей, которые рассеялись бы окончательно и навсегда. Во всяком случае мне стало ясно, что оборонять намеченную мной позицию эти люди уже не могут. Левобережные позиции были брошены. Как я говорил раньше, гвардейцы составляли 3/4 всего числа моих войск и их окончательно лишиться было нецелесообразно. Скрепя сердце я разрешил вести людей в Гори, где штаб Гвардии обещал мне их организовать. Войскам ген. Андроникашвили я приказал на ночь остаться в районе ст. Мцхета–Нефтепровод и отдал приказ с рассветом продолжать отход на Гори. Я указал рассвет, дабы повозки и орудия могли воспользоваться тем, что дороги за ночь подмерзли и это обстоятельство могло им облегчить движение. Согласно приказания ген. И. Гедеванишвили должен был части 2-й дивизии с полевой и гаубичной артиллерией и большей частью обозов вести по Мухранской долине, а ген. Андроникашвили с горной артиллерией должен был отступать вдоль р. Мтквари.
Следствием чего же оказалось это столпотворение у ст. Мцхета? По докладу ген. Мазниашвили и полк. Гедеванишвили, отогнав от Авчали конницу, они своими частями заняли указанное мной расположение. Затем с утра люди стали оставлять позиции и уходить в Мцхета.
Психологически я объясняю это следующим. Нравственный элемент, стойкость, вообще боеспособность Гвардии, стояли всегда на очень низкой ступени. В бою на Храме эти части, увидя противника у себя на фланге, вместо того, чтобы попытаться оказать сопротивление противнику, в беспорядке отступили на Сандари; никто из частных начальников не попытался своей распорядительностью и инициативой водворить порядок и занять Сакараулис-Мта, чтобы прикрыть дорогу на Тбилиси со стороны Красного моста. В Тбилиси их вновь организовали, но ясно, что их боеспособность была еще более пониженной. 24-го февраля они бросили укрепленные позиции без боя. На ст. Тбилиси уже начали садиться на поезда, т. е. разложение уже начало давать свои плоды. Встреча у Авчали с конницей противника окончательно подорвала их нравственные силы, и они массами стали садиться на поезда и удирать в тыл.
* * *
Неоднократно мною было наблюдаемо одно явление весьма подозрительное. Гвардейцы отказывались воевать с русскими. Так было в 1920-м году на Красном мосту; так было тогда на Лагодехском направлении, где они братались с русскими; так было в 1921-м году на Красном мосту, где до открытия военных действий гвардейцы братались (начальник караула пил чай у противника). Затем надо взять во внимание подслушанный нечаянно одним офицером разговор гвардейцев между собой на Табахмельском фронте. Знаю также, что одна дама, это было перед войной, проходя мимо Саперных казарм, видя собравшуюся около казарм кучку гвардейцев, спросила: "Вы не боитесь прихода большевиков?" "Чего бояться?" – ответили они – "мы все большевики". Все это показывает какие влияния, какие мысли носились среди гвардейцев.
Отдав приказ об отступлении, я со своим поездом остался на ст. Мцхета. Противник не показывался. Вышеупомянутый железнодорожный мост был взорван и вперед был выставлен арьергард распоряжением ген. Андроникашвили и конница. При выходе со ст. Мцхета к стороне Тбилиси был поставлен гвардейский бронепоезд. Эвакуация станции продолжалась; оставалось отправить еще один поезд, когда часа в 3–4 ночи бронепоезд вдруг открыл стрельбу орудиями и пулеметами. Это была ложная тревога; никакого противника не было, что доказывается тем, что части ген. Андроникашвили с рассветом уходили, не тревожимые противником. Между тем эта тревога сильно взбудоражила людей. При первых выстрелах я из своего вагона видел, как маневрировавший паровоз панически двинулся назад и врезался в поезд, подготовленный к отправлению; несколько вагонов сошли с рельс от удара. Мне потом передавали, что паровоз моего поезда отцепился и хотел бежать, но был остановлен случившимся здесь офицером штаба. Я вышел из вагона и направился в сторону броневика. В нашу сторону пули не летели. Ясно было, что противника не было. Когда все успокоилось, я тронул свой поезд на Гори, куда прибыл часов в 8–9 утра 26-го февраля.
Здесь, выйдя из поезда, я с офицерами стал очищать станцию, забитую дезертирами почти так же, как в Мцхета. Здесь я увидел уже много солдат из армии, преимущественно 4-го батальона. К своему сожалению должен констатировать, что здесь оказался один из командиров армейского батальона; я его отрешил от командования. Гвардию я направлял на левый берег Мтквари, в штаб местной Гвардии, где их приводили в порядок по батальонам. Здесь, у станции я делал то же самое с армейскими солдатами. Между тем мне донесли, что солдаты кучками уходили дальше по полотну железной дороги. Я выслал бронепоезд и большую часть беглецов удалось вернуть. Обходя и наводя порядок в первый же день своего прибытия в Гори, я вдруг заметил ген. И. Гедеванишвили; он должен был, согласно моего приказания, вести левую колону по Мухранской долине. Оказывается, вместо этого, он в моем поезде приехал в Гори. Это было уже слишком, и я отрешил его от командования дивизией. Командование дивизией я вручил ген. Сумбаташвили. Отрешенного командира полка полк. Сагинашвили я отправил в тыл; ген. И. Гедеванишвили я оставил при себе. Последнего я не отправил в тыл, ибо боялся, что там ему могут дать какое-либо назначение помимо меня, чего я не хотел, так как в его отрицательных качествах убедился окончательно.
В Гори мы пробыли два дня, намеренно ожидая устройства Гвардии. К вечеру первого дня арьергард ген. Сумбаташвили находился у Хидистави. Его арьергард состоял из остатков армейских частей; ядро этих частей в количестве 100–150 человек находились при нем, и в течение первого дня и утра второго они были усилены теми беглецами, которых мы перехватили в Гори.
За это отступление от Мцхета до Гори мы потеряли все грузовые автомобили армейской роты и часть пушек; все это загрузло около Ахалкалаки Грузинский в невылазной грязи. Автомобили Гвардии все остались в Тбилиси. В последний момент шоферы отказались от службы. Симптоматично. Очевидно не хотели воевать с большевиками. Что касается артиллерии, то она согласно полученного приказания пошла по Мухранской долине и прибыла на второй день в Гори; она шла без прикрытия. Это вина ген. Гедеванишвили, не организовавшего этой колонны, и во время пребывания в Мцхета, до отхода моего поезда, где-то находившегося. Я в этот день, после отданного распоряжения, около себя его не видел и полагал, что он согласно моего приказа орудует и распоряжается упорядочением отступления вверенных ему войск. В течение первого дня, не получая сведений от этой колонны и не видя начальника этой колонны около себя, я сильно беспокоился за нее и торопил Гвардию скорей организовать что-либо. Армейские части под начальством ген. Сумбаташвили стояли у Хидистави и таким образом прикрывали эвакуацию Гори со стороны Тбилиси вдоль по Мтквари. Надо было прикрыть город со стороны Мухранского направления, по которому отошла артиллерия. Между тем прибыл так называемый Гурийский батальон добровольцев; их было около 1000 человек. Это была толпа; они не были ни одеты, ни обуты и не имели ружей. Тогда же я получил известие, что из Кутаиси выслан только что сформированный 2-й батальон 1-го полка в количестве до 800 человек. Когда мы отходили от Гори, я получил сведения, что люди этого батальона разошлись, что осталось не более 200 человек. Однако в Хашури уже, когда они присоединились к нам, я узнал, что там оказалось до 500–600 человек.
