(Предложенный ниже материал является выдержкой /скажем, седьмой частью/ из книги главнокомандующенго вооруженными силами Грузинской Демократической республики на втором этапе русско-грузинской войны февраля-марта 1921 г., и до того в ряде войн против Грузии, генерала Георгия Ивановича Квинитадзе "Мои воспоминания в годы независимости Грузии 1917-1921", YMCA-PRESS, Париж, 1985, со вступительной статьей об авторе князя Теймураза Багратиона-Мухранского. Полностью эту книгу можно прочесть в интернете в фондах Национальной библиотеки Парламента Грузии /бывшая Публичная библиотека г. Тбилиси/)
Содержание данной выдержки из книги
Глава XXV. Пребывание в Батуми
Глава XXVI. Размышления о кампании 1921-го года
Глава XXVII. Грузинская народная Гвардия
Г Л А В А XXV
ПРЕБЫВАНИЕ В БАТУМИ
12-го марта я выехал в Батуми. Надо было выяснить оставшиеся силы и средства для продолжения борьбы, а также подготовить к обороне крепость Батуми, наш последний оплот. В Ланчхутах я вызвал ген. Артмеладзе и приказал ему переехать для формирования в Натанеби, куда людей Озургетского запасного полка легче было доставить.
Я приехал в Батуми 13-го марта после обеда; в пути пробыл 21 час; это свидетельствует как забита была дорога, если Главнокомандующий мог проехать этот промежуток пути в течение такого долгого времени; на этот переезд нормальному поезду достаточно 4 часа времени. То, что я встретил в Батуми превзошло всякие мои ожидания.
В железнодорожном мире был хаос. Присутствие начальника дорог, выехавшего в Батуми с целью более удобного управления, не помогло делу. Никакого распределения, никакой сортировки эвакуированных поездов и грузов не делалось. Поезда целыми составами загонялись в тупики и на запасные линии по мере их подхода. Эшелоны с солдатами, молодыми и запасными, с тыловыми учреждениями, с боевыми припасами, военными грузами и продовольствием были перемешаны с грузами других ведомств и министерств, с грузами Красного Креста и союза городов, с грузами частными. В силу такого хаоса нельзя было не только выгнать из этого моря вагонов те или другие поезда и вагоны, но и отыскать их. Железнодорожное Ведомство не выказало предусмотрительности. Когда потребовалось организовать вывоз из Батуми за границу эвакуируемого имущества, то создались неисчислимые трудности. Требуемые вагоны с имуществом, подлежащим к вывозу, нельзя было вытащить и доставить на пристань для погрузки на суда. Я сам видел, как имущество авиационное подносилось на пристань даже на руках. В Морском Ведомстве оказалась также прореха. Во время военных действий во главе наших военно-морских сил был поставлен командующий флотом капитан 1-го ранга Такайшвили. Ему были подчинены некоторые суда транспортного плавания. Начальник всех портов, Гражданского Ведомства, воспротивился этому и телеграммой просил меня отменить это мое распоряжение. Я отклонил. И вот в Батуми, командующий флотом Такайшвили мне доложил, что у него суда отбирают и оставляют только истребителей и "Марию" и "Весту". Начальник портов, вытребованный мною, мне заявил, что на это имеется Правительственное постановление и показал мне копию такового. Действительно, таковое состоялось 12-го или 13-го марта по его докладу. Правительство не сочло нужным спросить Главнокомандующего даже его мнения по изданному им приказу и отменило мое приказание. Последствия оказались плачевными. Командующий флотом Такайшвили предусмотрительно предложил персоналу команд подчиненных ему судов, не желавшему эвакуироваться, списаться на берег и заменил их другими. Вследствие этого подчиненные ему суда могли отплыть из Батуми. Остальные государственные суда не могли этого сделать, ибо в нужный момент команды отказались от работы. Если бы эти суда не были взяты из ведения Такайшвили, несомненно, он свое вышеуказанное мероприятие распространил бы и на эти суда, и тогда и эти суда отплыли бы из Батуми.
В Военном Ведомстве был неменьший хаос. Как известно во второй половине января прибыл призыв (молодые) . С моим вступлением в командование молодые восточной Грузии были направлены в тыл, в западную Грузию для продолжения обучения, ибо восточная Грузия превращалась в театр военных действий. Затем, при дальнейшей эвакуации они были переведены в Батуми. Там же собрались запасные и к моему приезду там же оказались эвакуированная артиллерия и инженерные части, как-то авиация, автомобили.
Прибыв в Батуми, я в тот же день спросил коменданта крепости, сколько и какие части есть в Батуми. Он ответил полным неведением. Конечно, прежде всего виноваты начальники, которые должны были доложить коменданту о своих прибывающих частях. Но если последние этого не делали, коменданту самому надо было взяться за это и добиться того, чтобы знать, что у него в Батуми собралось. Виноват в этом также и помощник Военного Министра.
Здесь я должен несколько отойти от описания Батумских событий. Согласно положения о Главнокомандующем, таковой являлся начальником лишь действующих войск. Вся сложная работа подготовки запасов была в руках Военного Министерства, не подчинявшегося Главнокомандующему, так сказать, глубокий тыл не был ему подчинен. Взаимоотношения между Военным Министерством и Главнокомандующим не были очерчены. Например, в вопросе назначения на должности Главнокомандующий делал таковые по соглашению с Военным Министерством, которое благодаря таковой постановке вопроса могло отвергать кандидатов, представляемых Главнокомандующим, хотя последний являлся единственным ответственным за своих подчиненных. Вследствие этой неопределенности отношений, Военный Министр и его помощники или пребывали просто свидетелями происходящего, или же, начиная действовать, могли расходиться с распоряжениями Главнокомандующего. Главнокомандующий, занятый военными действиями, конечно, не мог регистрировать в подробностях, что собралось в Батуми; правда, это было непосредственное дело коменданта, но в той чрезвычайной обстановке, в какой мы находились, помощник Военного Министра мог бы выйти из своей инертности. Он должен был выйти из нее, если бы желал тем или другим способом помочь общему делу. Он должен был принимать все меры к увеличению ресурсов, из которых Главнокомандующий почерпал силы для борьбы с врагом. Находясь в Батуми, он должен был окунуться в то, что делалось в Батуми, и направить коменданта к его прямой деятельности. Так или иначе Батумский комендант не знал, какими средствами, в смысле живой силы, обладает Батуми. Я ему приказал к 12-ти часам следующего дня доставить мне эти сведения. Эти сведения мне были доставлены, и я сейчас же приказал приступить к формированию рот, батальонов и артиллерии.
В Правительстве царствовала растерянность. Здесь только, у Председателя Правительства я узнал, что туркам уступлен Артвинский округ и Ардаган в возмещение их нейтралитета. Я должен подчеркнуть: Главнокомандующий совершенно не был в курсе происходивших с турками переговоров. Военный, хотя бы даже Главнокомандующий, по мнению правящих был лишним при обсуждении вопросов политического характера. Поэтому появление турок в наших пределах и особенно в Батуми, явилось для него полной неожиданностью. Приехав в Батуми, я хотел эту крепость приготовить к обороне; это был наш последний оплот и, имея морские сообщения совершенно свободными, мы могли продолжать оборону, почерпая ресурсы извне. Однако, присутствие в Батуми турецких войск, этих негласных, но несомненно союзников большевиков, не допускало этой возможности. Если бы Главнокомандующий был своевременно посвящен в эти переговоры, то турок можно было остановить у Аджарис Цкали и на Чорохском мосту, как они были остановлены при их попытке занять форты, о чем скажу ниже. Между тем турки вступили уже в Батумскую область и прошли в Ахалцихе. Так же они вступили в Батуми без моего ведома и им предоставили для квартирования форт Борцхана. Если б мы захотели оборонять крепость Батуми, мы оборону уже не могли провести, ибо в крепости уже находился враг; нельзя было иначе рассматривать Турцию, союзницу России.
Когда я приехал в Батуми, то турецкие патрули уже ходили по городу. Создавалась невероятная обстановка. На мой вопрос коменданту, почему допущено такое явление, он ответил, что турки установили патрулирование для того, чтобы не случилось какого-либо беспорядка. Я запросил Казим-бея и просил его прекратить патрулирование. Ответ получился уклончивый. Тогда я приказал нарядить наше патрулирование и наши солдаты командами ходили сзади турецких патрулей. Одновременно я приступил к занятию фортов и рассматривал турок как врагов, и угадал желание Казим-бея захватить Батуми в свои руки.
Я спросил Председателя Правительства о турецких войсках в Батуми. Довольно уклончиво и туманно он стал объяснять их присутствие. Судя же по тому, что члены Правительства весьма и весьма интересовались прошли ли большевики Ахалцихе, а затем Хуло, где были турецкие части, нужно прийти к заключению, что наше Правительство наивно верило в то, что присутствие турок остановит наступление большевиков. Очень проницательно, что и говорить.
Между прочим, на форт Кахобери мной была поставлена батарея подп. Карумидзе, которому я лично приказал, чтобы пушки его были готовы в любой момент открыть огонь по Борцхана. Казим-бей вдруг обратился ко мне с просьбой отвести помещения в Батуми для подходящих его батальонов. Я ответил, что в Батуми помещений нет и что его батальоны могут поместиться в деревнях по ту сторону Чохора, кстати батальоны эти подходят со стороны Мокриан. Однако эти войска ночью вошли в город и с утра пошли на форты, но форты уже были заняты мной.
На этой почве произошел инцидент. Одна из турецких рот стала подниматься на форт Кахобери. Комендант этого форта выслал сказать туркам, чтобы они остановились и рассыпал цепь, предупреждая, что при дальнейшем движении турок, откроет огонь. Турки также рассыпали цепь, но дальше не двигались. Ко мне прибыл посланный от Казим-бея с просьбой разрешить этой роте расположиться на форту. Я отказал, указывая, что я указывал места по ту сторону Чохора, куда эта рота и может отправиться, и что на форту находятся наши войска. В дальнейших переговорах Казим-бей просил разрешить этой роте, "по-братски", совместно расположиться с нашими войсками на форту и что у него нет нравственного права вернуть роту, направленную на этот форт. Я ответил тем же отсутствием у меня нравственного права отменить отданное приказание никого не впускать на форт, тем более, что гарнизон форта заблаговременно предупредил направлявшихся туда турок и принужден был развернуть боевой порядок.
Долго бы длились эти переговоры, когда инициатива одного ротного командира положила предел этому глупому положению вещей у форта. Эта рота направлялась для занятия соседнего форта, когда увидела, что турки впереди ее развернуты в боевой порядок, а грузинская цепь лежит против них. Он развернул роту в цепь, положил ее сзади турок и донес мне об этом. Посланному я ответил, что ротный командир сделал прекрасно и что при первом выстреле, с каковой бы стороны он ни последовал, немедленно атакует турок. Турки, видя себя охваченными, снялись и ушли. Инцидент был кончен.
Главное, что мешало мне, это неопределенность наших отношений к туркам. Правящие все время просили меня быть с ними любезным. Турки разговаривали с нами, как друзья, но действовали, как враги. Председатель Правительства несколько раз мне подчеркивал, чтобы я обходился с турками возможно миролюбивее, дабы между нами и турками не произошло какого-либо инцидента, могущего послужить причиной и поводом к нарушению наших мирных взаимных отношений. Повидимому Правительство верило в то, что турки преградят большевикам дальнейшее их продвижение.
Учитывая возможность вооруженного столкновения с турками, уже находившимися в Батуми, я заблаговременно занял форты; теперь я вызвал из Натанеби все, что ген. Артмеладзе там сформировал. Ген. Артмеладзе со своими войсками был предназначен для усиления Саджавахского* фронта (*На юго-западе Грузии), но начавшиеся переговоры с большевиками о мире и положение, создавшееся в Батуми в связи с допуском туда турок, побудило меня эти войска вытребовать в Батуми. Положение создалось удивительное. С нашим врагом, большевиками, мы заключали мир и значит впускали их в Батуми, а турки, так называемые "друзья", действовали в нашей стране, как в завоеванной, и каждую минуту можно было ожидать вооруженного с ними столкновения.
Ген. Артмаладзе привел с собой в Батуми до 1500 человек.
17-го марта я устроил на площади Азизие парад этим частям. Допуская, что Казим-бей может попытаться арестовать Правительство, большую часть этих войск я расположил вблизи площади Азизие, где находился поезд правительства. Не могу точно сослаться, но я получил впечатление, что среди правящих тлела надежда, что турки, заняв нашу территорию, не пропустят большевиков через свои войска, и в то же время вели переговоры о мире с большевиками. Эта последняя надежда была разбита тем, что турки, занявшие Ахалцихе пропустили конницу Жлобы, которая и направлялась в Батуми со стороны Ахалцихе в момент, когда наши войска, вступившие в бой с турками, изгоняли их из крепости. Я вспоминаю тот интерес, с которым члены Правительства обращались ко мне, чтобы узнать, находятся ли турки в Ахалцихе и прошли ли через их расположения войска нашего врага.
Укажу еще один случай, характеризующий отношение турок к нам. Когда было решено вступить в переговоры с противником, то в сторону Ахалцихе был выслан офицер с парламентерским флагом для объявления войскам противника, направляющегося со стороны Ахалцихе, о прекращении военных действий. Турки, находившиеся в Хуло, несмотря на парламентерский флаг, арестовали нашего представителя. Итак, турки пропускали через свои части нашего противника беспрепятственно, а нашего парламентера арестовали.
Правительство между тем решило прекратить войну с противником и издало постановление об эвакуации. Это было числа 15-го. Я присутствовал на заседании. Условием для окончательных переговоров противник ставил ввод своих войск в Батуми. Это условие было принято и для подписания мира был в Самтреди отправлен 15-го марта Гр. Сп. Лордкипанидзе. В качестве военного представителя я назначил для такого дела ген. И. Гедеванишвили. Договор о мире был подписан в Самтреди 16-го марта.
Относительно эвакуации войск за границу был издан мной приказ с согласия Правительства; приказ этот обсуждался. В первом пункте мной была помещена фраза, что эвакуация "Производится в целях продолжения борьбы". Эти слова к моему удивлению вызвали горячий спор; еще бы – заключали мир с большевиками. Этих слов не хотели допустить, и только в Константинополе я понял в чем дело.
Как члены Правительства, так и присутствовавшие на заседании, как например Карло Чхеидзе, Сильвестр Джибладзе, были против этой фразы. Однако, в моем приказе эту фразу удалось удержать. В приказе было упомянуто, что эвакуироваться могут лишь те, кто пожелает. Во время обсуждения произошло заявление Военного Министра Чичинадзе. Он вдруг , именно вдруг, стал говорить, что он никого и ничего не боится, и дальше я уже не помню что; повидимому сказанное относилось ко мне; выходило так, что я кому-то что-то угрожал. Я был крайне удивлен и ответил, что я никому не угрожаю. Разговор велся в резком и повышенном тоне, но остальные вмешались и успокоили Военного Министра. Повидимому среди правящих существовало мнение, что я могу арестовать Правительство.
Я передал этот приказ Правительства в войска. Этот приказ, конечно, был сообщен и в Военное Министерство. Помощник Военного Министра ген. А. Гедеванишвили вышел из своего оцепенения. Я в тот же день получил оповещение, подписанное начальником канцелярии ген. Кавтарадзе, в котором по приказанию помощника Военного Министра ген. Гедеванишвили, офицеры приглашались (указывалось место) "для обсуждения приказа Главнокомандующего об эвакуации". Я сейчас же отменил это собрание. Однако этот приказ ген. А. Гедеванишвили очень характерен. Он указывает, каковы были взаимоотношения между Главнокомандующим и Военным Министерством. Помощник Военного Министра не стеснялся отдавать приказ в присутствии Главнокомандующего, не говоря о том, что собирать офицеров для обсуждения приказа Главнокомандующего является недопустимым.
Вышеупомянутый приказ Правительства об эвакуации не оказался приведенным в исполнение. 17-го марта мне сообщили копию другого постановления Правительства. В нем указывалось, что к эвакуации допускаются, кроме Правительства, 10 политических деятелей, 15 представителей Гвардии, штаб Главнокомандующего и 50 офицеров. На мой протест мне ответили, что средств нет. Однако и это не было исполнено; но об этом я скажу в дальнейших воспоминаниях.
Этот второй приказ мне не удалось передать в Саджавахо, ибо в этот день центральная телеграфная станция в городе была занята турками. Я хотел силой взять назад станцию, но Правительство, как и раньше, как и все время, настаивало на том, чтобы не было кровавых столкновений между нами и турками. Эти действия турок собственно были уже открытием военных действий. Само же Правительство, по-видимому, не могло добиться освобождения станции. Погрузку и отъезд предполагалось произвести не 17-го, как это произошло в действительности, а не раньше 18-го марта.
Когда Гр. Спир. Лордкипанидзе выехал в Самтреди для заключения мира, то ген. Мазниашвили, начальнику войск у Саджавахо, было передано, чтобы согласно условий договора он пропустил бы беспрепятственно эшелон противника, для которого на ст. Саджавахо надлежало приготовить вагоны; через мост ввиду его порчи поезда не могли ходить.