Члены штаба Гвардии по моем прибытии в Гори сказали, что к вечеру они организуют батальоны, а вечером сказали, что их приготовят к утру. К утру следующего дня у них ничего не было готово и они мне сказали, что приготовят к полудню. Я просил их дать хоть пятьсот человек, чтобы прикрыть Мухранское направление и просил их воспользоваться гурийцами. Начальником этого отряда я назначил ген. Кониашвили. Лишь к вечеру второго дня ген. Кониашвили добился получить несколько сот человек, но артиллерии так и не получил. В отношении артиллерии мной были приняты следующие меры. Всю артиллерию тяжелую, а также пушки, которые не могли передвигаться на лошадях, я погрузил и отправил в тыл.
Какая же причина была тому, что члены штаба Гвардии не могли восстановить гвардейские части в Гори? Главная причина была та, что людей не было. Еще в Мцхета Душетский гвардейский батальон ушел по домам. В Гори Карталинские батальоны, а их было четыре, последовали их примеру. В Гори гвардейцев собралось мало; большинство проследовало дальше в тыл. В Гори я назначил ген. Чхетиани начальником тыла и командировал его в Хашури. Он получил права генерал-губернаторские и должен был водворить порядок в тылу. Между тем на второй день нашего пребывания в Гори противник появился перед нашим арьергардом, находившемся у Хидистави и атаковал его; у противника была обнаружена артиллерия. Я настойчиво требовал от Гвардии дать что-нибудь, и только перед наступлением сумерек, когда наш арьергард стал охватываться противником, я получил Батумский гвардейский батальон и человек 150 Тбилисского особенного, и человек 50 кахетинцев. Во время боя я вышел к полю сражения и наблюдал бой, когда подошел Батумский гвардейский батальон. Я дал командиру батальона направление по местности; это направление выходило во фланг обходившего нас противника. Быстрое и смелое наступление этого батальона могло принести нам чрезвычайную помощь. Батальон двинулся, прошел полверсты и остановился. Стали организовывать разведку. Драгоценное время пропадало. Правда, надо было пройти закрытую садами местность. Все же надо было развернуть батальон в боевой порядок и, имея общее направление на местный предмет по ту сторону садов, наступать сплошной цепью. Местный предмет, кладбище на горе и церковь, были ясно видны. Между тем наступили сумерки и арьергард, не получив поддержки против охватываемого фланга, стал отходить. В это время я получил донесение, что противник появившийся со стороны Мухранского направления, оттеснил отряд ген. Кониашвили, и что цепи последнего занимают северную окраину города Гори. Таким образом противник оказывался в тылу. Я вернулся на станцию; станция была уже эвакуирована. Я отдал приказ об общем отходе. Оставался к отправлению лишь мой поезд. В этом поезде находились остатки Военной Школы; отправление поезда я задерживал. Я хотел своим присутствием наблюсти за исполнением своих последних распоряжений и чтобы это отступление не превратилось в бегство. За моим поездом должен был двинуться броневой поезд. Еще одно обстоятельство побуждало меня остаться на станции сколь возможно дольше. Станцию и мой поезд противник начал обстреливать артиллерийским огнем. Снаряды разрывались очень точно у моего поезда; неразрывавшиеся снаряды врывались в землю по одну и другую сторону поезда. Это счастье наше, что ни один снаряд не попал в поезд. Я ходил вдоль поезда, делая вид, что не замечаю разрывавшихся и падавших на землю снарядов. Наконец стемнело, противник перестал обстреливать и части нашего арьергарда поравнялись с моим поездом. Тогда я сел в поезд и тронул его в Хашури, куда было приказано отойти войскам.
В Хашури я застал Председателя Правительства. В Хашури мы в общем пробыли 3–4 дня. Армейский арьергард отойдя занял позицию в нескольких верстах к востоку от Хашури. Были устроены окопы, которые частью были из снега. Здесь было образовано два участка. Вправо, к югу, от железной дороги участок ген. Сумбаташвили; влево, до предгорий, участок ген. Мазниашвили. Кроме того на правый берег Мтквари я выдвинул 2-й батальон 1-го полка, только что прибывший из Кутаиси. Гвардия опять собиралась; она восстанавливалась в Сураме; на этот раз людей было достаточно и, в конце концов, она выставила более 3000 человек. В армейских частях было до 2500 человек, считая и 2-й батальон 1-го полка. Кроме того из Ахалкалаки шел только что сформированный батальон 11-го полка и подошел в Хашури в ночь того дня, в который мы перешли в наступление.
Это было в начале марта, должно быть 5-го или 6-го, точно не помню. Таким образом в Хашури я собрал до 6000 с лишним штыков, что, принимая во внимание то обстоятельство, что в Тбилиси у меня самое большее было 9600 штыков, нельзя не признать довольно значительным по тем обстоятельствам. Были ли эти люди боеспособны? Утверждаю в отношении армии, что да. Во время предпринятого наступления, армейские части наступали по совершенно открытому и ровному полю, по колено в снегу и грязи. А наступление по открытому месту под огнем противника считается одной из трудных для пехоты операций. Гвардия тоже наступала, и несмотря на то, что она наступала в гораздо более благоприятных обстоятельствах, горами и почти не имея перед собой противника, она выдохлась быстро, и с ней случилось то, что всегда случалось с ней. Она ушла с поля сражения, никем не тревожимая.
Однако буду писать по порядку. В Хашури в железнодорожном мире я встретил полный хаос. Станция была забита. Я уже указал раз, что железнодорожная эвакуация производилась этапами, вследствие чего последующие станции загромождались. Надо давно было очистить все станции, но начальник дорог оказался в Батуми и только здесь в Хашури я добился назначения лица, уполномоченного на месте распоряжаться эвакуацией. До этого эвакуацией распоряжался дежурный по станции, который должен был исполнять лишь требования о перевозках заведовавшего передвижением войск полк. Гвелесиани. Конечно, дежурный по станции не мог справиться с такой обязанностью, ибо последующие станции не исполняли его требований и не принимали готовых к отправлению поездов, у них самих все пути оказывались занятыми; так на каждой станции. Я послал телеграмму в Батуми начальнику дорог с требованием или пожаловать самому, или назначить лицо, которое могло бы полномочно распоряжаться этой сложной операцией. Еще будучи в Гори я предпринял шаги в этом отношении, но узнал, что начальник дороги лично находится в Хашури и лично руководит. Я несколько успокоился, но приехав в Хашури, узнал, что начальник дорог уехал в Батуми, ссылаясь, что оттуда ему удобнее руководить эвакуацией. Это обстоятельство и побудило меня послать вышеупомянутую телеграмму и таковое лицо оказалось назначенным. Но, несомненно, что распоряжения этого последнего могли встречаться с распоряжениями исходившими из Батуми и тут, в этой области, не было достигнуто единовластия настоятельно необходимого. Пока суть да дело, мне пришлось самому лично проводить время в конторе начальника станции.
Вот, например, один мой разговор с дежурным по станции. Эвакуация тормозилась. Я вошел в контору и спросил, почему поезда не отправляются. Это мной было сделано после нескольких посылок к нему моих адъютантов, требовавших от моего имени немедленной отправки поездов. На мой вопрос он отвечал довольно легко и развязно и, повидимому, не хотел отдавать себе отчета в том, в каком критическом положении мы находились и как командование и войска стеснялись этим загромождением тыла. Я ему ответил, что если дело не наладится немедленно, то я прикажу его расстрелять. Он ответил, что ему все равно, что у него голова идет кругом, что он этого не боится и пр. в этом духе. Я выхватил из кармана револьвер и сказал, что я его сейчас сам лично расстреляю. Это подействовало, и он уже другим тоном сказал, что примет все меры к отправлению поездов. Я вышел и, действительно, поезда стали отправляться. Причин к замедлению поездов было много. Одной из причин было отсутствие тормозных вагонов, что было необходимо при спуске поездов из туннеля в Ципу.
Было еще одно обстоятельство. В Хашури я заметил очень пассивное отношение железнодорожного персонала к войне. Все делалось слишком небрежно и медленно. В это время начальником дорог требуемое мной полномочное лицо было назначено. Я сейчас не вспомню ни его фамилии, ни его должности. Должен сказать, что он оказался не только энергичным, но и неутомимым распорядителем. Ему мы очень обязаны упорядочением эвакуации. Как я выше указал, я неоднократно лично наблюдал за эвакуацией. Заметив на путях несколько поездов, готовых к отправке, но без паровозов, я спросил, почему не отправляют. На мое указание, что я приказал, чтобы все здоровые паровозы были заблаговременно подготовлены, мне ответили, что приказание передано еще вчера, но что сейчас на требование по телефону депо ответило, что нет готовых паровозов. Это было ранним утром. Я лично отправился в депо. Там я потребовал к себе начальника депо, оказавшегося там же. На мой вопрос, почему паровозы не готовы, он ответил, что готовы, но что станция не требует паровозов. При этом он указал рукой на готовые, стоящие на путях паровозы; три стояли под парами, 4-й заканчивал погрузку угля, а 5-й только что начал нагружать уголь. Поезда были отправлены, но мне так и не удалось выяснить, кто требовал паровозы и кто из депо отвечал, что паровозов нет. Хашури, вообще, надо считать неблагополучным в том смысле, что там была сильна большевистская пропаганда.
Укажу еще один, уже совсем странный случай. Это было утром, в момент нашего отхода от Хашури. Мой поезд стоял в тупике, паровоз был под парами и должен был двинуться в любой момент по моему приказанию. Проходя мимо поезда, я вдруг заметил, что саженях в 3–4 впереди паровоза скрепления рельс были отвинчены и, следовательно, паровоз при движении сошел бы с рельс. Кто это развинтил, конечно, не удалось установить. Это был счастливый случай, что я заметил. Я несколько раз перед этим проходил по этому месту, проходили по этому же месту офицеры штаба и железнодорожные служащие. Скрепления, конечно, были исправлены. Такова была обстановка в Хашури; все же нам удалось эвакуировать все, кроме нескольких больших паровозов, которых нельзя было взять с собой ввиду их неисправности.
* * *
В Хашури я узнал, именно узнал, что Председателем Правительства назначено особо уполномоченное лицо для суда над дезертирами, подстрекателями, неповинующимися и т. д.
Это лицо был Виктор Жгенти. Должность его я не могу наименовать. Он был одновременно и председателем суда. Имел он чрезвычайные полномочия и чуть ли не мог распространить свою власть и на меня. В общем, насколько вспоминаю, он действовал энергично в своей области и даже несколько человек были им расстреляны. Однако, я однажды прибег к его суду, но моя попытка не увенчалась успехом. У армии и у Гвардии были свои отдельные интендантские довольствующие учреждения. При мне находились их расходные магазины. Часто происходило, что запасы в одном из них отсутствовали, а в другом имелись. Поэтому я приказал выдавать из гвардейского и армейского расходных магазинов, как в армию, так и в Гвардию. На этой почве случился инцидент. Начальник или раздатчик гвардейского магазина отказал выдать продовольствие представителю от одной из армейских частей. Мне доложили. Я послал сказать, чтобы мое приказание было исполнено. Это было тщетно. Я заявил В. Жгенти, предлагая арестовать его и судить. Кончилось ничем. Вернуться к этому обстоятельству я уже не имел времени; не до того было; шли события, которые всего меня поглощали.
Впервые я встретил поезд Председателя Правительства в Хашури. Я, конечно, в день несколько раз заходил к Председателю Правительства. На ночь поезд Председателя Правительства выезжал за туннель, в Ципу. За наше пребывание в Хашури приехал туда Е. П. Гегечкори, только что вернувшийся из Европы. Я с ним встретился, не помню в моем вагоне или в поезде Председателя. Узнав, что боевые припасы у нас на исходе, он сказал, что таковые можно приобрести в Константинополе. Я ответил, что там, кажется, у нас денег нет. Он возразил, что временно могут воспользоваться деньгами, имеющимися в Константинополе на его имя и что таковых 2 миллиона франков. Этот разговор происходил в присутствии ген. Закариадзе. Что касается этого вопроса, я должен указать следующее. С началом войны и только с началом ее, значит до моего вступления в должность Главнокомандующего, в Константинополь были командированы ген. Кутателадзе и Кахиани, от штаба Гвардии, с целью закупить оружие и патроны. Затем туда же был командирован ген. Мдивани, комендант Батумской крепости. Командирование последнего произошло уже в мое время, но я узнал об этом случайно, вследствие телеграммы, полученной из Батуми в ответ на один из моих запросов и подписанной ген. Пурцеладзе. Я спросил, а где же ген. Мдивани и выяснилось из сделанных запросов, что таковой выехал в Константинополь с особой задачей, сущность каковой для меня до сих пор секрет. Факт показательный. Один из непосредственных подчиненных Главнокомандующего уезжает за границу и этот последний не только не знает причины командирования, но даже само командирование происходит без его ведома. Оружие и часть патронов мы все же получили, хотя и очень поздно. Среди ружей оказалось годных лишь очень незначительное количество.
ХАШУРСКОЕ НАСТУПЛЕНИЕ
Итак, в Хашури мы принимали все меры к продолжению борьбы. В тылу на Сурамском хребте укреплялась позиция; ее вчерне уже заканчивали. Позиция была крепкая. В это время уже обозначилось наступление противника через Мамисонский перевал и вдоль Черноморского побережья. Приблизился противник и со стороны Тбилиси.