В Батуми между тем имелся генерал-губернатор Гр. Тим. Георгадзе, несмотря на присутствие коменданта. Он получил сведения и очень взволнованный объявил Правительству при мне, что в одной из типографий города печатают объявление Казим-бея, в котором последний подписывается генерал-губернатором Батуми; в ряде пунктов был один, по которому все вооруженные должны были сдать оружие. Это было ночью и утром это объявление должно было появиться на стенах. Он не знал, да и другие тоже, что делать. Я посоветовал произвести обыск моей властью сейчас же в этой типографии и опечатать все. Таким образом объявление этого приказа. Казим-бея оказалось бы остановленным. Так и сделали.
Однако, на следующий день в вагон Е. П. Гегечкори прибыл посланный от Казим-бея, который хотел ему вручить текст объявления, адресованного Правительству. Е. П. Гегечкори не принял этого послания и посланный, уходя, подсунул его из-под двери в вагон. Турки этим приказом подняли забрало и показали свое настоящее лицо.
* * *
Между тем Председатель Правительства приказал мне отдать приказ о демобилизации армии. Этот приказ был странен и не соответствовал обстановке, ввиду выказанной турками агрессивности. Я же, ставя войска на форты, указал им особо отстаивать позиции в случае открытия враждебных действий турками; войска Артмеладзе я держал в своем резерве. Приказ о демобилизации не мог быть передан в Саджавахо, ибо телеграфная станция была не в наших руках. Я не вспомню, но кажется мы хотели послать этот приказ по железной дороге, а может быть мы хотели это сделать, но оказалось передать его невозможным. Во всяком случае этот приказ не казался мне особенно существенным, чтобы особо добиваться передать его в войска. Демобилизация очень сложная операция и раз ее деллать, то надо указать, как ее провести, куда идти кадрам, куда сдавать имущество и т. д. Председатель Правительства, вероятно, представлял себе демобилизацию, как роспуск собрания или митинга. Всего этого мы не могли сделать и этот приказ оказывался нереальным и неисполнимым. До сих пор не знаю, чем он вызывался. Надо думать, что в заключенном Гр. Лордкипанидзе с большевиками договоре о мире, большевиками требовалась демобилизация наших войск; статьи этого договора от меня были скрыты. В Батумский гарнизон я, конечно, его не передал.
Ввиду решенной эвакуации правящими было постановлено уменьшить состав членов Правительства. Были исключены в числе других Военный Министр со своим помощником. Главнокомандующий не исключался. Ясно, что эта должность подлежала оставлению; в противном случае мне о моем упразднении сообщили бы также, как сообщили остальным, подлежащим сокращению.
В составе Правительства были оставлены: Председатель Правительства Н. Н. Жордания, Министр Иностранных дел Е. П. Гегечкори, Министр Внутренних дел Н. В. Рамишвили и Министр Финансов К. Н. Канделаки. Однако потом, частью в пути, частью в Константинополе и даже в Париже, все это было изменено. На заседаниях мне неоднократно говорилось, что я с семьей должен уехать и что мне будет приготовлена каюта на "Кирали". Это самое высказывалось и в отношении начальника штаба ген. Закариадзе. Потом ген. Одишелидзе мне говорил, что и ему Председатель Правительства говорил об его отъезде. О своем будущем материальном обеспечении я не возбуждал вопроса. Мне в голову не приходила совершенно мысль, что я буду поставлен в такое положение, в какое поставили они меня впоследствии. Я помню на одном из заседаний, когда обсуждался внесенный мной вопрос относительно офицеров, о денежном содержании эвакуируемых, говорилось о вероятной возможности жить всем, и Правительству, и остальным на коммунальных началах. Дословно это говорил Е. П. Гегечкори, трудно было не верить этим людям. День отъезда не был назначен.
Между тем в городе не было спокойно. Еще в начале войны, когда всем стало ясным, что мы совершенно не были подготовлены к войне, среди оппозиционных партий создалось недовольство действиями Правительства. Не ошибусь, что таковое явление имело место не только среди оппозиционных партий и среди общественных кругов города Тбилиси, но и среди самой социал-демократической партии. В последние дни обороны Тбилиси ко мне явилась депутация от Учредительного Собрания с предложением, не нахожу ли я нужным, чтобы была объявлена диктатура. Насколько помню, не говорилось кто именно будет диктатором. Назначение диктатора в момент, когда у страны нет средств борьбы, не помогло бы делу. Диктатор не мог родить ни войск, ни патронов, ни снарядов, ни ружей, ни вещевого довольствия. Я в этом смысле и выразился. Уже когда мы были в Хашури, ко мне приезжала комиссия Учредительного Собрания с полномочиями контрольного характера над действиями Правительства и вообще всего происходящего. Назначение вышеупомянутой комиссии характерно и дает оттенок тому, что действия Правительства не удовлетворяли и Учредительное Собрание. Чем ближе мы были к Батуми, тем сильнее становилось отрицательное отношение к Правительству. В Батуми, в последние дни, уже было открытое недовольство Правительством. Мне, конечно, это было известно. Между тем таковое явление было известно и самому Правительству. Оно принимало меры через посредство Н. В. Рамишвили. Этот последний все вопросы внутренней жизни издавна уже решал устрашением и арестом. Он и здесь применил свою излюбленную систему. Аресты производились даже утром того дня, в вечер которого Правительство село на пароход.
Не помню он или Председатель Правительства сообщили мне конфиденциально, я был для этого особо зван, что среди некоторых кругов замечена деятельность, так сказать, в сторону турецкой ориентации и что аресты направлены против них. Я был очень удивлен тем, что меня так конфиденциально посвятили в дела внутренней политики, чего никогда они не делали раньше, когда я бывал поставлен во главе вооруженных сил. Я тогда не останавливался на этом вопросе: слишком много было у меня своего непосредственного дела, да и все это было их хитросплетениями. Был между прочим арестован всегда злосчастный моряк, Саша Чавчавадзе. Я думаю он также был виновен в сношениях с турками, как я в сношениях с китайцами. Саша же Чавчавадзе был давно известен своим несогласием с правящими кругами относительно ведения ими дел Морского Ведомства; этого он не скрывал. Я просил Н. В. Рамишвили освободить его, и я ручался, что он ни в каких сношениях с турками не замешан. Его освободили. Рвение арестовывать было так сильно у Н. В. Рамишвили, что, как мне передавали потом в Константинополе из достоверных источников, он в Батуми хотел арестовать и меня. В чем он меня подозревал не знаю. Он способен обвинить кого угодно в чем угодно и не удивлюсь, если узнаю, что он меня обвинял в сношениях даже с большевиками.
Таким образом в Батуми создалось настроение очень враждебное по отношению к Правительству. Ко мне приходили многие, среди которых были и политические деятели, и указывали, что Правительство подвело народ, оно не заботилось об обороне страны и пр.; в результате они находили, что надо Правительство арестовать. Эти люди приходили, испрашивая аудиенции — с целью секретного разговора. Были среди приходивших и офицеры, не стеснявшиеся открыто говорить то же самое. Быть может меня упрекнут, почему я этих приходивших ко мне не арестовал. Но я считал тогда и считаю и сейчас, что при создавшемся положении, когда общее настроение было сильно приподнятое, арест не явился бы устрашающим актом, а, напротив, был бы искрой в порох и вызвал бы общее выступление против Правительства, даже попытка чреватая последствиями очень была бы неблагоприятна для Правительства Грузии. С нами были иностранные миссии. Я отвечал иначе. Я отвечал улыбкой и добавлял, что такового я произвести не позволю и не буду пассивным свидетелем, одним даже сказал: "через мой труп". Я не мог допустить этого. Я не мог этого допустить потому, что я был достаточно честен, чтобы не только не выступить против Правительства, но и пассивно присутствовать при таком незаконном акте; да и позволить арестовать Правительство в труднейший момент его жизни, когда оно себя могло чувствовать покидаемым всеми, не соответствовало личным чертам моего характера. Отказаться в трудную минуту жизни от тех, с кем связала меня судьба, было бы подлостью.
Но необходимо принять во внимание и другое обстоятельство, носившее политический характер. Правительство надо было спасти. Оно являлось воплощением идеи самостоятельности Грузии. Оно не могло быть арестовано, ибо тогда наш противник, большевики, имели бы в руках неоспоримый факт, что Правительство было свергнуто народом и тогда идея самостоятельности Грузии не могла бы найти защитников среди держав Западной Европы. Даже попытка в этом направлении для этой идеи отразилась бы весьма и весьма неблагоприятно не только на правительственные, но и на политические и общественные круги Западной Европы. Наша идея потеряла бы защитников. Надо принять во внимание, что тут же в Батуми находились представители иностранных держав, Англии, Италии, Франции.
Для предупреждений возможных событий приняли участие мои ближайшие помощники, среди которых назову ген. Чхетиани, несмотря на то, что он весьма отрицательно относился к действиям правящих кругов. Со своей стороны я принял меры. Рота юнкеров была все время со мной в поезде, который находился рядом с поездом Правительства. Я вызвал бронепоезд и поставил его с другой стороны Правительственного поезда и неоднократно предупреждал В. Джугели, чтобы он держал наготове надежных гвардейцев на случай возможности попытки арестовать Правительство. Вместе с этим до наступления темноты дня 17-го марта я все время держался или в поезде Правительства, или на платформе около него. В случае попытки я личным вмешательством и, думаю, без выстрела остановил бы таковую; без военных это не произвели бы, а военные, я уверен, послушались бы моего слова больше, чем кого-либо другого. Несмотря на то, что сейчас Правительство меня поставило в безвыходное положение и здесь, на чужбине, поступило так скверно, я все же не жалею о том, что сделал.
Я вспоминаю одну маленькую сцену. Я стоял на платформе и увидел показавшуюся из-за вагонов группу человек в 40–50 офицеров и не офицеров. Эта группа направлялась к платформе. Намерений их я не знал и, очень может быть, таковые у них были самые мирные. Они приблизились к платформе, заметили меня, откозырнули и мирно прошли мимо.
Первое известие о том, что Правительство грузится я узнал от одной своей знакомой Анико Кавтарадзе. Как я сказал, предполагалось грузиться не раньше 18-го марта. Она же мне передавала, что Сережа Кавтарадзе, брат ее мужа, арестованный большевик, предлагал мне не уезжать и ручается за мою безопасность. Я только ответил: "А кто за него ручается".
Узнав об этом решении я вернулся к Правительственному поезду, где на платформе и сообщил мне Гварджеладзе то, что я выше писал. Уже вечерело; я отправил семью на пароход "Кирали". Просил ген. Чхетиани проводить семью, который, усадив на пароход мою семью, отправился за своей женой и ее тоже посадил туда же. Сойдя с парохода он уже не нашел моего автомобиля "Спа", которым он пользовался, и принужден был придти ко мне в вагон уже ночью, вероятно около полуночи, когда в городе власть уже была в руках ревкома и по городу раздавались повсеместно выстрелы.
* * *
17-го вечером, вероятно, когда наступила темнота, мне доложили, что прибыл политрук 11-й армии в сопровождении полк. Тулаева. Их ввели. Вид этого политкома был незабываемый. Маленького роста, субтильный, в сибирской, черной, бараньей с длинной шерстью папахе, в солдатской шинели, с лицом гостиннодворского приказчика, и измаранным углем большим мешком интендантского образца, в котором лежало несколько банок консервов, он производил весьма комичное впечатление, особенно рельефно выделявшееся на фоне той важности, с которой он выражался о текущих событиях. "Правда, что Правительство уезжает" – говорил он – "зачем? Жордания и Гегечкори могут остаться, мы с ними договоримся. Вот только Рамишвили со своим особым отрядом пусть убирается; остальные могут остаться. Турки хотят занять Батум – продолжал он – мы не позволим. Если силой вздумают, покроем; мы и Антанте покажем. Я приехал сюда вперед, чтобы завтра же издать газету" – говорил он – "мир же заключен". Несмотря на всю его комичность этот тип все же был интересен, и я послал офицера спросить Правительство, пожелает ли оно принять этого комиссара и отметил, что его интересно посмотреть.
Согласие последовало, и я его повел в вагон Председателя Правительства. Когда я его ввел, то стал наблюдать, какое впечатление он произведет на присутствующих. Никто не сумел спокойно удержать своего лица и ясно было, что вид этого комиссара превзошел всякие их ожидания. С ним стали говорить. Он отвечал с той же комичной важностью. Вспоминаю, ему был задан вопрос, почему они напали на Грузию. Он перебил и сказал: "Да, конечно, вы скажете почему мы, социалисты, напали на бедную, маленькую социалистическую Грузию; знаем, товарищ, что скажете; но у вас же было восстание крестьян и рабочих, и они просили у нас помощи". Затем Е. П. Гегечкори взял его в свой вагон. "Пойдемте, товарищ, вы, вероятно, хотите спать" – говорил он ему и увел. После его ухода обменялись впечатлениями... и стали решать вопрос, когда садиться. Большинство предлагало садиться немедленно. Н. Н. Жордания не соглашался и настаивал остаться еще. Как всегда, этого вопроса не решили, и я ушел в свой вагон. В этом вагоне я уже находился вплоть до отъезда. Между тем в городе раздавались выстрелы. Эти выстрелы продолжались все время, пока я не уехал. Еще засветло, когда я еще находился на платформе перед Правительственным поездом, ко мне подошел Естате Мачабели и сказал, что ввиду отъезда Правительства, в том числе и меня, они хотели бы собраться и выбрать ревком и как я на это смотрю. С этим он дважды подходил ко мне. Я сказал, что до отъезда Правительства это делать нельзя, что Правительство, пока не уедет, представляет нашу высшую власть и что после его отъезда они могут делать все, что найдут лучшим ввиду создавшихся обстоятельств.
О дальнейшем в этом отношении я ничего положительного не могу сказать. Говорили, что было собрание и что был избран временный ревком, но я не знаю. Еще утром, когда было объявлено, что отъезжают по распоряжению Правительства только 50 офицеров, я назначил комиссию под председательством вызвавшегося на это полк. Какабадзе с задачей составить этот список. Список этот так и не был составлен. Передавали мне потом, уже в Константинополе, что полк. Какабадзе, сначала горячо взявшийся за это, затем не только бросил это, но на собрании офицеров даже выражался, что уезжающие, это трусы и подлецы.
Я находился в вагоне с несколькими лицами, в том числе ген. Закариадзе, ген. Чхетиани, ген. Бакрадзе, ген. Кониашвили, ген. Геловани, ген. Гедеванишвили, полк. Тулашвили, полк. Гвелисиани и др. Некоторые отъезжали, остальные, хотя и оставались, решили остаться при мне, пока я не уеду.
В это время я услышал недалеко от вагона шум, крики, что-то разбивали. Я выслал юнкеров выяснить и оказалось, что недалеко в одном из пакгаузов находился склад различных сукон и материй, и что грабят его; как солдаты, так и не солдаты. Были высланы юнкера и грабеж остановили. Около моего вагона навалили громадную кучу материй отобранную у грабителей. Кто-то заметил, что не взять ли все с собой. Я ответил, что мы отбирали от грабителей не для того, чтобы самим взять. Вся эта груда была внесена обратно в пакгауз, двери были заперты и все сдано местным милиционерам, от которых и поставлен был караул у пакгауза. До моего отъезда там все было спокойно.
Было уже после полуночи, когда я послал одного из офицеров в Правительственный поезд узнать, что там делается, "а то" – прибавил я – "чего доброго уедут и мне не скажут". Офицер вернулся и доложил, что ни в вагонах Правительства, ни около нет ни души. Итак, Правительство уехало и не сообщило о своем отъезде Главнокомандующему, находившемуся рядом. Я продолжал оставаться в вагоне.
Еще в тот день, если не раньше, я назначил старшим начальником по городу Батуми ген. Цулукидзе. С ним я поддерживал связь из вагона. Он находился в помещении штаба крепости. Не помню 17-го марта или накануне ген. Закариадзе с моего согласия вызвал ген. Мазниашвили из Саджавахо. Я не сумею сказать, когда он приехал в Батуми. Я оставался в вагоне часов до 3-х вероятно; может быть позже. В это время мне доложили, что истребитель, стоящий у пристани, израсходовал весь бензин и что у него хватит только на рейс до парохода; с вечера все суда вышли на рейд.
Присутствие этого истребителя для меня оказалось новостью; ген. Закариадзе доложил, что он его вытребовал на случай моего отъезда на пароход. Тогда же я узнал, что все суда и иностранные уже на рейде, и что этот истребитель единственное средство попасть на пароход.
Между тем, как потом выяснилось, Председатель Правительства перед отъездом передал власть городскому общественному самоуправлению, заключенные большевики были выпущены и власть действительная находилась в руках ревкома. Не знаю верно ли, но мне потом передавали, что в этот вечер Председатель Правительства виделся в своем вагоне с Сережей Кавтарадзе; я этому лично до сих пор не верю.
Мое дальнейшее пребывание на берегу уже не имело смысла. Я уехал, но поехал сначала на "Марию". Здесь я оставался до утра и утром часов в 10 я был вместе с ген. Закариадзе у Председателя Правительства на "Кирали". Как я был встречен и что дальше сделал, я опишу после, а сейчас скажу несколько слов об эвакуации.