Обстановка была такова. Войск было мало, но еще вся Западная Грузия (Кутаисская губ.) была в нашем владении. Ожидался привоз боевых припасов из Константинополя. Нам надо было выиграть время с целью организовать дальнейшую оборону страны. Я составил себе следующий план действий. Прежде всего атаковать противника, наиболее для меня в этот момент опасного; таковым был наиболее близкий, а именно приближавшийся со стороны Тбилиси. Противник со стороны Мамисонского перевала и по Черноморскому побережью еще не развил своих действий настолько, чтобы непосредственно угрожать ядру живой силы, находившейся в это время у Хашури. Поэтому я решил прежде всего атаковать противника, подошедшего со стороны Тбилиси, с целью отбросить его, а ближайших и уничтожить. Обстановка этому благоприятствовала. У меня составлялось около 6000 человек, и я считал их достаточными для того, чтобы атаковать голову противника, несомненно растянувшегося от Тбилиси. Я решил это сделать сразу, т. е. при первом появлении противника атаковать его. Я рассчитывал, что в этот момент он не будет полностью развернут и можно будет рассчитывать на успех. В этом отношении мои расчеты, как показали события, оказались правильными. В случае неудачи я мог отойти на укрепленную позицию на Сурамском хребте. В случае успеха я мог отбросить противника и, опираясь на вышеназванную позицию, выиграть время для переброски части этих сил и действия против Мамисонского и Гагринского направлений. Иначе говоря, действовать по внутренним операционным линиям. Атаку я решил произвести следующим образом.
Ген. Сумбаташвили и ген. Мазниашвили должны были атаковать противника с фронта вдоль железной дороги, справа и слева от нее. По правому берегу р. Мтквари был направлен батальон 1-го полка. Этот батальон являлся одновременно прикрытием нашего боевого порядка справа. Ген. Кониашвили со всей Гвардией составлял участок, от которого я ждал решения боя. Гвардия собиралась в Сураме уже три дня; за это время она отдохнула, казалось, привелась в порядок. Ген. Кониашвили должен был двинуться с рассветом, пройти горами и атаковать противника в его правый фланг и в тыл. Район, по которому он должен был наступать, был свободен от противника, не успевшего еще распространиться к северу от железной дороги; он только что появился перед нашим фронтом на расстоянии дальнего артиллерийского огня, а на другой день мы атаковали его. В тылу у противника находился мост через Мтквари. Броневые поезда противника не могли появиться, ибо отходя мы портили мосты, каковые он к этому времени не успел еще исправить. Наступление ген. Кониашвили слева обеспечивалось конницей, которая также имела несколько дней для отдыха. Я забыл указать, что наш фронтальный участок был усилен тремя бронепоездами. В резерве я себе оставил лишь Военную Школу в составе всего одной роты; но я с часу на час ожидал прибытия батальона 11-го полка, шедшего из Ахалцихе. Поле предстоящего сражения я объехал, конечно, заблаговременно и план атаки составил уже после. Приказания были отданы заблаговременно. Зная привычку Гвардии не точно исполнять приказания, я в приказании нарочно подчеркнул час, в который части ген. Кониашвили должны были пройти указанные высоты; эти высоты были в нашем районе и ничто не могло помешать пройти их в назначенный час. Как потом выяснилось они эти высоты прошли на полтора часа позже указанного времени.
Накануне дня наступления Е. П. Гегечкори с некоторыми его сопровождавшими поехал в район наших позиций на броневике. Они, кажется, вышли на позициях из броневика и оказались обстрелянными артиллерийским огнем противника, как раз в это время появившегося перед нашим фронтом. В этот вечер я просил Председателя Правительства уехать в тыл, в Кутаиси. Две ночи перед этим его поезд отправлялся в Ципу. В день боя он оказался бы слишком близко к бою и это было чересчур рискованно. Он согласился и уехал. В этот и в предыдущие дни я объехал войска, побывал у всех и указывал им серьезность предстоящего боя, и возбуждал в них дух, подорванный собственно только нашим отступлением. Действительно, войска после моего вступления в свою должность не испытали поражения вроде как на Храме. Тбилиси мы оставили, взяв у противника более 1000 человек пленных, 4 орудия и более 20 пулеметов. Это не было поражение. Но отступление всегда подрывает дух.
На следующий день войска, согласно приказа, перешли в наступление. Оно оказалось удачным, как на фронте, так и на нашем обходящем фланге. С фронта начальники указывали в своих донесениях на успешность наступления. Потом эти начальники говорили мне, что они не ожидали, чтобы по такому ровному открытому полю и по снегу войска могли под огнем противника так лихо наступать; и это докладывали такие испытанные воины, как Сумбаташвили и Мазниашвили. С левого фланга также приходили благоприятные известия. К сожалению, в этот же день до наступления темноты нам не удалось завершить боя. Сказалось опоздание Гвардии. Однако, к наступлению темноты обстановка создалась совсем для нас благоприятная. Наступление нашего левого фланга, который состоял из половины всех наличных войск и имел более 40 пулеметов, оказалось для нашего противника неожиданностью. Левый фланг обошел противника и владел горами; противник же находился в равнине. Часть артиллерии противника уже была брошена и наши войска с горы огнем не позволяли противнику убрать эти пушки. Конница противника, находящаяся на правом его фланге, оказалась обойденной нашей пехотой левого фланга. Такова была обстановка до наступления темноты. Чины моего штаба оживились и даже потирали руки. Положение действительно было выгодное. Противник находился в равнине, спертый с фронта и обойденный с фланга; наш левый фланг владел горами, имея обойденного противника перед собой в равнине. Дальнейшее наступление сулило большой успех. Противник мог оказаться отрезанным от моста, находившегося у него в тылу верстах в 12-ти и составлявшего его единственный путь отступления через р. Мтквари. Наше положение улучшалось еще тем, что батальон 11-го полка уже грузился в Боржоми и через 1–2 часа должен был прибыть в Хашури. Взятые несколько человек пленных выяснили количество наступавшего противника. Это было две бригады. В дивизиях противника, согласно захваченного в боях под Тбилиси срочного донесения, имелись 3 бригады, численность же дивизии в штыках не превышала 4500. Таким образом в бою под Хашури мы имели противника силою не более 3000 штыков. Мы превосходили противника почти вдвое. Это тоже была для нас благоприятная данная. Потом выяснилось, что в это время на ст. Гори находилась депутация, выехавшая из Тбилиси для переговоров с нашим Правительством. Она была свидетельницей той сумятицы, которая происходила среди командования. Передавали мне потом, уже в Константинополе, приехавшие из Тбилиси, что тревога передалась и Тбилиси.
Действительно, наш успех мог оказаться для противника весьма чреватым последствиями. Подать быструю помощь из Тбилиси атакованному нами отряду было невозможно. Между тем население, ободренное нашим успехом, могло подняться, что могло улучшить наше положение и поставить противника, может быть, даже в критическое положение. Не помню, в сумерки или с наступлением темноты прибыл с поля боя В. Джугели. Он был ранен в руку, но к счастью легко. Он также передавал благоприятные сведения. Он был на левом фланге при одном из гвардейских батальонов. По карте он не мог указать, где именно он был, когда был ранен. Его ранение подействовало неблагоприятно на этот батальон, который начал было отходить, но он там остался и батальон удержали от отхода (кто его теснил). Затем он уехал и сказал, что, когда он оттуда уезжал, положение там было твердое. Его рассказ, я должен признаться, произвел на меня неблагоприятное впечатление; не веяло от его рассказа ободряющим возбуждением, это не был рассказ участника боя, уверенного в несомненности успеха. Но я это отнес к ранению. Он сказал, что он уезжает.
Я очень хотел просить его остаться, но язык не повернулся. Раненый всегда вправе эвакуироваться. Но все же я ему сказал: "Вы ранены, Вы имеете право эвакуироваться". Он вероятно не понял меня, а требовать, чтобы он остался, я не мог. Рана была не опасная, в руку, без перелома кости. Однако, по-моему, он должен был последовать примеру Александра Дгебуадзе, который за эту войну был дважды ранен и остался в строю. Дгебуадзе простой рабочий, но это человек с высокими качествами и с чувством глубокого понимания взятых на себя обязательств.
САМОВОЛЬНЫЙ УХОД С ПОЛЯ СРАЖЕНИЯ ГВАРДИИ
Я сказал, что мой штаб оживился и радовался предстоящему успеху. "Завтра мы им влепим" – говорили они. Я не знаю, но чтото томило мое сердце. Казалось, я должен был быть спокоен, однако на сердце лежала какая-то тяжесть, что-то скребло. "Подождите радоваться" – ответил я – "не все сделано; вот если завтра погоним противника, тогда будем радоваться".
Ночью, в 1 час или около, я получил донесение ген. Кониашвили. Это донесение все меняло. Ген. Кониашвили доносил, что вверенные ему войска самовольно, без всякого нажима со стороны противника, оставили позиции и уходят в полном беспорядке на Сурам. Положение менялось сразу. Мы уже не были победителями; напротив, с утра участки ген. Мазниашвили и Сумбаташвили, выдвинувшиеся по равнине, оказались бы в тяжелом положении. Противник, уже не обойденный, мог сам воспользоваться этими горами и обойти наши армейские части, принужденные отходить по открытой местности. Я с болью в сердце отдал приказ об отходе на укрепленную позицию на Сурамском хребте. Вечно на пути к успеху эта Гвардия портила дело. Ген. Мазниашвили должен был отойти на позиции у туннеля; ген. Кониашвили должен был занять со своими отходящими войсками позиции над Сурамом; ген. Сумбаташвили должен был пройти туннель и стать в резерве на западном склоне Сурамского хребта. Для облегчения отхода я привлек батальон 11-го полка, подходивший со стороны Боржоми. Утром им были заняты позиции у Хашури на предгорьях. Я лично указывал командиру батальона, где ему стать; он должен был отойти после прохода войск и прикрывать отступление и затем войти в состав войск ген. Мазниашвили. Артиллерия отходила по полотну железной дороги, другой дороги не было, полотно же было заранее к этому подготовлено.
Отступление совершилось благополучно и к полудню ген. Мазниашвили занял позицию у туннеля, а ген. Сумбаташвили уже взбирался на скат. Я здесь должен добавить, что при отходе Гвардии Ахалцихский гвардейский батальон ушел к себе в Ахалцихе. Удостоверившись в занятии позиции, я проехал в Ципу. Здесь пришлось принять меры к очистке Ципы, где скопилась масса повозок, главным образом Гвардии. Ночью, в начале ее, меня ожидал еще один сюрприз. Ко мне явились ген. Кониашвили, Ладо Джибладзе, Ауштров и другие члены штаба Гвардии и объявили, что Гвардия не остановилась на указанной позиции и спустилась на нашу сторону ската в Ципу.
Между тем к вечеру противник уже появился в Сураме и перед туннелем. Заняв с утра, если не с ночи, Сурамский перевал, противник выходил бы в Ципу и отряд ген. Мазниашвили попадал бы в безвыходное положение; у него для отступления был только туннель, западный выход которого попал бы в руки противника. Между тем гвардейцы уже оказались в Ципе и спокойно бивакировали у вокзала. Я сказал представителям Гвардии, что Сурамский перевал надо занять сейчас же, и чтобы они приняли меры сию же минуту и лично повели хотя бы несколько сот человек обратно. Они обещались и пошли уговаривать. Ладо Джибладзе уверял меня, что они это сейчас же сделают. Часа в 3–4 ночи я вышел из вагона удостовериться пошли ли гвардейцы. Конечно, никто не пошел. Я нашел членов штаба Гвардии и выразил удивление, почему не исполнено то, что мне обещали накануне. Оправдания были те же, что и всегда. Люди устали, ничего не ели, не спали и пр. Я приказал сейчас же поднимать людей и вести на перевал. Лишь на рассвете тронулась Гвардия на перевал, но перевал оказался уже занятым противником. Противник уже начал продвигаться на Ципу, когда одна из рот войск ген. Сумбаташвили по своей инициативе заняла ближайший к Ципе гребень (это была 7-я рота 7-го полка) и остановила противника. И вовремя. Гвардейские части поднялись на этот гребень, заняли гребни и обратные вершинки, и таким образом продолжили фронт частей ген. Сумбаташвили. Мой резерв был израсходован таким образом, вследствие нежелания Гвардии остановиться на Сурамском перевале. Отобрать назад перевал уже нельзя было, ибо предстояло атаковать в лоб, да еще Гвардией, господствующие высоты. Противник же, распространяясь по захваченному гребню уже начал давить на фланг ген. Мазниашвили, также атакованного уже и с фронта. Этому последнему я послал приказание отходить. До вечера войска удерживали позиции; мне было горько и обидно. Гвардия на этот раз не бросала поля сражения и стойко держалась. Если бы она эту стойкость выказала вчера, мы могли бы удержать перевал и наше положение постепенно улучшилось бы.
После отхода Мазниашвили и Гвардии, ген. Сумбаташвили уже бесцельно было оставаться. Они на следующий день были бы взяты во фланг войсками, атаковавшими ген. Мазниашвили на его позиции перед туннелем. С наступлением темноты я отошел на следующую позицию верст на 10 на запад. Моя надежда продолжать борьбу, базируясь на территорию западной Грузии, пропала; Сурамский перевал Гвардия отдала без боя.
Между тем создалось уже угрожающее положение нашего тыла со стороны Гагринского направления. Противник теснил нас по Гагринскому направлению. Со стороны Мамисонского перевала опасности было меньше, ибо и противника здесь было мало. О действиях на Мамисонском направлении я получил первое известие, точно не помню, в Тбилиси еще или когда мы уже отступали от Тбилиси, возможно в Гори. Первое известие было таково: "Местные банды заняли такие-то селения". Это нам сообщали из Кутаиси. Как я выше указывал, в Кутаиси было эвакуировано все – и учреждения и запасы. Затем вдруг, именно вдруг, я получил из Кутаиси известие, что наши войска наступают на Они по трем направлениям: по Онийскому шоссе через Тквибули и Сачхери под начальством ген. Макашавидзе, ген. Бакрадзе и еще фамилии не помню. Это известие, удивившее меня, я получил, должно быть, когда мы были в Гори или Хашури. Какой силы каждый отряд, кто их направил, какие задачи у них, каковы силы противника, кто противник, все это была тайна для меня. Я сейчас же послал им телеграммы с требованием присылать донесения мне и от меня получать указания. Вся эта организация, все эти действия начались, не осведомляя меня. И вот, когда там, на этом направлении, обстановка стала неблагоприятной, тогда обратились в штаб Главнокомандующего. Это было тогда, когда мы еще находились в Хашури. Н. В. Рамишвили вызвал ген. Закариадзе к аппарату; этот последний вернулся и доложил, что из Кутаиси просят меня назначить кого-нибудь для объединения военной власти в Кутаиси и для руководства действий против противника, перешедшего Мамисонский перевал.