Кто распоряжался эвакуацией, я до сих пор не знаю. Я не знаю то лицо, которое руководило бы всеми распоряжающимися. Может быть таковым был сам Председатель Правительства. А распоряжающихся было много. Распоряжался и генерал-губернатор Георгадзе, и Бения Чхиквишвили, у которого уже был новый титул, товарищ Министра Внутренних дел, и К. Гр. Гварджеладзе, и Министр труда Эрадзе, и другие. Мне для погрузки людей и военного имущества было предоставлено два парохода "Мария" и "Веста". Я до сих пор не знаю, что было погружено на эти пароходы, ибо по приезде в Константинополь я был изъят от этого дела. Погрузка была весьма затруднена обстоятельствами, изложенными выше. Когда же было объявлено, что эвакуироваться могут не желающие, а только 50 человек, то погрузка остановилась, ибо грузившие потеряли надежду эвакуироваться. Они говорили, что если нас оставляют, то и имущество должно остаться. Отъезд предполагался не раньше 18-го марта. Рассчитывалось, что 18-го все же можно будет вновь продолжать погрузку. Я поэтому в ночь с 17-го на 18-е марта и не собирался уезжать. 18-го с утра начался бой и пароходы уже не могли пристать к берегу.
Мне вспоминается следующее. Я был в вагоне Председателя Правительства. Вошел Министр труда Эрадзе. Разговаривая на тему о погрузке, он сказал буквально следующее: "Я сам лично своими руками гружу". Уже в Константинополе я его спросил однажды, когда говорили о том, что вывезенное находилось лишь на "Марии" и "Весте" и многое оказалось разворованным: "А куда делось то, что вы лично грузили. Ведь "Мария" и "Веста" были предназначены мне для военных грузов. Я ничего не грузил . Вот, что на "Марии" и "Весте" это все и есть" – ответил он. Оставляю на его совести, когда он говорил правду.
На "Марию" и "Весту" садились военные и многие не военные сверх числа, положенного для эвакуации. Им объявлялось, что им обеспечивается лишь проезд и довольствие до Константинополя, а дальше Правительство не возьмет их на иждивение; они соглашались на это. В дальнейшем, в Константинополе, этот вопрос получил совершенно другое направление и урегулировать его правильно уже нельзя было: потому что вопрос об эвакуированных в Константинополе был поставлен на другую почву. Наши умелые знатоки этого дела взялись лично за это и, положив для разрешения этого вопроса неправильное основание, не сумели его разрешить.
Вспоминается мне одно событие среди правящих кругов. Перед отъездом, когда формировалось новое Правительство, было постановлено предоставить национал-демократам три места в составе Правительства, среди них одно место Военного Министра предоставлялось Спиридону Кедия. Эти места национал-демократами были отклонены; хотя, вспоминаю, что даже 18-го марта, в день отъезда, Спиридону Кедия вновь предлагалось ехать; за ним ездил секретарь Председателя Правительства Георгий Цинцадзе. Это было вызвано заседанием Учредительного Собрания в Батуми, где оппозиционисты осуждали действия Правительства. Мне потом передавали, что во время речи Гр. Вешапели, когда он выразился, что командование было лишено полноты власти: "Всякий вмешивался в его дела". Последовала реплика неукротимого В. Джугели – "К несчастью никто не вмешивался". Это не верно по существу; заявление можно объяснить лишь тем, что В. Джугели страдал, как истерик, неудержанием своего языка.
* * *
Итак, в ночь с 17-го на 18-е марта между 3-мя и 4-мя часами я со штабными и некоторыми другими офицерами и юнкерами сел на истребитель. Не все офицеры штаба решили ехать. Меня удивило решение только одного офицера. Полк. Н. Гедеванишвили решил остаться; я спросил причину. Он ответил: "Если прикажете, я поеду, но мы, все братья, решили остаться". Я не имел нравственного права отдавать такие приказания и обстановка была такова, что каждый должен был решать сам. Я ему это и сказал. Он ответил, что тогда он решает остаться.
В последний день отъезда из Батуми мне передавали, что про меня в Батуми распущен слух, а именно, что я был в сношениях с большевиками; мне это так было удивительно, что я засмеялся. Однако меня уверили, что этот слух идет из высших сфер и назвали ген. А. Гедеванишвили. Если когда-либо я встречусь с ним, я устрою ему очную ставку со сказавшими мне. Этот слух мне передавали как поручение, но другого источника не называли. Не Ной Виссарионович ли второй источник.
Утром 18-го марта, когда я ехал с ген. Закариадзе к Председателю Правительства, в городе уже начался бой между нашими войсками и турками; слышна была артиллерийская и ружейная стрельба; стучали и пулеметы. В это время я видел подходивший со стороны Чаквы длинный поезд товарных вагонов; это был ожидаемый эшелон большевиков; он почти подошел к Борцхана, затем осадил назад. Я вошел к Председателю Правительства и в присутствии ген. Закариадзе доложил обстановку, в которой выразил уверенность, что идет бой, но не знаю между кем и кем; тут же я сказал, что с берега я уехал около 3–4 часов ночи. "Значит, вы бежали, вы оставили свой пост" – перебил меня Председатель Правительства. Я был ошеломлен. За такие выражения у нас или бьют, или дерутся на дуэли. Он очевидно не понимал того, какое обвинение он бросал мне в лицо, не говоря даже о том, что оно было неправильно по существу и нагло. Человек, выпустивший в Батуми заключенных большевиков, которых везли по его приказанию еще из Тбилиси, передавший власть другим и, следовательно, сам оставивший свой пост, наконец, отдавший приказ о демобилизации армии, этот человек бросал упрек Главнокомандующему, раньше которого на несколько часов он сам покинул берег, не предупредив Главнокомандующего, и переехал под защиту итальянского флага. Еще несколько часов тому назад, еще накануне, этот человек так потерял голову, что не знал, что приказывать и чего не приказывать, а теперь здесь позволил себе грубость, если не сказать наглость* (*Как я потом понял в Париже, это была его попытка заставить меня остаться и попасть в руки большевиков). Я сухо ответил, что я не бежал, но что я ждал там до последней минуты, пока там можно было оставаться и уехал с берега после того, когда Правительство и он, Председатель Правительства, оставили территорию Грузии.
"Вы передали мой приказ о демобилизации армии" – спросил он меня. Я ответил, что нет, так как не представилось возможности, и что сейчас ввиду боя вряд ли это реально и целесообразно. "Надо обязательно передать" – сказал он. Я тогда не понимал его такой настойчивости относительно этой демобилизации. Через две недели в Константинополе я понял; мне после отъезда Председателя Правительства из Константинополя вручили его приказ, в котором "ввиду демобилизации" должность Главнокомандующего упразднялась.
Передавать войскам эту "демобилизацию" в разгар боя было явной бессмыслицей; однако, получив упрек, что я "бежал", я мог быть подозреваем и в том, что под видом бесполезности отдачи этого приказа, я просто боюсь поехать на берег, куда пристать ввиду боя действительно могло быть опасным. Я поехал на берег. На истребителе меня сопровождали ген. Закариадзе и кап. Мито Гоциридзе, там же находился командующий флотом кап. 1-го ранга Такайшвили и его начальник штаба полк. Микеладзе. Последний был на "Кирали" и получил деньги для раздачи тем из морской команды, кто решил оставаться в Батуми. Мы подъехали к пристани. Полк. Микеладзе и небольшая судовая команда с механиком сошли на берег и пошли в свой штаб, недалеко от этого места расположенный; там полк. Микеладзе должен был произвести выдачу денег. На истребители остались я, ген. Закариадзе, кап. Мито Гоциридзе, Такайшвили и, как потом выяснилось, помощник механика. На берегу оказались человек 10–12 солдат. Я приказал позвать офицера. Прибыл офицер и соскочил к нам на палубу. Я его спросил об обстановке. Он мне доложил, что власть в руках большевистского ревкома, что с турками идет повсеместно бой, что сейчас, как только я подъехал, бывшие на пристани большевики побежали сообщить кому следует и что меня арестуют. Все это он говорил мне тихим голосом, по-видимому, чтобы не слышали солдаты стоявшие тут же на пристани. Я его отпустил на берег.
Затем подошел к Такайшвили и приказал ему, объяснив обстановку отъехать несколько от берега; здесь же я ему сказал, чтобы приготовили пулемет к действию. Как всегда в таких случаях, пулемет не мог действовать, ибо не было лент и патронов, а помощник механика не мог завести машины. Пришлось отчалить от берега при помощи случившейся здесь лодки аджарца. Во время этого отчаливания я указал Такайшвили научить кап. Гоциридзе действию из орудия. Орудие зарядили и направили на берег. Отъехав шагов на 50 мы стали ждать. Я забыл указать, что я с собой взял двух юнкеров. Я ссадил их на берег и послал с ними записку к ген. Цулукидзе, которого они должны были найти в штабе крепости. Я хотел, войдя с ним в связь, выяснить определенно обстановку. Указал юнкерам, чтобы они давали прочесть мою записку всем старшим начальникам, которых встретят в городе.
Юнкера Тохадзе и Николадзе, и полк. Микеладзе не возвращались. В это время я увидел в бухте наши еще два истребителя, привязанными к бочкам. Я спросил Такайшвили: "А эти подлежат вывозу?" Он ответил, что хочет и их взять с собой, привязав к судам. "Дойдут ли до Константинополя" – спросил я. "Если хорошая погода, то дойдут" – ответил он. "Ну что ж, орудуйте; давайте тащить их куда надо" – сказал я. Мы взяли на буксир к себе один истребитель. Помощник механика справился с машиной и мы повели его к "Весте" или "Марии", не помню. Затем мы вернулись и проделали эту операцию и с другим истребителем.
Исполнив это, я вернулся к пристани поджидать полк. Микеладзе, а также известий от ген. Цулукидзе, у "которого я в своей записке спрашивал точных указаний о происходящем. В это время стрельба в городе продолжалась; я даже заметил несколько пуль, шлепнувших в бухту около нас. Через некоторое время мы заметили на берегу юнкеров; мы подъехали, но не вплотую к берегу. Полк. Микеладзе также оказался там и мы всех взяли на борт.
Юнкера доложили, что в штабе они ген. Цулукидзе не нашли и по указанию штаба отправились на вокзал, где тот должен был находиться. Они его там нашли и ген. Цулукидзе с ними прислал записку. В этой записке ген. Цулукидзе писал, что обстановка ему не совсем ясна, что повсеместно идет бой, что он держит станцию в своих руках и что сейчас выбивают турок из товарной станции, что бой вообще вблизи него происходит по обеим сторонам вокзала. Юнкера на словах доложили, что когда они были в штабе крепости, то там уже находился ген. Мазниашвили, как новый Главнокомандующий, что они заметили у него красный бант на груди, что он читал мою записку, адресованную ген. Цулукидзе, но ничего не сказал, и они отправились на вокзал; что по дороге они встречали солдат уже красной армии и что по городу разъезжают с красными флагами автомобили и конница. Хорош бы я был, если бы я остался до утра в городе на "своем посту", как говорил Председатель Правительства. На каком это "своем посту?" Я поехал обратно на "Марию" и "Весту", где на одном, кажется на "Весте", я назначил комендантом полк. Вачнадзе, которому приказал составить опись всего вывозимого. На "Марии" я уполномочил назначить ген. Закариадзе по его выбору. Ген. Закариадзе должен был сам ехать на "Марии". По докладу ген. Кониашвили, доложившего, что на "Весте" нет продовольствия, я приказал потребное количество такового получить с "Марии". Это было мое последнее распоряжение.
Здесь я должен отметить один факт. Во время нескольких поездок моих на пристань и обратно, мне приходилось неоднократно проезжать недалеко от "Оленя". Здесь на борту были частные пассажиры, уезжавшие из Батуми. Видя меня, они каждый раз приветствовали меня криками и рукоплесканиями. Частные люди выражали мне симпатии; эти симпатии я часто встречал в Тбилиси, начиная с 1919-го года. Находясь в отставке и посещая общественные места, я неоднократно бывал чествуем отдельными группами, а также всеми ужинающими, как офицерами, так и не офицерами. Тифлисское общество выражало мне симпатии; таковое же явление происходило и в Ахалцихе, и в деревнях, в которых мне довелось бывать. Получил я однажды овации и в Учредительном Собрании. Единственно, где я встречал сначала холодность, затем неприязненность это были члены Правительства, от которых я видел лишь враждебность, особенно с лета 1920-го года. Такое отношение к себе я объясняю тем, что они не только чувствовали, но благодаря встречам и бесконечным спорам знали, что я их знаю хорошо. Ореол министерских должностей на меня не действовал. Я их видел насквозь. Для меня они были по интеллекту едва посредственными и совершенно не соответствующими тем ролям, которые им предоставила судьба. Пребывание в Думе, в Петербурге, по-видимому не помогло. Все они были мало образованы; никаких широких государственных взглядов. Напитанные лозунгами Маркса, они держались их, как слепой стены; узкие доктринеры, теоретики и весьма слабые, вне Маркса они были невеждами и не могли разбираться в тех вопросах, которые им представлялись для решения. Эти люди гешефтмахеры революции. Они прекрасно знали, что я думаю о них, и вот причина их враждебного ко мне отношения.
Прибыв к нашим кораблям, мы узнали, что французское командование приказало "Марии" и "Весте" сняться в три с половиной часа дня; было около двух часов с лишним. Я не помню сейчас, что именно, но явилась Морскому Ведомству какая-то нужда, по причине которой они хотели выехать позже и просили исполнить их просьбу. Я поехал на "Кирали" и обратился к Министру Иностранных дел Е. П. Гегечкори с просьбой послать кого-либо к французам отложить час отъезда. Е. П. Гегечкори послал бывшего в его распоряжении Абхази. Одновременно я указал Закариадзе передать ген. Цулукидзе этот злосчастный приказ о демобилизации, каковой теперь, когда власть была уже в чужих руках, являлся смешным. Но Председатель Правительства опять особенно настаивал на этом. Закариадзе уехал с Абхази. Я остался на "Кирали". Через некоторое время Абхази вернулся, он был взволнован. Какой-то французский начальник, не знаю именно кто, не стал с ним разговаривать, а при первых же словах стал на него кричать. Он ему в грубых выражениях говорил приблизительно следующее: "Убирайтесь вы вместе с вашим министром и Правительством; они мошенники, воры и лгуны и т. д.". Закончил он тем, что столкнул Абхази с лестницы. Абхази докладывал об этом Гегечкори, результатов не знаю.
"Мария" и "Веста" вышли в море в назначенный час. Ген. Закариадзе я увидел уже в Константинополе и он, на мой вопрос об этом приказе о демобилизации, ответил, что за недостатком времени он такового передать не мог. Я очень этому обрадовался.
На "Кирали" полк, итальянской службы Бодрера подошел ко мне и спросил окончательно ли я на "Кирали" и вся ли моя семья тут же. Я ответил утвердительно и он ушел. Уже здесь в Париже мне передавали (свидетельница, ехавшая с итальянским посольством), что уполномоченный министр Италии Черутти беспокоился о моем отсутствии и приказал, чтобы, пока Главнокомандующего нет на борту, "Кирали" не снимался бы.
На "Кирали" моей семье с трудом была отведена каюта 2-го класса с 4-мя койками. Нас было 6 душ; 6-й полугодовой младенец. Эта каюта была отведена моей семье совместно с ген. Чхетиани и его женой. Итого 8 душ. Конечно, физически мы там не могли разместиться. Ген. Чхетиани пошел хлопотать. В результате ему отвели одно место в каюте господина Берга. Его жена ни за что не соглашалась лечь в каюту, где я предлагал ей свое место; никакие настояния не помогли. Она устроилась вне каюты на подоконнике. Так и провела все ночи до Константинополя. Наконец, около 6–7 часов вечера, "Кирали" снялся с якоря и одновременно с этим отношение членов Правительства ко мне резко изменилось. Меня уже не видели и не замечали.
Я позволю себе высказать несколько соображений, быть может интересных для моей семьи, а также для моих друзей. На "Кирали", как я только что выразился, я уже не существовал для Правительства. Почему? Каюта заблаговременно для меня не была отведена и только после нескольких часов пребывания на палубе моей семье и ген. Чхетиани нашли одну каюту. Почему не было это сделано заблаговременно? Отъезд на пароход тайно, не сообщив Главнокомандующему о своем отбытии, между тем таковой находился рядом в вагоне. Почему? Упрек Главнокомандующему за то, что он "бросил свой пост". Каковой пост был у Главнокомандующего, когда Правительство уже погрузилось, передало власть большевикам, заключило мир со своим противником, впустило турецкие войска в Батуми и, наконец, издало приказ о демобилизации войск. Почему этот возмутительный упрек? Если ко всему этому прибавить их недружелюбное отношение, которое я встретил сразу же после отплытия "Кирали", то невольно напрашивается вопрос: не хотел ли Председатель Правительства, предав как бы случайно меня большевикам, раз навсегда избавиться от меня, живого свидетеля всех его хитросплетений. Лишь Черутти спас меня, приказав не отплывать "Кирали", пока Главнокомандующий не будет на борту, а то, я уверен, они отплыли бы без меня, как оставили на площади "Азизие", не предупредив меня о своей посадке на пароход.