Я должен признать, что переход противника через этот перевал зимой надо отнести к числу чрезвычайных по своей смелости и трудности, и войска, совершившие его, достойны всякой похвалы. В душе меня взорвало. Опять что-то сами делают, мне ничего не сообщают и когда уже становится плохо, тогда только спохватываются и обращаются ко мне. В моем вагоне в это время лежал больной ген. Андроникашвили, у него накануне было 39 градусов с лишним; сегодня ему было легче. "Хорошо" – сказал я ген. Закариадзе – "я назначу, но все-таки скажите Ною Виссарионовичу, что у них там в Кутаиси имеются два генерала, которых они в течение 3-х лет держат на самых ответственных постах; один из них мог бы свободно исполнить эту обязанность". Ген. Закариадзе ушел, а я обратился к ген. Андроникашвили: "Что, Сандро, можешь поехать? Как себя чувствуешь? Другого подходящего у меня сейчас под рукой нет; только тебя могу командировать". Он ответил, что сегодня ему легче, всего 38 и что самочувствие ничего. "Ну, что ж" – сказал я ему – "поезжай, наведи там порядок, разберись в чем дело и сообщи; да, прими меры, чтобы тебе никто не мешал; орудуй самостоятельно и особенно избегай самозванных стратегов". Ген. Закариадзе вернулся. Не знаю, в точности ли он передал то, что я ему сказал. Во всяком случае ответ он принес такой: ген. Одишелидзе сейчас в Зугдиди, а ген. Гедеванишвили болен плевритом. Последнее было странно, ибо он находился у аппарата вместе с Ноем Виссарионовичем.
Насколько припоминаю, ген. Закариадзе, передавая ответ, сказал, что Ной Виссарионович говорит, что, вообще, они оба не могут. Я должен здесь отметить следующее.
В ночь с 18-го на 19-е февраля, когда большевики атаковали Тбилиси оба эти генерала весьма странно себя повели. Ген. А. Гедеванишвили в эту ночь с портфелем занял место в поезде, уходящем из Тбилиси. А когда утром ему доложили о нашем успехе, то вылез из вагона и сказал: "Везет же этому Квинитадзе". Генерал же Одишелидзе оказался в эту ночь в Мцхета. Утром 19-го февраля он соединился со мной по телефону и просил прислать за ним автомобиль. Оказывается он обратился в автомобильную роту, но ему отказали. Я выслал за ним немедленно автомобиль и он вернулся в Тбилиси.
"Передайте" – сказал я Закариадзе – "что ген. Андроникашвили сейчас выезжает". Я до сих пор точно не знаю, какими силами противник перешел Мамисонский перевал. Во всяком случае, я думаю, что это был незначительный отряд лишь в 200–300 человек. Очень склонен думать, что он усилился частью осетинами, недалеко там обитающими, частью местными жителями. С таким враждебным настроением местного населения я встретился, когда был уже в Самтреди. К северу от Самтреди один из наших отрядов, а именно Гурийский батальон Хомерики, был встречен не только недружелюбно, но и угрожающе. То обстоятельство, что ген. Макашавидзе, наступавший по Онийскому шоссе, неоднократно оказывался обойденным, а иногда противник появлялся у него в тылу, подтверждает мое высказанное предположение. Положение против Мамисонского перевала было таково. Противник был в районе Они; наши отряды стояли на перевалах против него: один на западе, два других с юга. Противник выказывал весьма слабую активность.
Между тем на Гагринском направлении положение создалось значительно хуже. Надо сказать, что на этом направлении войска выказали очень мало стойкости. Этим отрядом вначале командовал ген. Мачавариани; он был ранен и я туда.назначил ген. Артмеладзе. Но неподготовленность к войне и тут оказала свое роковое влияние. Части вовремя не были пополнены до штатов военного времени. Наша укрепленная позиция, которую все время укрепляли и которую считали даже неприступной, была взята быстро; как всегда, ее обошли. Подкрепления туда все время направлялись из Батуми, но эти подкрепления не были части, а собственно были маршевые команды, совсем не сколоченные. Я думаю, что на усиление Гагринского фронта было отправлено до 3000 человек. Эти подкрепления прибывали пачками по несколько сот человек. Как ни трудны были обстоятельства, в которых сражался этот отряд, я все же должен признать, что этот отряд отходил чрезвычайно быстро. Однажды он в один день отошел верст на 50 и это обстоятельство дало мне повод в телеграмме в Батуми употребить такое выражение: "Артмеладзе отскочил". Ген. Артмеладзе при встрече со мной в Самтреди мне прямо доложил, что люди просто не хотели драться; при первом приближении противника они бросали озиции и никакими силами их удержать нельзя было; что эти отходы вовсе были не планосообразны, а совершенно случайны, и на всех остановках он с большими усилиями заставлял их идти на позиции. Против него были обнаружены одна дивизия и полк матросов.
Этот быстрый отход к тому времени, когда мы уже находились к западу от Сурамского перевала, создавал очень угрожающее положение для обороны западной Грузии и, наконец, создалась обстановка, когда я должен был подумать о переводе войск на левый берег Риони и о продолжении обороны лишь территории Гурии и Аджарии.
После сдачи Сурамского перевала войска ген. Мазниашвили, Сумбаташвили и Гвардия медленно отходили; мы уступали противнику территорию от 5 до 10 верст в сутки. Когда создалась обстановка безнадежная для западной Грузии, я поехал на один час в Кутаиси к Председателю Правительства.
* * *
В момент моего отъезда случился инцидент. Как я раньше указывал, мы никак не могли совершить эвакуацию железной дороги; поезда все время отходили чуть ли не вместе с войсками и это было большим соблазном для солдат. Я должен отметить, что главным элементом среди садившихся были гвардейцы. Мы принимали всякие меры, ссаживали силой, я сам лично проделывал это. В общем мы кое-чего добились в этом отношении. На тыловых станциях стояли команды с офицерами, которые должны были следить за проходившими поездами. На одной станции офицер проделывал эту историю с одним из поездов. Я находился тут же на платформе и вдруг услышал сзади себя характерный звук закрываемого затвора. Я обернулся и увидел такую сцену. Беглецов, снятых с поезда, выстраивали на станционной платформе и вот перед выстраиваемыми шеренгами я увидел солдата с ружьем на изготовку против офицера, который выхватывал револьвер. Я вмешался и остановил сцену, могущую кончиться смертью одного из них. Я приказал сейчас же произвести дознание и предать его суду. Однако этим не кончилось. Вмешался тут же стоявший член штаба Гвардии Ладо Джибладзе, который начал говорить, что нельзя бить солдата и стал кричать на офицера. Кругом стояли солдаты и офицеры и слушали. Я попытался спокойно остановить его, указывая, что на суде все разберется и виновный, всякий, получит достойное наказание. Но его уже нельзя было ничем остановить; он даже тянулся к офицеру с целью его ударить, и мне пришлось загородить дорогу. Забывшись, он даже кричал – "я не позволю бить моих гвардейцев". "Моих"? Эта фраза уже сильно пахла Щедринским губернатором. Я попросил его не вмешиваться не в свое дело, но его унять нельзя было, и мне пришлось выслушивать и его резкий тон, и его неприличные фразы. Кругом стояли офицеры, и я по выражению их лиц видел, что они еле сдерживаются и ждут одного моего знака, чтобы броситься на него. Однако, устраивать войну у себя внутри вряд ли было целесообразно. Я решил удалить его от войск, но не своей силой, ибо он несомненно устроил бы провокацию среди Гвардии. Кстати я ехал в Кутаиси и решил доложить об этом Председателю Правительства. Я приехал туда поздно ночью. Войдя в вагон Председателя Правительства, среди присутствующих я заметил Ладо Джибладзе; он повидимому ехал на моем паровозе. Я переговорил о делах с Председателем Правительства, которому доложил обстановку и указывал, что Правительство и учреждения должны выехать и что вообще необходимо эвакуировать Кутаиси. Я же приму меры для защиты Самтреди после чего перейду на левый берег Риони с целью продолжать оборону оставшейся в нашем владении территории. Закончив разговор во всех подробностях, я сказал, что хотел бы переговорить с ним один на один. Все вышли. Я доложил ему о поведении Ладо Джибладзе и просил убрать его от войск. Я, конечно, настаивал и каждый поймет, что это было наименьшее, что мог бы требовать Главнокомандующий. Он обещал это сделать; я уехал и на рассвете был уже опять при войсках нашего западного фронта. Каково же было мое удивление, когда в тот же день я увидел там Ладо Джибладзе; там же был В. Джугели. Я спросил последнего, что это значит и сказал, что если Ладо Джибладзе сейчас же не уедет, то уеду я. Он меня стал успокаивать и говорил, что Джибладзе уедет сегодня. "Так зачем же он приехал"? – спросил я. "Мы приехали сюда" – ответил В. Джугели – "и на заседании мы ему поручим другую работу". Нужны ли комментарии? Читателю ясно, в чем дело. Ладо Джибладзе нельзя было убрать, его надо было уговорить уехать. Вот каковы были обычаи. Он действительно уехал; по крайней мере я его больше не видел.
Подобный инцидент произошел между ген. Андроникашвили и Александром Дгебуадзе. Последний вмешался в распоряжения ген. Андроникашвили и на этой почве у них произошел крупный разговор. Не стесняясь присутствующих, Дгебуадзе угрожал Андроникашвили арестом и называл его контр-революционером и царским генералом. Ген. Андроникашвили донес мне об этом письменно, когда я уже отъезжал в Батуми. Но последовавшие события заставили меня это дело предать забвению. Я об этом не докладывал Председателю Правительства, в Батуми было не до того.
Во время дальнейшего отступления я отвел Гвардию в тыл и просил штаб Гвардии сформировать из этой общей каши несколько батальонов. Уже начиная с Гори я, отдавая распоряжения Гвардии, указывал сколько штыков выслать; удовольствоваться определением числа батальонов уже нельзя было. В Гвардии батальоны были и в 60–70 человек и в 200, и в 180, и в 250, и в 350 и т. д. Я помню в Самтреди был Гурийский батальон Хомерики, он мне доложил, что у него около 600 человек. Этому батальону надлежало выступить, я ему приказал вывести людей и построить, чтобы вести по назначению. Он пришел доложить мне, что он готов к выступлению; оказалось, что у него всего около 300 человек. "Где же остальные" – спросил я его – "ведь два часа тому назад Вы докладывали, что у Вас около 600 человек". "Остальные разошлись" – сконфуженно доложил он.
Надо было удержать Самтреди в наших руках, дабы войска имели возможность беспрепятственно перейти на левый берег Риони. Между тем противник уже сильно насел на Артмеладзе и угрожал ст. Самтреди, со взятием которой наши войска отрезывались от переправ на левый берег р. Риони. Необходимо было усилить Артмеладзе и приступить к отводу войск на левый берег Риони. Здесь у Саджавахо укреплялась позиция. Еще будучи в Хашури, я выслал туда офицеров генерального штаба, в том числе и ген. Джиджихия, и военных инженеров с целью укрепления указанной мной линии. Позиция левым флангом упиралась в р. Риони, а правым заканчивалась в горах; фронтом она была на запад. Риони уже был непроходим вброд и каждый день вода прибывала. Благодаря непроходимости Риони и этой позиции мы могли организовать дальнейшее сопротивление. Для совершения перехода войск на левый берег Риони я оставил на направлении Сурамского перевала только Гвардию. Части ген. Мазниашвили и Сумбаташвили были предназначены для нашего последнего оплота, Батуми.
* * *
Батуми – крепость, по тому времени, весьма солидная, и оборона ее облегчалась тем, что морские ее сообщения были в наших руках, в силу чего мы могли получать средства для продолжения борьбы беспрепятственно. Шансы для обороны этой крепости были несравненно благоприятнее, чем условия обороны Тбилиси, как в смысле укреплений и артиллерии, так и в смысле соответствия числа войск обводу крепостных укреплений. Твердо удерживая Батуми, мы имели бы возможность по всей нашей территории организовать очаги восстания и поддерживать их, и при благоприятных обстоятельствах, организовавшись, перейти к наступательным операциям. То обстоятельство, что Сванетия долго еще держалась против врага, а также и то, что Какуца Чолокашвили и др. до сих пор продолжают борьбу, подтверждает этот взгляд. Защита же Батуми давала бы возможность нашему народу перейти на партизанскую войну; условия нашей территории являются весьма благоприятными для этого способа войны. Этим способом продолжения борьбы на истощение врага мы создали бы для нашего врага невыносимое положение, принимая во внимание всю затруднительность средств сообщения и транспорта, в каковых он находился. Несомненно и с точки зрения внешнеполитической это сопротивление явилось бы для нас весьма благоприятной данной.
Быстрый отход ген. Артмеладзе побудил меня его усилить. Он был уже у Хета. Войска Мазниашвили и Сумбаташвили были поездами направлены на Самтреди и далее на усиление отряда Артмеладзе.
В Самтреди* (*На реке Риони, между Кутаиси и Поти) я опять нашел железнодорожный хаос. Здесь мне приходилось неоднократно лично вмешиваться и следить за отправлением поездов. Укажу один случай. Готовился к отправлению один эшелон на усиление войск ген. Артмеладзе. Я торопил отход этого эшелона. Когда он отошел, то оказалось, что часть вагонов, где находилось несколько сот человек, были отцеплены. Обходя станцию, я увидел этих солдат и таким образом случайно выяснил, что их отцепили. Укажу еще на один случай хаоса эвакуации. Еще из Тбилиси были отправлены несколько вагонов с боевыми припасами. Они должны были следовать не то в Кутаиси, не то в Самтреди, где должны были служить нашим запасом. Ген. Казбек доложил мне, что он не может разыскать эти вагоны, хотя номера ему были известны. По расследовании, после нескольких дней поиска, их нашли загнанными в Поти.
Я сообщил ген. Артмеладзе, что к нему на подкрепление направлены по железной дороге войска Мазниашвили и Сумбаташвили. Однако ген. Артмеладзе не подождал их и один перешел в наступление. Наступление, в котором участвовало около 1000 с небольшим человек не удалось, и его отряд рассыпался. Это была ошибка. Он затем прибыл в Самтреди в единственном числе.
Войска Мазниашвили и Сумбаташвили высадились в Зугдиди и заняли указанные позиции. Старшим начальником был назначен ген. Мазниашвили. Что касается нашего восточного фронта, то здесь были отданы распоряжения такого содержания.