Г Л А В А XXVI
РАЗМЫШЛЕНИЯ О КАМПАНИИ 1921-ГО ГОДА
Прежде чем приступить к дальнейшим воспоминаниям, я хочу высказать несколько мыслей относительно кампании 1921-го года с большевиками. Поводом к войне была, как известно, якобы просьба восставших рабочих и крестьян, адресованная к большевистской Российской власти, помочь им. Свидетели событий отлично знают, что такое восстание не имело места и не могло его иметь. Настроение в массах было определенно противо-болылевистско-русское и такового восстания нельзя было даже симулировать. Еще в 1920-м году была сделана попытка большевиков внутреннего переворота с внешней атакой у Красного моста, одновременно нападение большевиков на Военную Школу, но она не удалась и явно показала, что это была симуляция. В 1921-м году настроение масс вполне упрочилось. Даже присутствие в Тбилиси чрезмерно большой большевистской делегации, занимавшейся пропагандой большевизма, даже разрешение пропаганды этой идеи не поколебали противо-большевистского настроения. Этот повод, это так называемое "восстание крестьян и рабочих" никоим образом не может маскировать настоящих намерений Московского Правительства.
Нашествие на Грузию есть одна из ступеней в борьбе этого Правительства с Антантой и упрочения своего положения. Овладение Грузией отвечало всем вопросам назревших событий. Еще в 1920-м году была сделана попытка овладения Грузией. Но тогда ввиду боевых действий с Польшей и с Врангелем Московское Правительство не могло Закавказью уделить достаточно военных сил. Оно прибегло к пропаганде и Азербайджан пал жертвой умело поведенной политической пропаганды. В том же году было покончено с Арменией, которая была завоевана, хотя и с применением вооруженной силы, но главным образом пользуясь своей пропагандой, которая, вследствие распрей среди армянских политических кругов, весьма способствовала ее падению. Примененный к Азербайджану и Армении этот образ действий относительно Грузии в 1920-м году потерпел неудачу. Московское Правительство тогда решило для завоевания Грузии отрядить большее количество сил и к весне 1921-го года оно приготовилось к атаке.
Московское Правительство завоевывало Грузию, так как обладание Грузией являлось необходимостью. Владение Грузией упрочивало положение их в Закавказье. Можно сказать, что ключ владения Закавказьем есть Грузия. Присутствие самостоятельной Грузии рядом с покоренными Азербайджаном и Арменией являлось в этих государствах психологическим подогревателем освобождения их из под большевистско-русской власти. В экономическом отношении вывоз нефти Бакинского района приобретал громадное значение. Всякий экспорт сырья из России, вследствие отсутствия транспорта и общей хозяйственной разрухи, почти прекратился. Вывоз нефти и, именно, бакинской для России приобретал уже насущное значение и являлся большим козырем в руках Московского Правительства для пользования им в международных отношениях. Бакинская нефть в связи с вывозом ее через Батуми (нефтепровод Баку–Батуми) являлась важным элементом Москвы в ее экономических сношениях с иностранными державами. А незаинтересованность Антанты, особенно Англии, вследствие провала Закавказского блока (25-го апреля 1920-го года наш отказ от него в Сан-Ремо) облегчал завоевание Грузии. Этот козырь надо было иметь в своих руках и Московское Правительство правильно учло это.
Оно давно видело, что восстановление от хозяйственной разрухи возможно лишь с привлечением к этому делу держав Западной Европы. Нефть, вследствие увеличения ее значения в технике орудий производства, в последние два десятка лет приобрела колоссальное мировое значение и получение права на ее эксплуатацию явилось бы побудителем для иностранных держав для заключения экономических договоров с Москвой. Самостоятельная Грузия, через которую проходит нефтепровод и железная дорога, могла мешать заключению этого договора. Надо было иметь в своих руках и Баку и Батуми. Завоевание Грузии тем или другим способом было для Московского правительства необходимым. В поисках союзников для борьбы с Антантой Московское Правительство остановилось на Ангорском Правительстве. Сила Турции в Анатолии. Все свои силы и средства, людьми и сырьем, Турция черпала там. Настоящая Турция там.
Между тем Ангорское Правительство, сначала рассматриваемое как мятежное, постепенно приобрело международное значение. Слабое вначале, с течением времени черпая силы в ресурсах Анатолии, Ангора постепенно усилилась и представила силу, с которой нельзя было не считаться и державы Западной Европы стали с Ангорой считаться уже как с державой и заключать с ней те или другие договоры. И вот, Московское Правительство по идеям и основам своей провозглашенной политики считающееся интернациональным, заключает союз с Турцией, которая была исконным и историческим врагом России и по агрессивной политике в Закавказье и Азии, и по причинам религиозного характера. Овладение Константинополем и выход к Средиземному морю было издавна целью русской политики. Союз с Турцией укрепил международное положение Московского Правительства, которое для усиления Ангорского Правительства снабжало его средствами борьбы с Грецией, являющейся собственно орудием борьбы с Ангорой в руках Антанты.
Самостоятельная Грузия клином врезывается между современной Россией и Турцией, всегда могла послужить базой для Антанты, для разъединения союзных Турции и России. Ангорское Правительство не могло не оценивать этого положения и ему было выгоднее, чтобы Грузия находилась в руках, вследствие народившейся обстановки, своего союзника, России, а не была бы самостоятельной державой. Территория Грузии могла стать местом десанта войск Западной Европы, владеющей Константинополем, и базой для действий против Турции и России. К этому надо добавить, что для Ангорского Правительства было бы выгоднее видеть Грузию в руках по современным условиям слабой России, а не в руках или на стороне могущественной Антанты. Я позволю себе высказать взгляд, что, если произойдет вооруженное столкновение между современной Россией и державами Западной Европы, считая в последней не одну только Антанту, то Грузия и Закавказье явятся театром военных действий. Заняв Батуми и этим обеспечив себе тыл от Турции, высадившиеся, имея свободные морские сообщения, будут иметь полную возможность развить свои действия по Черноморскому побережью, а также по направлению на Баку. В последнем случае, если Ангорское Правительство выступит активно на стороне России, Грузия и Армения явятся источником, из которого произведшие десант почерпнут достаточно живых сил для обеспечения со стороны турок своей операции на Баку.
Оценивая это значение Московское Правительство не могло оставить без завоевания этот участок территории, который мог бы послужить в будущем базой для действий западно-европейских держав против него и являлся территорией, откуда эти державы могли разъединить Россию от Турции и всегда угрожать Баку, т. е. нефти.
Еще одно обстоятельство, которому завоевание Грузии также отвечало. Московское Правительство объявляет себя защитником рабочих и народных масс, защитником труда против капитала. В этом направлении оно у себя, во внутренней политике, воспитывает народ. Блокирующая Антанта объявляется врагом русского народа и в этом направлении ведется их неустанная пропаганда. Кто с Антантой, тот враг русского народа, враг рабочих и крестьян. Я не буду утверждать, что эти идеи вкоренились в народных массах России; но они насаждались и частью народа несомненно были восприняты. Идея помощи рабочим и крестьянам Грузии, и война с государствами, склонившимися в сторону Антанты, а, значит капитала, не могла вызвать противодействия русской народной массы, впрочем всегда покорной, тем более, что среди части ее находились горячие защитники этой идеи; с одной стороны, коммунисты и с другой все, кто находил желательным такое завоевание, например великодержавники. Таким образом и в этом отношении завоевание Грузии, бывшей частью государства Российского, склонившейся явно на сторону врага России и капитала, и где рабочие и крестьяне якобы просили помощи, оправдывалось и в слоях политических, и в глазах тех, кто по политическим убеждениям должен был быть противником этого. Такое положение, несомненно, укрепляло также внутреннее положение Московского Правительства, принужденного силой обстоятельств отвлекать внимание масс от той хозяйственной разрухи, которую оно не могло исправить и действительные причины которой оно должно было скрывать. Итак, и в смысле международных отношений и упрочения своего внутреннего положения, и в смысле экономическом, и в смысле военно-стратегическом завоевание Грузии являлось необходимостью для Московских правителей.
В 1920-м году Московское Правительство, отвлеченное войной с Польшей и Врангелем, не могло уделить достаточно сил для завоевания Грузии. Однако оно попытку все же сделало; но сил оказалось недостаточно. Мы знаем, что договор Московского Правительства с Грузией, в котором признавалась самостоятельность последней, был подписан 7-го мая 1920-го года. Между тем войска Московского Правительства перешли нашу границу еще 2-го мая, т. е. до подписания договора. Это значит, что переговоры велись с целью усыпления Грузии; пользуясь этим усыплением, они могли быстрым наступлением застать нас врасплох и достичь успешного завершения своих действительных намерений. Если рассматривать договор, можно сказать, что пункты его лишь гарантировали сильнейшему возможность в любой момент начать войну; настолько они были неопределенно составлены и настолько они могли вызвать споры по любому, обозначенному там вопросу. Да и, вообще, договор не есть гарантия. Все договоры всегда нарушались. Даже нейтралитет той или другой страны не являлся обеспечением против вооруженного нашествия. Не останавливаясь на примере Бельгии, можно указать Китай, территорию которого Россия и Япония предали ужасам войны и, кстати сказать, неприкосновенность территории которого была основой, неоднократно подчеркнутой, политики Великих Держав. Несмотря на то, что перед Русско-Японской войной, на основании этой самой неприкосновенности китайской территории, Великие Державы потребовали от Японии вернуть обратно Китаю завоеванный ими Порт-Артур и, несмотря на то, что штурм его дорого обошелся Японии.
Заключенный с Московским Правительством договор нас не совсем усыпил. Я говорю не совсем, ибо, когда войска Московского Правительства вступили в Баку, в 1920-м году, у нас была объявлена мобилизация и мы стали лихорадочно готовиться к войне. Однако, мы к войне не были готовы. К войне надо готовиться задолго, а не за неделю. Заключение военного союза с Азербайджаном, происшедшее летом 1919-го года, я не могу признать подготовкой, ибо кроме бумажного договора ничего не было сделано; даже не было выработано основных черт взаимных действий на случай войны. Об остальном нечего и говорить, ничего не было сделано. Несмотря на нашу мобилизацию враг все же нас застал врасплох и нас выручила малочисленность врага и взрыв Пойлинского моста. Последний задержал противника, заставил его отойти от железной дороги и идти пешим порядком, что дало нам возможность организовать сопротивление. Мы выиграли эту кампанию. Итак, в 1920-м году политика Московского Правительства завоевать нас окончилась неудачей. Таким образом, принимая во внимание причины войны и действия Московского Правительства по отношению Грузии в 1920-м году, можно было быть уверенным, что новая попытка завоевания Грузии последует скоро.
Могли ли мы избежать этого завоевания или, вернее, могли ли мы так приготовиться к войне, что были бы в состоянии вооруженной рукой успешно защитить себя от этого вторжения. Является основной вопрос, могла ли "маленькая Грузия" сопротивляться "Великой России". Рассмотрим этот вопрос. Если разбирать его только в этой плоскости, а именно "маленькая" и "Великая", то, конечно, не могла. Однако, оценивая обстановку, нельзя признать Россию этого времени ее жизни "Великой", как понимали это слово до революции. Великая Россия распалась. Громадные области перестали быть ресурсами, из которых Великая Россия черпала свои силы и средства для борьбы. Вся Сибирь, Туркестан, Закаспийская область, Украина, Польша, Финляндия, Прибалтийские страны, Бессарабия, Закавказье не только не могли служить ресурсом, откуда можно было черпать силы и средства борьбы, но часть из них были окончательно оторваны, а другие части требовали войск для удержания их в орбите Московского Правительства. К этому надо добавить казаков, Донских, Кавказских, Уральских и других, которые, если не враждебно выступали против Московского Правительства то во всяком случае, в это время в массе являлись лишь пассивными свидетелями. Таким образом, оставалась лишь часть Европейской России, т. е. Великороссия, ее центральная часть и часть Поволжья. До последней великой войны Европейская Россия насчитывала около 100 миллионов жителей. Вычтя отсюда все оторванные части и приняв во внимание сколько войск Московское Правительство должно было держать в частях, где власть его держалась лцшь на штыках, как в Украине и других областях, надо признать, что понятие "Великая" уже не отвечало действительному положению вещей, ни по обширности территории, ни по числу населения. Этому уже свидетельствует то обстоятельство, что для борьбы с ген. Врангелем и Польшей в 1920-м году большевики могли выставить несколько сот тысяч (около 300), тогда как настоящая Великая Россия выставляла миллионами. Хозяйственная разруха и сильный недостаток транспорта еще более обессиливал эту "Великую Россию". Слабость ее вполне выказалась в ее войне с Польшей. Несомненно Польша никогда не могла бы сопротивляться той Великой России, которую мы знали. Польша не только отразила теперешнюю Россию, но внесла войну в ее пределы и принудила ее подписать желательный ей договор, даже деньги были уплачены Польше. А между тем можно ли было Польшу считать могущественной державой? Конечно, нет. Она только что составлялась из частей бывших столетиями под властью Германии, Австрии и России; она не была еще сплочена. Она только начала формироваться и далеко не представляла того сплоченного механизма, который мы называем государством. Войска только устраивались. Новые веяния, расшатывающие и разрушающие дисциплину, эту основу военной мощи, не были обезврежены в армии и она была не готова и, конечно, далека была не только от идеала, но и того, чтобы ее назвать посредственной. Она выиграла и выиграла прекрасно, несмотря на то, что ее войска были принуждены совершить отступление до 200 верст; отступление же всегда уменьшает боеспособность войска. Ясно, что военная мощь войска Московского Правительства далека от мощи войск Императорской России и ее победа над Деникиным, Врангелем и над нами лишь показатели, как были в действительности слабы побежденные.
Успех польской армии я не могу приписать французским инструкторам и даже французскому командованию. Кучка людей не может оказать влияния на исход целой кампании, если не целой войны. Инструктора могут обучить армию, но для этого нужны годы и даже десятки лет, а не недели. Руководство, конечно, имеет влияние; но руководство не в силах заменить армии; руководство не может достичь успеха, если войсковые единицы не умеют достичь тактического успеха; руководство ничего не может сделать, если армия отказывается воевать. Нисколько не отказывая французскому командованию и инструкторам в военных способностях, все же надо признать, что поляки обязаны своим успехом главным образом своей армии, качества которой и вообще боеспособность и командование оказались выше таковых армии Московского Правительства. Надо признать, что с точки зрения качества русско-большевистские войска далеко не представляют грозной силы. Критический объективный обзор столкновений наших войск с ними в 1920-м и 1921-м годах может это еще раз подтвердить. В частности, надо сказать, что мы обладали еще одной благоприятной данной. Эта данная состояла в том, что для большевистской России война в Закавказье была войной несколько колониального характера. Я не читал доклада Геккера, но по рассказам о нем знаю, что Геккер требовал для наступления на Грузию около 35000 штыков. Если бы Московское Правительство сумело сосредоточить в Азербайджане эти силы к августу, сентябрю или октябрю 1920-го года, оно напало бы на нас раньше, а не в феврале следующего года. Но дело в том, что недостаток транспорта и, вообще, в средствах доставки их армии, настолько был труден в России, что эта подготовительная работа требовала очень много времени. Кроме того, эта война показала, что указанное Геккером число войск едва успели сосредоточить к началу действий, а участие под Хашури большевистских войск, прибывших не останавливаясь прямо из Петровска, подтверждает эту мою мысль. Для Московского Правительства эта война была окраинная, война далекая от жизненных центров и висевшая, как на волоске, на одной железнодорожной ветви Ростов–Баладжары–Тбилиси. А известно, что война, когда театр войны удален от жизненных центров, когда сообщения с театром войны затруднительны, очень трудна для этих государств. Маленькая Япония решилась на войну с Россией, отлично учтя это обстоятельство. Если бы Сибирская железная дорога была двухколейная с провозоспособностью 30–40 пар поездов, Япония никогда бы не выступила на войну с Россией один на один, ибо Россия могла сосредоточить очень легко против Японии тройные силы. Англия с бурами, с горстью людей вела войну 2 1/2 года.
Таким образом надо признать, что с "маленькой Грузией" воевала не "Великая Россия" и что для последней эта война происходила в трудных условиях войны колониального характера. Если же взять во внимание только то число войск, которое участвовало со стороны России, то маленькая Грузия свободно могла бы выставить численно больше войск. Если же была бы произведена подготовка к войне, как это надлежит всегда понимать, если бы к войне готовились так, как нужно, то войска Московского Правительства или были бы сразу отогнаны, или Московское Правительство для подготовки войны должно было сосредоточить больше войск и следовательно наступление отложить на более или менее продолжительное время, или же война затянулась бы и при соответствующей подготовке могла превратиться в бесконечную. Могли же горцы Дагестана вести с Россией войну в течение 60 лет, будучи окружены со всех сторон. Могли буры 2 1/2 года сопротивляться Англии, имевшей морские сообщения. Мы же и в этом отношении были в благоприятных обстоятельствах. Черное море не принадлежало Московскому Правительству; напротив, через Черное море мы могли получать средства борьбы. Но надо было готовиться к войне и 1) не жалеть денег, которые все равно потом истратили на пребывание за границей, и 2) не строить обороны на таких началах, на каких строило наше Правительство, включительно до организации войск на началах гвардейских.
К делу обороны страны у нас относились несерьезно. Мобилизация армии считалась единственной подготовкой к войне. Между тем таковая есть лишь последний акт в деле подготовки страны к самозащите. Ни подготовки государства в инженерном отношении, ни заготовки военных припасов и материальной части, ни плана войны, ни организации войск, позволяющей выставить сразу в поле большее число бойцов, ни мер к ускорению мобилизации, ничего, ничего не было сделано. Делегация Московского Правительства, находившаяся в Тбилиси, не могла не видеть неподготовленности нашей к войне и только поэтому наш противник считал, что для завоевания Грузии достаточно лишь несколько десятков тысяч бойцов.
Действительно, по нашей организации вооруженных сил у нас имелось 12 батальонов армии, которые по мобилизации разворачивались в 36 бат. 3-х ротного состава, т. е. около 21–22 тысяч штыков; Гвардии было 20–24 бат. силою около 10–12 тысяч штыков. Таким образом мы могли выставить всего 32–34 тысячи штыков. Это простая арифметика и Геккер, вполне правильно учитывая, что на нашей восточной границе из этого числа мы могли сосредоточить в лучшем случае лишь 2/3 наших сил, т. е. 22–23 тысячи, требовал себе 35 тысяч штыков, иначе говоря он достигал полуторного превосходства в силах. Треть наших сил, если не больше, была бы во всяком случае отвлечена действиями на нашей северной границе. Наша организация не позволяла привлечь к действиям остальной резерв наших запасных, иначе говоря, мы, благодаря нашей организации вооруженных сил, не могли использовать всю ту силу сопротивления, какую мог бы выказать народ. Итак, надо признать, что при соответствующей подготовке к войне, соотношение сил между "маленькой Грузией" и "Великой Россией" далеко не соответствовало понятиям "маленькая" и "Великая". Я не могу и не хочу касаться вопроса о подготовке к войне в полном его объеме и в деталях.
* * *
Я позволю себе наметить основные этапы обороны нашей страны против тогдашнего противника. Прежде всего, должна была быть одна вооруженная сила и именно армия. Ее организация должна была быть такова, чтобы мы сразу могли выставить в поле возможно большее число действующих штыков. Этого можно было достигнуть, имея в мирное время 20–25 бат., которые в зависимости от той или другой системы развертывания могли дать от 60 до 100 бат. Число 20–22 бат. не является для нас непомерным, ибо мы содержали 12 армейских и 20–22 гвард. бат. На дальнейших подробностях организации я не буду останавливаться. Затем Тбилиси должен был быть превращен в маневренный укрепленный район. Сила укреплений зависит от возможности силы противника и наличия финансовых средств. Не задаваясь широким масштабом, можно было бы все же усилить обороноспособность Тбилиси, примерно, как она была усилена в 1920-м году, когда были воздвигнуты укрепления левого берега Мтквари. Устроив укрепленные узлы обороны приблизительно в районе Лило-Махати и Кукийских озер, а также развив имеющиеся старые укрепления в районе Авчали на левом берегу р. Мтквари и в районе Мухат-Гверды на ее правом берегу, мы получили бы маневренный укрепленный район, упирающийся тылом в горы. Обойти этот район можно было бы или через Кахетию и Тианеты, и дальше на Душет, или через Манглис-Ахалкалаки-Боржоми. Этот обход противник мог бы предпринять лишь при значительном превосходстве в силах и такие действия явились бы для него весьма опасными, принимая во внимание активность войск со стороны Тбилиси и разъединенность операционных направлений от главного направления на Тбилиси. Для прикрытия мобилизации и развертывания должно было построить укрепления у Красного моста, в районе к юго-востоку от Садахло и на Сакараулис-Мта. Пойлинский мост обязательно должен был быть подготовлен к взрыву и устроить надмостные укрепления. Укрепления эти могли быть при той обстановке, какая создавалась, такого же характера, как и выстроенные уже, т. е. полевого типа, и не требующие особых затрат. Затем должен был быть укреплен Сурамский хребет, а также возведены укрепления на Зекарском и Годердзском перевалах, и на перевалах через Кавказский хребет. Должны были быть укрепления и на Гагринском направлении. Из этих укреплений, укрепления Сурамского хребта и на Зекарском и Годердзском перевалах могли быть поставлены во вторую очередь, однако все подготовительные работы должны были быть сделаны заблаговременно. Это черновая схема указывает, что главные действия должны были произойти в районе Тбилиси, а если противник позволил бы, то и к востоку от него. И только вычерпав здесь все силы обороны можно было продолжать оборону, базируясь на западную Грузию. Однако, вынужденные оставить Кахетию, где были бы развиты действия второстепенного значения, и Карталинию, надлежало заблаговременно организовать в этих областях действия на тыл противника, чему способствует горный и лесистый характер этих областей и особенно в Кахетии (Телав-Хевсуретия), а в Карталинии Триалети и Месхети. В дальнейшем, в случае невозможности удержаться на Сурамском хребте, оборону пришлось бы перенести, главную в Гурию и дальше в последний оплот Батуми, и вспомогательную в Сванетию. Но к таковому плану надо было готовиться заблаговременно и заблаговременно рассредоточить запасы, особенно боевые. Я считаю, что времени у нас для этого было достаточно за 2–3 года самостоятельности. А если изложенные мероприятия были бы приняты своевременно, то противник не осмелился бы начать войну по крайней мере теми силами, которыми он начал, а приготовиться к серьезному наступлению ему для сосредоточения достаточных сил пришлось бы отсрочить начало войны и это дало бы нам время для дальнейшей подготовки к войне. Надо было готовиться и готовиться серьезно, а не взывать к луне и звездам.
Вышеизложенные соображения и отсутствие мало-мальски серьезных мер к обороне страны и легли в основание высказанного мной взгляда пришедшему ко мне В. Джугели в ночь с 15-го на 16-е февраля, что война несомненно будет проиграна, но что во всяком случае драться надо, почему я и согласился вступить на службу. Все эти мысли высказаны, беря в соображение создавшуюся обстановку 1920-1921 годов.
После 16-го февраля 1921-го года было невозможно организовать сопротивление страны на высказанных соображениях. Не было ни времени, ни средств, ни вооруженных сил. Не имея войск и средств к борьбе нельзя было мечтать о выигрыше войны. Это не исключает возможности сопротивления народа, но другим способом, а именно организацией партизанской народной войны. Местный элемент нашей страны этому способствует. Но и эта последняя требовала подготовки заблаговременной. Иначе говоря, в плане обороны страны этот способ войны должен был быть установлен и своевременно должны были быть приняты меры на тот случай, если бы отражение противника не окончилось бы для нас благоприятно, т. е. если бы главные военные действия на полях сражений не дали бы победы над врагом.
Не останавливаясь на том общем вопросе, почему мы не оказались готовыми к войне 1921-го года, и кто был этому главным виновником (на этот вопрос мои воспоминания отвечают в целом), и остановившись лишь на самом начале войны и на времени непосредственно предшествующем ей, я должен признать, что вина лежит на всех тех, кто непосредственно, по своей должности, стоял у высшей власти. Что касается высших военных чинов, то, допуская, что вся обширная система подготовки страны в военном отношении ускользнула из их рук, я все же и представителям высшей военной власти не могу не поставить в вину того обстоятельства, что те средства, которыми они обладали, не были целесообразно использованы и также не были приняты те мероприятия, которые зависели всецело от них и только от них. Конечно, лучше драться с противником, вполне подготовившись, но это не знаменует, что, если не все у тебя в готовности, то не надо принимать мер к наилучшему использованию имеющихся средств. В этом вина падает на Военного Министра с его двумя помощниками и на начальника Генерального штаба. Эти люди были ближайшими стражами обороны страны. Нравственная сторона ответственности с Военного Министра, как человека невоенного, отпадает; ему трудно было догадаться, что оборона страны не заключается только в мобилизации и в постановке тех или других полков там-то и там-то, будь то хотя бы угрожаемая граница. Тем более нравственная вина падает на военных представителей высшей военной власти.
Ошибки, допущенные ими, разбиваются на две категории: 1) на ошибки в период непосредственной подготовки и 2) на ошибки в руководстве с началом военных действий. К первым ошибкам надо отнести сначала отсутствие плана войны. Составление плана войны удел Генерального штаба, это есть его главная задача. Такого плана не было составлено ни в полном его объеме, ни схематически. Конечно, таковой план должен был быть составлен согласно директив, выработанных высшим учреждением. Однако, если этих директив не было, их надо было испросить. Непосредственным наблюдением за этой работой или, вернее, за тем, чтобы она производилась, являются два помощника Военного Министра, каждый в своей области. Их вина усиливается еще тем обстоятельством, что в ноябре была объявлена мобилизация и несмотря на то, что до февраля следующего года военные действия не были начаты, за это время в этом отношении ничего не было сделано. По-видимому считалось, что мобилизация и занятие частью войск угрожаемой границы и есть все в деле подготовки страны к обороне. В области составления плана войны был разработан лишь отдел мобилизации войск, но этот отдел сильно хромал. Например, запасные полки были образованы лишь моим приказом и во главе их поставлен ген. В. Цулукидзе. Не было принято мер к тому, чтобы запасы и материальная часть для прибывающих запасных хранилась при штабах батальонов. Конечно, я указываю лишь наиболее бросающиеся в глаза ошибки. Детальный разбор плана мобилизации выказал бы много других недостатков. В период непосредственный перед началом военных действий не было составлено плана предстоящих действий, т. е. какой образ действий предпринять в случае открытия военных действий и, следовательно, каков план сосредоточения и развертывания вооруженных сил; эта вина всецело падает на командование в лице ген. Одишелидзе, стоявшего во главе войск.
За время ожидания войны, с ноября по февраль, войска были развернуты на угрожаемой границе. Ясно, что это было сделано с тем, чтобы быть готовыми к открытию военных действий. Однако, несомненно, сами мы не рассчитывали начинать войну. Мы занимали выжидательное положение и готовились к отражению противника путем парирования; пока противник не перешел бы в наступление, мы оставались бы неподвижными. Отсюда ясно, что и расположение войск, их группировка должна была соответствовать этому основному способу предначертанного нами образа действий. Было ли это сделано? Нет.
Войска на восточной границе были расположены следующим образом. В Лори 3 батальона Гвардии, около 1500–1800 человек; на Санаинском направлении 5, 7 и 8 батальоны. Я не знаю были они, как 3-х батальонные полки (вероятно нет) или как отдельные батальоны, а также входили ли в состав этой группы гвардейские батальоны или нет; во всяком случае должен признать, что эта группа была сильнее Лорийской группы. Следующая группа стояла у Красного моста; она была силой в 7 батальонов Гвардии и превосходила Санаинскую группу. Затем у Пойлинского моста стояли 2 гвардейских батальона и против Закатал 1 армейский и 1 гвардейский батальоны. Ближайший резерв этих групп, 1 батальон 1-го полка и Особый гвардейский стояли в Тбилиси. Караульный батальон не мог считаться боевой единицей для вывода в поле. Остальные войска были расположены на своих стоянках и не считались резервом для войск, развернутых на восточной границе; это подтверждается тем, что из этого источника был потребован за время с начала военных действий до 15-го февраля ночи лишь один батальон 9-го полка, расположенный в Батуми, и не были вызваны даже гвардейские батальоны из Гори. Таким образом главная масса развернутых сил находилась на границе на участке от Воронцовки до р. Мтквари у Красного моста. При этом, на этом участке Лорийскому направлению придавалось наименьшее значение, а Санаинскому и Красномостному придавалось большее значение, причем последнему Красномостному наибольшее. На это уже указывает и расположение Тбилисского резерва, который находился ближе всего к войскам Красномостного направления. Затем от Воронцовки до Пойлинского моста включительно командование было объединено в лице ген. И. Гедеванишвили. Это было совсем неправильно. Войска объединяются в командовании, когда для этих войск ставится одна определенная и общая для них цель. В настоящих условиях таковой единой цели не было, так как цели, могущие быть поставленными войскам этих четырех групп, не могли быть одни и те же. Главные две группы Санаинская и Красномостная стояли на двух различных направлениях и одна и та же цель действий не могла им быть поставлена. Устраивать взаимодействия этих сил постановкой им обеим одной общей цели никак нельзя было; у каждой из этих групп намечалась своя операционная линия наступательного и оборонительного характера. Эти направления, каждое в отдельности, приобретали значение вполне самостоятельное в вопросе обороны всей страны и постановка им целей и задач должна была быть в руках высшего командования. Что касается Дорийского направления, то таковое являлось второстепенным и могло рассматриваться, как обеспечение правого фланга общего фронта, и следовательно таковое должно было находиться в руках также высшего командования, к тому же по своей удаленности от театра главных действий и по разъединенности от него громадным горным пространством, оно собственно составляло самостоятельное направление. Ген. И. Гедеванишвили в деле обороны страны, как частный начальник, не мог быть воплотителем общей идеи обороны страны; таковым должен был быть сам Главнокомандующий. Вручив ген. И. Гедеванишвили почти все войска, предназначенные для действий на восточном фронте и на различных операционных линиях, Главнокомандующий оставил в своем распоряжении лишь незначительный резерв. Таким образом он отказался от личного руководства главной массой войск и при этом на самом важном направлении.
Рассмотрение предварительной группировки развернутых войск приводит к следующим выводам. Две наибольшей силы группы стоят на Санаинском и Красномостном направлениях со слабым резервом в Тбилиси. Эти главные группы находятся в распоряжении частного начальника ген. И. Гедеванишвили, который и мог ими руководить вполне самостоятельно. Главнокомандующий мог вмешаться, лишь вводя в дело свой незначительный резерв, который по своей малочисленности не мог быть вершителем боя на таком обширном фронте, как Воронцовка–Пойли. Резерв есть средство управления предстоящей операции, если обстановка требует выжидательного образа действий. Малочисленность резерва, могущего служить лишь только для парирования неблагоприятных случайностей, знаменует, что обстановка считается достаточно выясненной, что решение уже принято, что всем частям боевого порядка даны задачи, поставлены цели, что намечен главный удар, что остается только действовать, т. е. что настал последний акт удара и все брошено на весы.
Таково ли было положение? Конечно, нет. Обстановка далеко не была выяснена и, как известно, мы находились в выжидательном положении. При таком положении надо было иметь сильный резерв. Повторяю, что части остававшиеся на территории не считались в резерве для действий на восточном фронте, да и не могли вовремя явиться на поле предстоящего сражения. Каковы же были намерения главного командования? Что хотело предпринять оно с началом военных действий. На этот вопрос ответить нельзя. Вручив почти все войска ген. И. Гедеванишвили, Главнокомандующий этим отказывался самолично управлять действиями этих войск, а оставив себе незначительный резерв, лишил себя возможности оказать решительное влияние на ход этих операций. Я не знаю, какие инструкции были даны ген. И. Гедеванишвили, а этим последним начальникам Санаинской и Красномостной группы. Может письменные документы осветили бы что хотел и чего добивался Главнокомандующий.
Во всяком случае расположение войск и их первоначальные действия указывают, что определенного плана предстоящих действий также не было. И вот почему. С началом действий Красномостная группа была двинута на помощь Санаинской группе. Направление, которому за день до этого придавалось такое громадное значение, что на этом направлении была сосредоточена наиболее сильная группа, оголялось. Чего же хотело Главное командование, сосредотачивая сильную группу на этом направлении и при первых же выстрелах оголяя это направление. Не сумею ответить. Я не касаюсь детального расположения этих групп. Знаю, что в период с ноября по февраль Главнокомандующий ездил туда и, значит, подробное расположение войск не только на карте, но и на местности не могло ускользнуть от его глаза. Не вдаваясь в то, по чьему приказанию было оголено Красномостное направление, по приказанию Главного командования или по приказанию ген. И. Гедеванишвили, все же таковая перегруппировка не могла не быть известной Главному командованию и, если последнее не было с этим согласно, оно могло и должно было не позволить этого.
С открытием военных действий главное командование начало усилить разбитый Санаинский отряд пакетами из своего незначительного резерва и только израсходовав его, взяв даже 2 роты караульного батальона, только тогда, уже 15-го февраля, оно вызвало из Батуми батальон 9-го полка. При этом, усиляя пакетами этот отряд, ген. И. Гедеванишвили ставилось задачей "перейти в наступление". Это не есть руководство. Случилось то, что должно было случиться, когда главное командование в выжидательном положении начала боевых действий оставляет в своем личном распоряжении столь малочисленный резерв, что вводом его в дело не может оказать влияния на ход боя или операции.
Итак, подводя итоги недочетам, имевшим место за ближайший к началу военных действий период, надо указать: 1) отсутствие плана войны, 2) неправильное развертывание сил, нет почти резерва, 3) отсутствие плана предстоящих военных действий, 4) объединение командования различных операционных направлений, 5) отказ Главного командования от личного руководства на главном театре военных действий, 6) оголение Красномостного направления, 7) отказ от привлечения к полю сражения войск, расположенных на остальной территории (вызван только один батальон), 8) усиление войск Санаинской группы пакетами, 9) неправильная постановка задач ген. Гедеванишвили, а именно "перейти в наступление", каковое по обстановке являлось не целесообразным и не соответствующим.