После окончательной эвакуации Кутаиси Гвардия с направления Сурамского перевала должна была отойти на Самтреди, а ген. Андроникашвили должен был составить из своих войск арьергард. Коннице мной было приказано отходить по левому берегу Риони двумя дорогами, держа соприкосновение с противником.
У ген. Андроникашвили было три отряда: 1) на Онийском шоссе, 2) на Тквибульском и 3) на Сачхерском направлениях. 2-ой и 3-ий отряды должны были с наступлением темноты отойти, сесть в вагоны и выйти на главную железнодорожную линию, где они должны были составить арьергард. Такое же приказание должно было быть передано и начальнику 1-го отряда ген. Микашавидзе. Не знаю, получил ли он этот приказ. Потом оказалось, что он был отрезан и лично взят в плен. От Кутаиси ген. Андроникашвили свой поезд тронул под выстрелами вошедшего в город противника. На следующее утро наш броневой поезд под начальством Альфонса Гогвадзе ворвался на станцию Кутаиси, рассеял находившегося там противника, взял в плен несколько человек, прицепил к броневику несколько вагонов с невывезенным имуществом и вернулся на ст. Риони. Этот лихой набег должно считать украшением действий наших бронепоездов.
Между тем ген. Мазниашвили под давлением противника медленно отходил. Для обеспечения его правого фланга со стороны противника, овладевшего Кутаиси, я выслал одну сотню Какуцы Челокашвили к северо-востоку от Самтреди и роту Гурийского батальона к северо-западу от того же Самтреди. Эта рота пришла в назначенное селение и начальник ее передал мне по телефону, что местное население держит себя очень угрожающе по отношению к нему, не хотели его сначала впускать, а затем требуют, чтобы он покинул селение, и что он беспокоится быть отрезанным. Я ему приказал арестовать присланных населением делегатов и объявить населению, что делегаты, при малейшей враждебности жителей, будут расстреляны. Мера оказалась действенной. Через час он сообщил, что арест подействовал. Я ему тут же сообщил, что послал ему подкрепление.
* * *
Последний день перед нашей эвакуацией был для меня неприятным. Мазниашвили отходил от Ново-Сенак и был всего в верстах 20-ти от Самтреди. Войска Андроникашвили еще не прошли. Поезда лихорадочно отправлялись. И вот, в это время два вагона во время маневрирования сошли с рельс как раз на выходе со станции в сторону ст. Риони. Путь оказался закрытым для войск и эшелонов, идущих с востока. Однако, справились, подняли их.
В одну из ночей, проведенной на ст. Самтреди, я помню следующий эпизод. Ночью я обходил пути и заметил какой-то эшелон, это был один из эшелонов ген. Андроникашвили. Паровоз был отцеплен. Я везде искал и собирал войска, а тут эшелон стоит на пути и мне об этом неизвестно.
За это же время вспоминаю случай характерный. Мне доложили, что из Ново-Сенак меня просит к аппарату генерал-губернатор. Докладывавший пришел с городской станции и говорил, что меня просит генерал-губернатор по чрезвычайно важному и неотложному делу. Я пошел. Генерал-губернатор Малахия передал мне, что из Хета передавали телеграмму ген. Артмеладзе на мое имя и что эта телеграмма вдруг была остановлена перерывом связи; он тут же передал начало телеграммы. По началу телеграммы нельзя было догадаться, в чем дело. Я просил генерал-губернатора выяснить, почему связь прервалась. Он выразил готовность и просил разрешение вызвать меня к аппарату, на что я возразил, что ничего не имею против, но прошу, чтобы он избегал при разговоре выражений, создающих среди телеграфного персонала тревогу и могущих среди них вызвать панику. В этом эпизоде характерно неожиданное для меня появление должности генерал-губернатора. Я потом узнал, что все председатели городских самоуправлений были превращены в генерал-губернаторов. Мера, может быть, и полезная, но Главнокомандующий должен был быть осведомлен о ней.
Во время переезда мой поезд потерпел крушение. Ночью я тронул свой поезд в Саджавахо. За моим поездом шел вслед эшелон эвакуируемых. Мой поезд состоял из вагонов штаба, нескольких вагонов с ротой Военной Школы, с боевыми припасами и продовольствием. Во время пути, недалеко перед мостом через Риони с паровозом что-то случилось и поезд остановился. Сзади шедший поезд налетел на мой поезд, несколько вагонов которого сошли с рельс. Оставшиеся в целости вагоны были расцеплены с потерпевшими крушение и мы продолжали движение. Путь расчистили и оставшиеся поезда, в числе которых были бронепоезда, в течение ночи перешли на левый берег Риони; после перехода войск мост был взорван.
На другой день с утра войска стали становиться на избранной позиции. Здесь выяснилось, что наша конница уже подошла к позиции. Противника на левом берегу Риони не было, и конница слишком торопливо отошла на позицию пехоты. Я ее выдвинул обратно вперед и части ее поручил наблюдение Риони вверх от моста, а вниз по течению с той же целью была поставлена сотня Какуцы Челокашвили. Город Поти мной был занят частью сил и туда старшим начальником был назначен ген. Пурцеладзе. Как известно, у Поти местность очень благоприятная для обороны фронтом на север. Здесь позицию составляет узкая полоса земли; слева море, а справа она обеспечивается Рионскими болотами; эта позиция также заблаговременно была приведена в оборонительное состояние. Эту позицию надлежало оборонять на той стороне р. Риони, то есть на ее правом берегу.
На Саджавахской позиции войска расположились, имея резерв за правым флангом, уступом. Левый фланг упирался в реку, непроходимую вброд, и мог быть подвержен только артиллерийскому огню. Для противодействия последнему были поставлены специальные батареи фронтом на север. Положение наших батарей было выгоднее положения артиллерии противника, ибо наша артиллерия стояла укрыто и имела на высотах наблюдательные пункты, с которых местность противоположного берега на несколько верст была видна как на ладони; прилегающая к Риони местность была ровная и открытая, что затрудняло противнику борьбу с нашей укрытой артиллерией. Впереди нашей укрепленной позиции стояла конница. Противник между тем все время следовал за нами по правому берегу Риони и, чтобы атаковать нашу Саджавахскую позицию, должен был переправу через Риони произвести где-либо в районе ст. Риони, т. е. сначала вернуться назад. Это давало нам выигрыш времени, а следовательно, возможность сосредоточить оставшиеся силы и средства для борьбы на Саджавахской позиции и у Поти. Путей к отступлению с этой позиции было два: 1) один через Озургеты и 2) другой вдоль железной дороги. Я не скажу, что в этом отношении эти пути отступления отвечали бы требованиям желательным, но, имея резерв за правым флангом, мы эту неблагоприятность парализовали бы.
Мы перешли на левый берег Риони, если не изменяет мне память 12-го марта. 12-го марта противник открыл артиллерийский огонь по станции; но этот огонь продолжался очень короткое время, брошено было лишь несколько снарядов; огонь был с очень далекого расстояния и совершенно безрезультатный. Между тем ген. Артмеладзе был мной командирован на ст. Ланчхуты, где он должен был собирать людей и формировать батальоны своей дивизии.
Текст подготовил Ираклий Хартишвили
No comments:
Post a Comment