* * *
Таковы были недочеты и ошибки, совершенные в ближайший перед войной период и в начале ее. Они привели к полному поражению большей части наших войск; из числа войск, выдвинутых на фронт Воронцовка–Красный мост и принявших бой 16-го февраля, вернулось в Тбилиси более или менее в порядке около 600–700 человек, составлявшие остатки 12–15 единиц. Это решило кампанию. Я уже подсчитывал, что осталось не тронутым этим поражением. Здесь я перечислю их. Это были: 1 бат. 4-го полка, 1 бат. 9-го полка, 1 бат. 10-го полка, 1 бат. 11-го полка и 1 бат. 12-го полка, Военная Школа, главный контингент которых составляли только что призванные молодые; из этого числа 1 бат. 11-го полка не мог успеть подойти к Тбилиси и прибыл лишь в Хашури в момент, когда мы там находились, а бат. 12-го полка, как разбитый на части и стоявший в Ардагане и на Минглисе, должен был быть совсем исключен из числа действующих войск. Итого 4 батальона и Военная Школа. К этому надо добавить 2 Горийских гвардейских батальона, Батумский и Ахалцихский гвардейские батальоны, итого 4 батальона, а всего 8 батальонов и Военная Школа. Поражение же понесли: 1 бат. 1-го полка, 5, 7 и 8 полки армии и вся Гвардия, за исключением вышеперечисленных, Сухумского, 2-х бывших на Пойлинском направлении и одного Кахетинского: итого 4 армейских и 13 гвардейских, а всего 17 батальонов, считая все силы в 12 армейских и 24 гвардейских батальонов, т. е. 3/4 из того числа, которое могло участвовать в боях только на восточной границе, и не менее половины всех вооруженных сил Республики.
Каковы же были общие причины нашего проигрыша войны? На этот вопрос отвечают мои воспоминания в целом. Теперь я обобщу выводы. Буду останавливаться лишь на фактах, последовательное перечисление каковых является показателем действительных намерений правящих.
Вооруженные силы суть оплот государства; они являются защитником своего государства и служат для него железной оградой, за которой народ предается мирному развитию своих сил. Вооруженные силы и их устройство должно привлекать всемерное внимание правящих, дабы обеспечить народу спокойную жизнь. Вместе с тем армия является отражением всех свойств своего народа, ибо она рождается из него, она есть кровь от крови, плоть от плоти его. Как в зеркале армия отражает в себе все положительные и отрицательные стороны своего народа и степень ее могущества и боеспособности соответствует силе и степени развития внутренних сил народа. В момент могущества или слабости народа, в момент наивысшего развития своей культуры или упадка, армия в такие же моменты соответственно или достигает наивысшей силы своего развития или идет к своему упадку. Этот закон настолько непреложен, что по армии, как по термометру, можно судить о степени могущества и развития сил народа. Веяния, которыми охватывается народ, сейчас же находят свое отражение в армии. Это явление дает себя особенно чувствовать в народах с представительным образом правления. В странах с абсолютным монархическим правлением принимаются меры к изолированию армии от внутренней жизни государства; однако, так как армия и здесь составляется из того же народа, из тех же единиц, то внимательный исследователь и здесь в армии найдет те же явления, и этот закон остается верным и в монархических странах.
Это явление и было следствием того, что в России в 1917-м году, армия вся присоединилась к революции, чего она не сделала в 1905-м году, когда эти новые веяния еще не успели пройти в толщу народа. Были и другие причины такого единодушного присоединения к революции, но это была ее главная причина, это была основа всех остальных причин. Хладнокровный и беспристрастный критик вооруженной силы, армии народа, исследующий ее свойства и, значит, исследующий ее внутреннюю жизнь, всегда может верно определить степень состояния внутренних сил народа, который в вооруженных силах выказывает свои черты и свое развитие наиболее резким, бросающимся в глаза, образом. Тот тон, который берется в отношении вооруженной силы, то направление, которого придерживаются правящие в своих мероприятиях по отношению к ней, те условия, в какие ставится армия, защитница народа, и характеризуют создавшееся положение весьма рельефным образом.
Вот почему, исследуя все, что происходило в наших вооруженных силах, их душу и мероприятия, принимаемые в отношении их правящими, и можно судить о том, что делалось правящими и что происходило в недрах народа. Здесь и можно найти общие причины, которые послужили причиной нашего поражения.
К этому я и приступлю. Прежде всего я остановлюсь на вопросе, хотели ли правящие создать вооруженную силу, считали ли они, что вооруженная сила является необходимостью для жизни государства. На этот вопрос дать ответ определенный и ясный, положительный или отрицательный, нельзя. Правящие, как представители новых веяний, новых учений социализма, по существу своего учения были противниками войн и, следовательно, разрешение спорных международных отношений основывали на началах разрешения их мирным путем. Однако, действительность жизни показала, что мир далеко не достиг такого развития, чтобы спорные вопросы могли разрешиться иначе, как вооруженной рукой. Это обстоятельство, это, так сказать, сама жизнь продиктовала им признавать вооруженную силу. Однако, они это признавали, как злую необходимость. В той обстановке, в какой произошла революция, они видели, что поражение России привело бы ее к порабощению, к гибели. Вот поэтому, с началом революции российские социалисты, и меньшевики среди них, объявили себя сторонниками продолжения борьбы с Германией. Но это они сделали, скрепя сердце. Подобная же обстановка была в Грузии, где непосредственная опасность грозила со стороны Турции и, конечно, России и своих соседей. И вот в Грузии социалисты-меньшевики, бывшие здесь господами положения, стали на ту же дорогу и сделались сторонниками вооруженной силы, но против своей воли.
Казалось бы и начинать делать это дело. Но нет, они признали, что вооруженная сила должна существовать, но хотели ее организовать на "новых" началах, иметь в ней прежде всего поддержку режима. Имея очень смутное понятие о революционной армии времен великой французской революции и полагая, что эта революционная армия представляла нечто новое, они и здесь, в Грузии, стали категорически отвергать те устои и ту организацию, на которых должны быть построены вооруженные силы, и стали искать новых путей к созданию вооруженных сил "по-новому". Это стремление видно ясно; оно проявлялось всегда и подчеркнуто в моих воспоминаниях. Еще в декабре 1917-го года военная секция нашего Национального Собрания стала на ту точку зрения, что в армии нашей должны быть допущены комитеты и партийность. Это искание новых путей проявилось и в той критике, которую высказали члены исполнительного комитета Национального Собрания по проекту организации армии, представленному Военной комиссией. Симптоматична фраза Н. В. Рамишвили, сказавшего, что в этом проекте все больше старое и очень мало "нового". Однако, во время второго заседания, когда нависла непосредственная турецкая опасность, было решено этот проект принять. За это стоял глава соц-демократической партии. Однако, это решение было не искреннее, проект был похоронен и вновь стали искать "новых начал", на которых должна была построиться новая вооруженная сила. И нашли. Появившаяся из революции "Красная Гвардия" была переименована в "Народную". Это была та новая вооруженная сила, которая удовлетворяла понятиям правящей партии для организации армии. Несмотря на всю абсурдность организации вооруженной силы на началах Гвардии, эту последнюю стали укреплять всеми способами. Конечно, она не выдержала первых же боевых испытаний, но на это закрыли глаза.
Г Л А В А XXVII
ГРУЗИНСКАЯ НАРОДНАЯ ГВАРДИЯ
Что из себя представляла гвардейская организация? Каковы ее качества? Действительно ли этот род войска представлял новую военную организацию, никогда не виданную миром. Мы знаем по истории прошедших времен много различных систем организации вооруженных сил, а также отрицательные и положительные качества этих систем. Войска организовывались по следующим системам: 1) Наем, 2) Вербовка, 3) Рекрутчина, 4) Система кадров и 5) Милиция. Рассмотрим эти системы и посмотрим к какой системе гвардейская организация может быть отнесена? Черты какой системы она в себе воплотила? Тогда ясно видны будут все ее качества и что можно было бы ожидать от нее. Кроме указанных систем, в старину была еще одна система, а именно военная каста (всадники), на которую ложилась тяжесть войны и которая занимала в государстве привилегированное положение. На этой системе останавливаться не буду, так как эта система давно отжила; скажу только, что всякая каста с закрытым в нее доступом остальных классов обречена на вырождение.
1. Наем. Эта система появилась почти повсеместно в момент укрепления центральной власти, когда власть утверждала в своем государстве свое положение и пользовалась для этого наймитами. Постепенно их стали употреблять и для войны с внешними врагами. В это время служба основывалась не на обязанности защищать родину и не на долге каждого гражданина, а на денежном вознаграждении, единовременном и ежемесячном. Качество такого рода войск: 1) Боеспособность весьма низкая, сравнительно с войсками национальными, ибо дрались за деньги, а не за идеалы; особенно, если наймиты были чужой национальности. Были, конечно, случаи честного исполнения принятых на себя по контракту обязательств, но это были отдельные случаи. 2) Переход на сторону противника, предлагавшего большую плату и лучшие материальные условия, были нередки, причем бывали случаи такого перехода во время боя. Заключенный контракт не всегда являлся гарантией. 3) Наем являлся большим государственным расходом и тяжело ложился на население. 4) Дисциплина была основана не на чувстве долга, а на боязни начальника, на палке капрала. 5) Нравственный уровень состава естественно был весьма низкий, ибо на продажность шли люди лишь с невысокими идеалами. 6) При встрече с народными, национальными войсками обыкновенно были биты. 7) Отсутствие доверия начальников к своим подчиненным.
2. Вербовка. 1) Нравственный состав был еще ниже, чем наймитов, ибо для вербовки прибегали к различным обманам, к напаиванию, к приманкам и пр. 2) Отличительной чертой вербовочных армий были грабежи, насилия, что делало их для своего населения такими же страшными, как войска противника. 3) Разнородность состава вредила крепости, спаянности отдельных единиц, а следовательно боеспособность была весьма низкая. 4) Дезертирство, оставление рядов было обычным явлением и начальники даже после победы часто оставались без войск; после поражения люди обычно разбегались и войско переставало существовать. 5) Необходимость лучшего материального обеспечения вызывала содержание больших обозов. 6) Содержать войска местными средствами нельзя было, ибо развивались дезертирство и грабительство, а большие обозы связывали свободу действий начальников. 7) Большой денежный расход. 8) Отсутствие доверия начальников к своим подчиненным. 9) Дороговизна, массовое дезертирство во время боя и отсутствие доверия побуждало начальников избегать открытого боя и война сводилась не к уничтожению врага, а к овладению теми или другими городами, крепостями и пр. 10) Дисциплина была палочная. 11) Так как при вербовке организация войск поручалась тому или другому лицу, то получалась зависимость правителя от этого лица.
3. Рекрутчина. 1) Национальный облик армии делал войска более боеспособными. 2) Уровень состава войск был ниже того, который могла бы дать страна, ибо помещики назначали в войска по своему усмотрению, а следовательно старались сбыть с рук худший элемент. 3) Пожизненность службы давала возможность внедрить чувство долга. Взятый в солдаты не мог уже вернуться на родину и постепенно вырабатывались войска спаянные. Однако, бывал большой процент престарелого возраста. 4) Дисциплина палочная.
4. Система кадров. 1) Обязательность военной службы; в основу кладется обязательность для каждого гражданина защиты своей родины, своего государства, своего народа. 2) Обязательность службы приводит организацию армии к системе вооруженного народа. 3) В основу дисциплины кладется чувство долга, чувство своих обязанностей перед родиной и народом. Палка, как насаждение дисциплины, применяется в странах с низкой культурой. 4) Установленный срок службы в войсках отрывал население от мирного труда лишь на некоторый период. 5) Нравственный облик армии сильно повысился и соответствовал нравственному облику всего народа, а не его части, и притом худшей, как было при вышеперечисленных системах (наем, вербовка, рекрутчина). 6) Перестали бояться открытого боя; благодаря пользованию местными средствами, способность к передвижениям и к маневрированию увеличилась, что привело к сокращению продолжительности войны, этого тягостного для населения явления. 7) Готовность к войне увеличилась, ибо каждый гражданин был уже воспитанный и обученный воин. 8) Однородность войска и пребывание под ружьем делали войска более спаянными и следовательно более боеспособными. 9) Доверие начальника к своим войскам стало полным.
5. Милиция. 1) Обязательность военной службы. 2) Вооруженный народ. 3) Дисциплина основана на чувстве долга, на чувстве обязанностей перед родиной, государством, народом; но срок, необходимый для воспитания солдата, значительно меньше, чем при системе кадров, в силу чего дисциплина теряет. 4) Краткий срок службы отрывает население от мирного труда на меньшее время, чем при системе кадров. Однако, связанная с этим меньшая, чем при системе кадров боеспособность приводит в случае встречи с войсками организованными по системе кадров, к поражению (в 70 г. Фр.-Прус. война, 2-я половина). 5) Краткость службы понижает обучение войск и их маневрирование, этот венец боевого обучения. 6) Технические войска, благодаря краткости службы, более слабого качества, чем при системе кадров. 7) Спаянности частей почти нет. 8) Меньшая готовность к самозащите. 9) Денежный расход в общем не ниже расходов, вызываемых системой кадров. По смете 1912-го года процент расхода, производимого Швейцарией на Военное Ведомство, уступал Германии и Австрии лишь незначительно и превосходил остальные государства.
Из рассмотрения вышеизложенных систем не трудно прийти к заключению, что наиболее предпочтительной является система кадров. И действительно эта система принята почти всеми государствами; исключение составляют лишь государства, находящиеся в особых политических и географических условиях.
Рассмотрим теперь нашу гвардейскую организацию. Прежде всего надо сказать, что в этой организации отсутствовала обязательность военной службы, т. е. не всякий должен был служить в Гвардии, а служила лишь часть населения, иначе говоря делался из населения известный отбор (Гвардия). Этот отбор у нас делался на основании принадлежности или сочувствия социалистической партии. Таким образом наша Гвардия являлась войском одного класса и именно исповедующего идеи социализма. Проникнутая идеей защиты интересов лишь одной части населения она, конечно, и прежде всего служила этим частным интересам, а не интересам всего народа, всех его классов. Поэтому она могла выказать боеспособность, известную силу сопротивления, лишь в тех случаях, когда боевым столкновением она могла добиться цели своих классовых интересов. При столкновении с внешним врагом с теми же идеями, были случаи отказа ее от боя или весьма слабого сопротивления. Иначе говоря, лучшие материальные блага и господство (диктатура пролетариата) являлись приманками и внутренним двигателем этого рода войск, и в этом отношении этот род войск нес в себе черты войск вербовочного характера. Однако, вышеназванные двигатели для создания Гвардии у нас оказались недостаточными. Несмотря на то, что гвардейский солдат получал более значительное денежное вознаграждение за время нахождения на службе, что условия его жизни под знаменами были значительно легче, что условия его довольствия были обставлены лучше, все же в 1920-м году летом выяснилось одно обстоятельство. В Совет Государственной обороны была внесена просьба штаба Гвардии выдать один миллион для увеличения денежного довольствия гвардейцев, в виде наградных, дабы этим удержать их на службе. Иначе говоря, в закрытом виде устанавливался наем. Раз устанавливался наем, надо признать, что этот род войск должен нести в себе и черты наемного войска. Отвергая идею обязательности службы, эта система по своему духу не может быть сравнена с войсками организованными по системе кадров или по системе милиции. Таким образом эта система вооруженных сил несла в себе черты войск, организованных по способу вербовки и найма, с той особенностью, что она в то же время являлась войском лишь одного класса, это была опора власти. Это были преторианцы. Они занимали при наших правящих такое же положение, как преторианцы при римских императорах. Они были так же привилегированы и надо было считаться с этим и уступать их требованиям, как это было в отношении преторианцев. В начале революции это войско было в весьма незначительном числе, всего несколько сот человек. Можно допустить, что это были люди, преданные своей идее, но с течением времени количество их увеличилось до нескольких десятков тысяч. Эти уже не были идейными представителями своего учения, это были люди, которых заставили поступить в гвардейцы другие стимулы, как-то лучшие материальные блага, привилегированность положения у себя в деревне, легкость службы под знаменами, возможность избежать пребывания под знаменами в регулярных войсках. При мобилизации различные льготы на местах, большая для них легкость получить ту или другую административную должность и прочие приманки. Недостаточность их с течением времени сделала то, что в 1920-м году за недостатком пополнения потребовали от Военного Ведомства несколько тысяч из контингента ежегодного призыва молодых, чем они еще раз нарушили положения, на основании которых они существовали. Но с этим не считались. Итак, надо признать, что Гвардия по своему духу и организации была войско вербовочное, наемное и классовое и, следовательно, должна была нести в себе и черты этих систем организации войск и с течением жизни превратилась в преторианцев.
Теперь обратимся к самой организации. Способствовала ли ее организация уничтожению или уменьшению тех отрицательных качеств, которые сопутствуют вышеназванным системам или, напротив, благоприятствовала их развитию. Комплектование было территориальное. Эту данную надо считать положительной. Но это только в том случае, если она проведена была бы в полном виде и так, как при системе кадров. Но и здесь был проведен принцип классового отбора. В Гвардии в мирное время, так сказать на службе, держались кадры в самых незначительных размерах. Командир батальона, незначительная часть офицеров, еще менее унтер-офицеров, вот все, что имела Гвардия. Остальная часть, т. е. почти все, поступали в часть при мобилизации и одновременно устанавливались командные отношения. Ясно, что авторитета начальников не могло быть. Эта авторитетность не может появиться вдруг; она является иногда плодом долгой службы, продолжительного воспитания в условиях пребывания под знаменами. Чувство долга, чувство обязанностей службы не всегда являются, данными, гарантирующими дисциплину и авторитетность начальников даже среди людей с высшей интеллектуальным развитием. Необходимы для создания авторитетности начальников дисциплина и другие мероприятия. Какая же авторитетность могла быть у начальников, назначенных лишь при мобилизации, когда могли быть не редки случаи по условиям жизни в деревнях или пребывания на фабрике и заводе подчинения этих начальников тем лицам, которые с мобилизацией являлись их подчиненными. Кроме того, между ними могли существовать различные экономические отношения, ставящие одних в зависимость от других. Эти данные сказывались на дисциплине казаков, несмотря даже на то, что казаки под знаменами проводили продолжительное время. Отсутствие авторитетности начальников, отсутствие воспитания во время пребывания под знаменами, отсутствие уважения и чинопочитания начальников, в связи с отсутствием наказаний за нарушение обязанностей и правил службы, приводили к падению дисциплины, этому главному устою всякой даже не военной организации. Быстрота мобилизации, т. е. готовность к бою, что является благоприятной данной территориальной системы, была лишь кажущаяся, так как нередки были случаи, когда тот или другой гвардейский батальон не мог двинуться с места своего формирования на 10–12-й день после объявления мобилизации.
Говоря о территориальности системы комплектования нужно упомянуть про артиллерию и конницу, которые комплектовались по системе кадров, и условия внутреннего порядка желали многого. Эти части составляли исключение. Я не останавливаюсь на технических войсках, так как таковые в Гвардии были едва в зачаточном состоянии. Конница содержалась в постоянном составе и это обстоятельство сразу давало себя чувствовать. Эта часть была лучше, в смысле внутренней их жизни и в смысле боевом. Однако способы управления, установленные Гвардией, и здесь не могли не принести свои плоды. Итак, территориальность системы не принесла ожидаемых результатов.
Теперь обратимся к организации и управлению гвардейских единиц. Гвардейская система организации – это система отдельных батальонов. Однотипного штата батальонов не существовало; сила этих батальонов была различная, в зависимости от района комплектования и его населенности. Обыкновенно они составляли 3–4 роты с пулеметной командой. Периодического призыва для обучения не существовало. Батальоном организация кончалась. Батальоны не были сведены в высшие организационные единицы. Все батальоны, артиллерия, конница и технические части подчинялись непосредственно Главному штабу Гвардии. Во время боевых действий батальоны сводились в отряды, начальников и штабы которых приходилось импровизировать уже во время военных действий. С объявлением мобилизации штаб Гвардии принужден был обращаться к Военному Ведомству за назначением тех или других лиц для начальствования сводимых батальонов. Конечно, Военное Ведомство ставилось в трудное положение ибо командировать кого-либо без вреда делу нельзя было. Эти лица отрывались от своего прямого дела. Общий беспорядок, отсутствие дисциплины, присутствие второй власти (штаб Гвардии) побудило многих старших офицеров отклонять такие назначения. Таким образом гвардейские части жили каждая своей жизнью; объединяющего начала не только в разных родах войск, но и в пехоте не существовало. Все гвардейские части – пехота, конница, артиллерия и технические части – объединялись в главном штабе Гвардии. Этому штабу подчинялись непосредственно до 40 и более отдельных единиц, что было не только громоздко, но в военном мире признается абсурдной организацией. Управление страдало двойственностью власти. Наряду с командным составом существовал другой корпус управления. Это был штаб Гвардии. Они состояли при каждом батальоне и отдельной части. Лица состава штаба Гвардии назначались Главным штабом Гвардии и подчинялись, если такое слово можно употребить, непосредственно штабу Гвардии. Функции этих двух властей не были разграничены. Это не была власть строевая и хозяйственная, или власть дисциплинарная и судебная, как в Военном Ведомстве, или хотя бы власть политическая и военная, как у большевиков. Это была другая власть, которая признавала командный состав постольку, поскольку это отвечало ее желаниям. Если Главный штаб Гвардии считал своей обязанностью вмешиваться не только в компетенцию Главнокомандующего, но и в действия Правительства, то можете себе представить, что получалось в жизни таких мелких единиц, как отдельные батальоны. При этом надо отметить, что эти части появлялись собственно с объявлением мобилизации, каковое обстоятельство еще более усложняло взаимоотношения этих двух властей. Вмешательство, совещания, соглашения, всякие компромиссы были бесконечны в жизни Гвардии, даже во время боев.
Итак, Гвардия это войско классовое, с характером вербовочного и наемного. Воспитание, как мы понимаем, отсутствовало; дух же Гвардии от верхов до самых низов разлагающе действовал на душу будущих бойцов. Неисполнение приказаний, обсуждение их, требование их изменить, требование смены в корне подрывало и уничтожало дисциплину, а отсутствие последней приводило к самовольному оставлению позиции, к грабежам, к поджогам и насилиям.
Обучение, конечно, отсутствовало. Никаких маневров, занятий, стрельбы и лагерей не существовало. Доверия между начальниками и подчиненными, этого краеугольного камня для насаждения дисциплины, не было, ибо начальники и подчиненные встречались лишь перед самым боем. Не было доверия также между различными родами войск и между различными единицами, так как знакомства и ознакомления между ними не было. Управление было коллегиальное, подчиненность двойственная. Нарушен был в корне принцип единоначалия, без которого не может существовать армия. Вмешательство же штаба в распоряжения и действия начальника вконец подрывало их авторитетность и дисциплину, эту душу армии и пагубно отражалась на их боевых операциях. Все эти условия организации и управления создавали массу людей без дисциплины, внедряли в нее своеволие и разлагающе действовали на всю массу нашего населения. Чувство любви и обязанности перед родиной, необходимость порядка, признание авторитета властей в корне подрывались в народе этой организацией. Неся все отрицательные качества войска классового, вербовочного и наемного, этот род войск не являлся защитником родины; он был грозным для внутренней жизни государства и голос председателя Главного штаба Гвардии звучал диктаторскими нотами.
Правительство неоднократно склоняло голову перед требованиями штаба Гвардии. Таким образом довольно значительная часть бойцов Грузии, ее защитников, воспитывалась самым разлагающим образом. Интересы класса, вербовочность и наем в корне подрывали идею защиты родины и гвардейцы не знали, что прежде всего надо защищать – родину или свои личные и классовые интересы. Скажу больше. Те условия, в которые их ставили правящие и штаб Гвардии, напротив, им указывали, что первый и главный их враг – это буржуазия. Это ставило их в ненормальные условия и защитники Грузии, т. е. сама нация не могла выказать всю ту силу сопротивления, которую она проявила бы, если бы их поставили в нормальные, выработанные жизнью условия для обороны своей родины.
Ко всему этому надо добавить еще одно. Развитие Гвардии способствовало одному отрицательному явлению в жизни государства. Гвардия постепенно расширялась, умножалась, увеличивалась и захватывала фактическую власть в государстве. Оно было войском классовым, представляло так называемый пролетариат и, следовательно, фактически привело к диктатуре пролетариата. Я укажу на то, что это доминирование, этот захват власти одной группой населения должен был привести к противодействию остальных групп и слоев народа. Несомненно, с течением времени, другие группы населения, не исповедующие идей Гвардии, сорганизовались бы и, как показывает история, это явление привело бы к братоубийственной войне и междуусобице, что особенно вредно было бы для такого маленького государства, как Грузия и так заманчиво было бы для соседей грузинского народа. Таким образом гвардейская организация была вредна во всех отношениях. Она подрывала силу обороны страны, развращала армию и население, и должна была привести к полному развалу государства. При боевой встрече с большевиками, которых главный враг была буржуазия и лозунги которых были вкуснее лозунгов меньшевиков, рядовые бойцы сбивались с толку, не знали, где их враг, перед ними или сзади них. Поэтому гвардейцы неоднократно отказывались от боя с большевиками, воевавшими так же, как они против буржуев.
В этой организации утверждались идеи социализма. Нельзя было не видеть, что эта организация не может служить защитницей родины, что она не может не превратиться в преторианцев. Но зато, это было средство принудительного насаждения своих идей в население, оно было защитницей новых социалистических веяний, оно было опорой социалистической власти. Какое же заключение можно сделать? Интересы партийные, интересы новых течений, представителями которых были правящие, брали верх над интересами государственного характера.
Однако, небоеспособность Гвардии, выказанная неоднократно в боях, заставила многих среди правящих встать на защиту армии и допустить организовать и ее. Но только допустить. Но ее организацию правящие не хотели доверить не социалистам, и поэтому правящие лично вмешивались в ее устройство. В организацию армии введены были насколько возможно начала Гвардии. В высшем управлении была допущена такая организация, как Военный Совет, подобие главного штаба Гвардии. Правда, у него не было органов штаба Гвардии, но коллективность в смысле инспекторской власти была допущена. Затем был допущен опять коллективный орган "Военно-хозяйственный комитет". Военно-хозяйственный комитет подчинялся Военному Совету, этот же последний никому не подчинялся. Взаимоотношения между Военным Министром и его помощниками во вчемя войны, Главнокомандующим с одной стороны и Военно-хозяйственным комитетом не были определены. В отношении офицеров был принят шаг, допущенный в Гвардии: чины были отменены. Содержание офицерам постепенно прибавлялось в зависимости от вздорожания жизни и этим пользовались, чтобы постепенно уравнять содержание всех командных степеней. Войска не были объединены в одном лице; была сделана в этом отношении слабая попытка в лице второго помощника, но таковой не пользовался полнотой власти и разделял ее с другим помощником, как помощником Военного Министра по хозяйственной части, должность, которая ввиду существования подчиненного Военному Совету военно-хозяйственного комитета, казалось, была уже лишней. Забота об обороне страны почти отсутствовала. Армейские склады пустовали; но гвардейские напротив изобиловали. Это изобилие было настолько значительное, что Гвардия, начавшая свое существование несколькими батальонами, развилась до 24-х батальонов, т. е. раза в 4–6 более, чем было определено законом. Невнимание к армии, а следовательно к обороне страны, было доведено до того, что Военное Министерство было подчинено Министру Внутренних Дел и Просвещения. И это происходило в такой момент жизни народа, когда этот последний был непрестанно вынуждаем к своей защите вооруженной рукой.
* * *
Военный суд был изъят из под власти Военного Ведомства и передан в Министерство юстиции. Дисциплинарный устав, тот самый, который служит основой насаждения дисциплины, души армии, не был издан. Пенсионный устав задерживали изданием в законодательном порядке и лишь в силу того, что он не соответствовал духу социалистических реформ. Суд чести, этот контролер и корректор морали и воинских доблестей офицерского состава, был уничтожен в силу той же причины. Офицерский состав, этот носитель высокой идеи защиты государства, был постепенно низведен на ступень рабочего; в офицерских кругах иронически поговаривали об установлении 8-ми часового рабочего дня. Таковы были мероприятия официального характера; мероприятия эти ясно подчеркивают тон, взятый правящими в отношении армии. Меры характера неофициального, меры свидетельствующие об этом тоне, еще более рельефны. Во главе одной из дивизий (а всего их было три) было поставлено лицо штатское, когда-то бывшее военным, и это после большой Европейской войны, выдвинувшей среди грузин-офицеров целую плеяду способных генералов. Такое явление можно объяснить только тем, что это лицо принадлежало к социалистической партии. Я знаю случай, когда один полковник был изгоняем сначала со службы, но затем, записавшись в социалистическую партию, был сделан командиром полка. Вообще же все, что не сочувствовало социалистическому движению, изгонялось из армии. Напрашивается не в пользу нас сравнение с большевиками.
Если сравнить все, что делалось по отношению к армии и по отношению к Гвардии, то придется против всякой воли прийти к заключению, что последняя была баловнем, а первая пасынком. Какие бы споры ни случились между армией и Гвардией, таковой определенно решался в пользу Гвардии. Какое-либо преступление, злоупотребление или проступок, совершенный в армии, ставился сейчас же в вину всей армии, а вывозимые Гвардией с театра военных действий целые обозы с награбленными коврами и всяким имуществом никто не замечал; Гвардия была безупречным учреждением. В моих записках приведено очень много примеров, подтверждающих сказанное. Итак, в деле организации вооруженных сил, красной нитью проведено стремление правящих поддержать и развить все, что способствовало насаждению и укреплению социализма в ущерб государственному строительству. Несомненно и в других отраслях государственного управления проводилась та же идея. Привилегии рабочим сыпались, как из рога изобилия; рабочий в Тбилиси получал фунт хлеба за 5 рублей в то время, как всякий другой обыватель должен был платить 120–150 рублей. Обыватели и армия ели черный хлеб, но Гвардия всегда белый. Выборы в представительные учреждения были основаны на таких началах, что 90 % всего населения оказались социалистами, между тем можно сказать, что более 90 % не понимало, что такое социализм. Правящая, главенствующая партия в самообольщении думала, что их пропаганда попала на благодарную почву в населении и таковое восприняло их идеи. Я говорю "в самообольщении", ибо если она так думала, то самообольщалась. Вернее же будет сказать, что пользуясь своей распространенной и сильной организацией, она пользовалась этой властью, чтобы показать то, что она хотела показать. Во главе всех учреждений ставились социалисты; эти учреждения заполнялись социалистами; эти лица должны были всюду насаждать и проводить свои идеи. Настроение народной массы вовсе не было таковым. Масса грузинского народа вовсе не социалисты и вряд ли имеет склонность к таковому.
* * *
Однако народ шел за правящими и поддерживал их. Что же была за причина. Грузинский народ тысячелетиями был независим; тысячелетиями он боролся за свою землю, свободу и независимость. Этот народ все свое существование провел в войнах; он был окружен со всех сторон врагами и, не склоняя головы перед многочисленным врагом, он с оружием в руках отстаивал свое существование, свою свободу, веру и достояние. Неравенство сил не страшило этот народ. Борьба за эти идеалы превратилась в культ любви к родине, в патриотизм. В народе на редкость много оказалось этого чувства. Любовь к родине есть залог к преуспеянию народа и нельзя не присоединиться к словам Рузвельта, президента того, а не этого. Он сказал: "Человек, любящий все страны, как свою, такой же вредный член общества, как тот, кто любит всех чужих жен, как свою". Идеи космополитизма, идеи любви всего человечества никогда не могут быть заложены в основание строения своего государства. Новые веяния социализма, проповедывающие эти идеи, идеи рабочего интернационала и пр. оказались настолько не жизненными, что повсеместно вызвали обратное явление, а именно, народы стали объединяться по своим национальностям и Россия распалась на национальные единицы.
Социализм свои положения устройства жизни основывает лишь на материальной стороне человеческой жизни, лишь на материальных взаимоотношениях людей, и остается без внимания духовная жизнь человека. Таким образом моральная сторона человека в забвении. Между тем духовная сторона и есть настоящий двигатель человеческого прогресса. Свои идеи социалисты принуждены распространять за пределы той или иной нации и, следовательно, учение их является интернациональным. Любовь к своей родине, к своей нации потрясена в корне. Материальная сторона человеческой жизни довлеет. Человек погрязает в искании материальных благ в ущерб своему духовному развитию, и мораль постепенно падает. Наши правящие социалисты, начав с проповеди "единого всероссийского социалистического и революционного фронта", после неудачи неукротимо продолжали проповедь "единого Закавказского фронта" и затем только жизнью были принуждены обратиться к забытой Грузии. Я знаю, что перед объявлением независимости Грузии, глава нашей соц-демократической партии и некоторые из видных ее лидеров во Франции (здесь явная опечатка, должно быть - во фракции - И. Х.) голосовали против таковой независимости. Но народ, несмотря на более чем столетнее пребывание под властью России, был в глубине души патриотичен; он любил родину, любил Грузию. Это чувство в нем дремало и с началом революции оно проснулось. Народ чувствовал и знал могущество России, и с робостью шел на эту новую дорогу самостоятельности; он чувствовал всю опасность, ибо ясно сознавал, что окружен врагами. С робостью он вступил на эту дорогу, но затем природная любовь к родине укрепила в нем желание самостоятельности и сейчас, несмотря на нашествие большевиков, это чувство в нем не только не ослабло, но, напротив, еще более окрепло, как реакция против чужеземного владычества. Чувствуя всем своим существом свое бессилие перед Россией, народ все свои надежды возлагает на Запад; оттуда он ждет избавления от русского владычества. Народ не верит в русских "большевиков", он видит в них насильника его воли, его свободы, его независимости. Вот это чувство, эта любовь к родине и повела народ за правящей партией.
Идеи социализма ему не только неизвестны, но чужды его мировоззрению. Если допустить, что в России не было бы абсолютной монархии и что Грузия не была бы под властью России, то можно высказать уверенность, что идеи социализма не получили бы распространения даже в западной Грузии, где условия жизни более располагали народ к восприятию этих идей. Здесь, ввиду недостатка земли, больше было людей, добывавших себе пропитание не обработкой земли, но главным образом другими путями. В России социалист и революционер были синонимом. Каждому ясно, что эти понятия не тождественны. Всякий социалист и именно в России был революционер, но не каждый революционер был социалистом и это вполне понятно, ибо в России царствовала монархия. Всякий революционер мечтавший о свержении этой власти не был социалистом. Свержение монархии было целью и тех, и других, и объединяло эти группы. Но когда разразилась революция и эта власть была свергнута, социалисты и революционеры разделились; даже социалисты в стремлениях своих установить жизнь на тех или других социальных началах не только разошлись, но образовали различные группы, вражески настроенные друг против друга. Вот поскольку правящая партия шла к самостоятельности Грузии, постольку она влекла за собой все силы грузинского народа. Дворянство, офицерство, интеллигенция, крестьяне, промышленники, торговый элемент, рабочие, все встало на сторону правящей партии захватившей в начале революции власть в Закавказьи, а потом в Грузии, и говорящей о независимости Грузии. В Грузии они вручили народу самостоятельность и показательно, что красный флаг долго развевавшийся над Учредительным Собранием, был постепенно заменен нашими национальными цветами. Дворянство безропотно пожертвовало свои земли, свое достояние и не оказало никакой оппозиции правящим; оно не хотело идти к старому из-за того же чувства любви к родине, ее самостоятельности. Офицерство, служилый народ и интеллигенция, также проникнутые этим чувством, шли за правящими и шли бескорыстно, ибо вознаграждение за службу не могло удовлетворять их нужд даже первой необходимости. Торговый и промышленный элемент, несмотря на то, что социалистическое направление управления Грузией угрожало их материальному положению, также не нашли среди себя людей, желающих выступить с борьбой против правящей партии. И здесь горела любовь к родйне. С режимом соглашались, лишь бы была Грузия. Что касается крестьян, то таковые естественно должны были идти за теми, кто оказался у власти и кто, вручая им освобождение от всех тягостей чужеземного режима, объявил независимость родины и обольщал заманчивыми программами. Даже рабочие, среди которых главным образом уже задолго велась соц-демократическая пропаганда, и эти были обуреваемы патриотическим чувством. Рабочих сравнительно было мало. Я помню, ко мне в Военную Школу приходили гвардейцы-рабочие и долго стояли на плацу, и прямо наслаждались, видя и слыша обучение на родном языке. Они мне выражали неоднократно свои патриотические чувства, говоря, слава Богу, теперь обучение идет на нашем языке.
Грузия шла за правящей партией, ибо эта последняя вела ее даже против своего желания, но силою обстоятельств к независимости. Этот язык был всем понятен и все шли за теми, кто отвечал на их душевные стремления, дремавшие в глубине их патриотических сердец. Вовсе не склонность к социализму повела народ за правящей соц-демократической партией, а идея освобождения Грузии, идея самостоятельности ее и любовь к родине. Только эти чувства повели весь народ за правящей партией.
Вначале было много вспышек против Правительства. Этим вспышкам придавался характер якобы большевистских выступлений. Нет, это не то. Народу не были понятны мероприятия социалистического характера и этими вспышками народ выражал свое неудовольствие. Однако, с течением времени правящие должны были отказаться от проведения в жизнь в чистом виде своих социалистических идей и этим они положили предел этим выступлениям. Соц-демократическая партия была сильна своей организацией и это обстоятельство дало ей возможность захватить власть в Грузии. Вначале она не пользовалась симпатией, но чем больше она проникалась бы идеями националистическими, тем больше у ней оказывалось бы сторонников. Власть видела это и потому организовала своих гвардейцев-преторианцев.
Утверждение власти правящей партии у нас не вызвало таких кровопролитий, какие произошли в России. Российская революция началась без крови. Политическая революция, свержение монархии, произошло так мягко, как ни в одной стране. Однако, в дальнейшем, борьба за власть, борьба партий за утверждение именно их программы, привела к такому пролитию крови и к такому положению, что эта революция может быть названа для русского народа бедствием. Вожаки революции теперь сознаются, что, если бы они знали, во что превратится революция, какие формы она примет и какие бедствия она принесет России, они никогда бы не начинали революции. Я говорю про вожаков соц-демократической партии, видные представители которой силою обстоятельств оказались во главе русской революции. Быть может, они это выражают только потому, что окончательно власть оказалась в руках их партийных противников. А если бы власть осталась в их руках, может быть они и не раскаивались бы. В Грузии такой борьбы партий не произошло во-первых потому что соц-демократическая партия была доминирующая по своей организации, а во-вторых, и главное, все слои грузинского народа, проникнутые патриотизмом, видели в этой революции явление, способствующее возрождению Грузии, возрождению народа в национальном духе и возрождение независимости родины. Несмотря на то, что социалистические идеи не служат насаждению патриотизма среди народа и несмотря на то, что соц-демократическая партия уже десятки лет вела пропаганду среди грузинского народа, этот последний после революции выказал всю силу дремавшего в нем чувства любви к родине. И слава Богу.
* * *
Государство может существовать, когда оно может себя защищать от посягательства на него других народов. Оборона же страны зиждется на вооруженной силе и на чувстве любви к родине, к свободе; внешняя политика является фактором, облегчающим задачу вооруженных сил. Любовь к родине должна насаждаться в народе; это дело семьи и школы. Любовь к родине и вытекающее из нее чувство долга перед отечеством являются фундаментом не только обороны страны, но и дальнейшего развития ее духовных сил. Это чувство не насаждалось и не развивалось в народе правящей партией. Напротив, некоторые мероприятия служили обратному, достаточно указать симптоматичный факт. Михайловский проспект был переименован в Плехановский; это новое название ничего не говорило ни уму, ни сердцу грузина. Наряду с этим из названия одной из школ имени царя Ираклия II, указание имени этого последнего героя Грузии, было вычеркнуто.
Я сам слышал речь В. Джугели к гвардейцам, отправляемым на Гагринский фронт. Он говорил с балкона штаба Гвардии, а я жил напротив. Он закончил: "но помните, что ваш первый враг есть буржуазия". Знаменательное напутствие для идущих в бой против чужеземной силы, также имеющей врагом эту буржуазию. Портрет же Маркса носили при всех церемониях и демонстрациях, как святыню. Этот Маркс не пролил ни одной капли чернил за дело освобождения Грузии и всюду чествовался, а наши герои, проливавшие кровь и отдававшие за свою родину свою жизнь, пребывали в забвении. Народу правящие всегда говорили о всемирном пролетариате, о рабочем интернационале, но вызвать его к патриотизму не заботились. Конечно, такое направление общей политики не могло служить делу утверждения государства как национальной единицы. В наших войнах народ выходил на поле брани для защиты от врага, посягавшего на его свободу, на его достояние; между тем идеи рабочего интернационала, идеи борьбы с капиталом, идеи общности интересов мирового пролетариата сбивали его психологию и он не мог разобрать кто же его настоящий враг, тот, кто напал на него или "буржуй", который жил с ним бок о бок в его стране. И это положение вещей создавали в момент, когда государство лишь начало формироваться и когда это формирование происходило в период наших непрестанных войн. Вот это неправильное направление общей политики правящей партии и является основной причиной нашего поражения. Все остальные причины вытекают из этой. Доминирование партийной программы над программой государственного строительства и привело к нашей гибели. Я уже не буду говорить о том, что эта программа соц-демократической партии оказалась бессильной справиться с задачами государственного управления. Она обанкротилась в деле устройства вооруженной силы и в деле финансово-промышленного ведения государственного хозяйства. Рабочий класс жил за счет имущих классов, положение рабочих и крестьян как будто улучшилось, но оно улучшилось за счет запасов имущего класса; эти же запасы не могли быть неистощимыми и в Грузии разразился финансовый крах. Никакой внешний заем не мог спасти государства, ибо ведение государственного хозяйства, его торговля и промышленность не могли не идти к упадку, раз не отказались от ведения их согласно социалистических начал. Наша правящая партия во многом отказывалась постепенно от своих руководящих начал; жизнь диктовала. Однако они боролись с этим повелителем, но не шли навстречу ему. Вот эта борьба с неодолимым и является показателем того, что, быть может, наши правящие и были прекрасными социалистами и лично полны энергии и благих желаний, но они далеки были от идеала государственного строительства. Никакой оппозиции, никакого даже уравновешивающего корректора не было.
Учредительное Собрание, выборы куда были сконструированы так, чтобы туда попало возможно большее число социалистов и особенно соц-демократов, состояло из более чем 90 % соц-демократов. Решения Учредительного Собрания были заранее предрешены постановлениями в соц-демократической фракции и заседания этого законодательного учреждения были простой формальностью. Даже в самой соц-демократической партии не было проведено корректирующего начала; напротив, все меры были приняты к тому, чтобы таковое не имело места: одни и те же лица заседали и в Правительстве, и в центральном исполнительном комитете партии, и в исполнительном комитете Совета рабочих депутатов. Здесь единство было обеспечено; именно там, где таковое не должно иметь места. Фактически власть законодательная, судебная и исполнительная были обеспечены в лице одной и той же силы, одних и тех же представителей соц-демократической партии. Там же, где таковое объединение необходимо для плодотворной работы, в Военном Ведомстве, там было сделано обратное. Кто был ответствен за действия и дела Военного Ведомства? Такого лица не было. Отвечали, и одновременно не отвечали, и Военный Министр, и его два помощника, и начальник Генерального штаба, и Хозяйственный комитет, и Военный Совет.
Здесь нельзя не упомянуть и про штаб народной Гвардии. Это было учреждение особое. Власть в государстве, фактическая, была в его руках. Только благодаря этому явлению штаб Гвардии согласно своего постановления о трудовой повинности мог хватать граждан на улицах Тбилиси и отправлять их, как арестованных, в Караязы на работы. Учредительное Собрание, устроитель жизни народа, и Правительство, исполнитель воли Учредительного Собрания, оказались бесстрастными свидетелями такого проявления своеволия штаба народной Гвардии.
Соц-демократическая партия родилась и развивалась в Западной Грузии, там было больше почвы для этих идей; в Восточной Грузии мало было восприявших эти идеи. Захватив власть и стремясь больше к пропаганде своих идей, чем к государственному строительству, соц-демократическая партия всегда в учреждения, даже выборного характера, проводила своих членов. В погоне за этими местами представители Западной Грузии становились соц-демократами и занимали учреждения, управления и канцелярии. Принадлежность к соц-демократической партии давала право быть выдающимся администратором, отличным инженером, прекрасным канцеляристом и судьей, и даже военным стратегом. Восточная Грузия в этом отношении оказалась заселенной людьми из Кутаиси и это обстоятельство дало повод одному обывателю сострить, что улицы Кутаиси поросли травой. Близорукость, недальновидность лидеров соц-демократической партии в деле государственного строительства, неудержимое увлечение исповедуемыми идеями и сильное поклонение Марксу и привели нашу страну к гибели. Выпавшая на их долю задача оказалась им не по плечу.
Текст подготовил Ираклий Хартишвили
Содержание данной выдержки из книги
Глава XXV. Пребывание в Батуми
Глава XXVI. Размышления о кампании 1921-го года
Глава XXVII. Грузинская народная Гвардия
Г Л А В А XXV
ПРЕБЫВАНИЕ В БАТУМИ
12-го марта я выехал в Батуми. Надо было выяснить оставшиеся силы и средства для продолжения борьбы, а также подготовить к обороне крепость Батуми, наш последний оплот. В Ланчхутах я вызвал ген. Артмеладзе и приказал ему переехать для формирования в Натанеби, куда людей Озургетского запасного полка легче было доставить.
Я приехал в Батуми 13-го марта после обеда; в пути пробыл 21 час; это свидетельствует как забита была дорога, если Главнокомандующий мог проехать этот промежуток пути в течение такого долгого времени; на этот переезд нормальному поезду достаточно 4 часа времени. То, что я встретил в Батуми превзошло всякие мои ожидания.
В железнодорожном мире был хаос. Присутствие начальника дорог, выехавшего в Батуми с целью более удобного управления, не помогло делу. Никакого распределения, никакой сортировки эвакуированных поездов и грузов не делалось. Поезда целыми составами загонялись в тупики и на запасные линии по мере их подхода. Эшелоны с солдатами, молодыми и запасными, с тыловыми учреждениями, с боевыми припасами, военными грузами и продовольствием были перемешаны с грузами других ведомств и министерств, с грузами Красного Креста и союза городов, с грузами частными. В силу такого хаоса нельзя было не только выгнать из этого моря вагонов те или другие поезда и вагоны, но и отыскать их. Железнодорожное Ведомство не выказало предусмотрительности. Когда потребовалось организовать вывоз из Батуми за границу эвакуируемого имущества, то создались неисчислимые трудности. Требуемые вагоны с имуществом, подлежащим к вывозу, нельзя было вытащить и доставить на пристань для погрузки на суда. Я сам видел, как имущество авиационное подносилось на пристань даже на руках. В Морском Ведомстве оказалась также прореха. Во время военных действий во главе наших военно-морских сил был поставлен командующий флотом капитан 1-го ранга Такайшвили. Ему были подчинены некоторые суда транспортного плавания. Начальник всех портов, Гражданского Ведомства, воспротивился этому и телеграммой просил меня отменить это мое распоряжение. Я отклонил. И вот в Батуми, командующий флотом Такайшвили мне доложил, что у него суда отбирают и оставляют только истребителей и "Марию" и "Весту". Начальник портов, вытребованный мною, мне заявил, что на это имеется Правительственное постановление и показал мне копию такового. Действительно, таковое состоялось 12-го или 13-го марта по его докладу. Правительство не сочло нужным спросить Главнокомандующего даже его мнения по изданному им приказу и отменило мое приказание. Последствия оказались плачевными. Командующий флотом Такайшвили предусмотрительно предложил персоналу команд подчиненных ему судов, не желавшему эвакуироваться, списаться на берег и заменил их другими. Вследствие этого подчиненные ему суда могли отплыть из Батуми. Остальные государственные суда не могли этого сделать, ибо в нужный момент команды отказались от работы. Если бы эти суда не были взяты из ведения Такайшвили, несомненно, он свое вышеуказанное мероприятие распространил бы и на эти суда, и тогда и эти суда отплыли бы из Батуми.
В Военном Ведомстве был неменьший хаос. Как известно во второй половине января прибыл призыв (молодые) . С моим вступлением в командование молодые восточной Грузии были направлены в тыл, в западную Грузию для продолжения обучения, ибо восточная Грузия превращалась в театр военных действий. Затем, при дальнейшей эвакуации они были переведены в Батуми. Там же собрались запасные и к моему приезду там же оказались эвакуированная артиллерия и инженерные части, как-то авиация, автомобили.
Прибыв в Батуми, я в тот же день спросил коменданта крепости, сколько и какие части есть в Батуми. Он ответил полным неведением. Конечно, прежде всего виноваты начальники, которые должны были доложить коменданту о своих прибывающих частях. Но если последние этого не делали, коменданту самому надо было взяться за это и добиться того, чтобы знать, что у него в Батуми собралось. Виноват в этом также и помощник Военного Министра.
Здесь я должен несколько отойти от описания Батумских событий. Согласно положения о Главнокомандующем, таковой являлся начальником лишь действующих войск. Вся сложная работа подготовки запасов была в руках Военного Министерства, не подчинявшегося Главнокомандующему, так сказать, глубокий тыл не был ему подчинен. Взаимоотношения между Военным Министерством и Главнокомандующим не были очерчены. Например, в вопросе назначения на должности Главнокомандующий делал таковые по соглашению с Военным Министерством, которое благодаря таковой постановке вопроса могло отвергать кандидатов, представляемых Главнокомандующим, хотя последний являлся единственным ответственным за своих подчиненных. Вследствие этой неопределенности отношений, Военный Министр и его помощники или пребывали просто свидетелями происходящего, или же, начиная действовать, могли расходиться с распоряжениями Главнокомандующего. Главнокомандующий, занятый военными действиями, конечно, не мог регистрировать в подробностях, что собралось в Батуми; правда, это было непосредственное дело коменданта, но в той чрезвычайной обстановке, в какой мы находились, помощник Военного Министра мог бы выйти из своей инертности. Он должен был выйти из нее, если бы желал тем или другим способом помочь общему делу. Он должен был принимать все меры к увеличению ресурсов, из которых Главнокомандующий почерпал силы для борьбы с врагом. Находясь в Батуми, он должен был окунуться в то, что делалось в Батуми, и направить коменданта к его прямой деятельности. Так или иначе Батумский комендант не знал, какими средствами, в смысле живой силы, обладает Батуми. Я ему приказал к 12-ти часам следующего дня доставить мне эти сведения. Эти сведения мне были доставлены, и я сейчас же приказал приступить к формированию рот, батальонов и артиллерии.
В Правительстве царствовала растерянность. Здесь только, у Председателя Правительства я узнал, что туркам уступлен Артвинский округ и Ардаган в возмещение их нейтралитета. Я должен подчеркнуть: Главнокомандующий совершенно не был в курсе происходивших с турками переговоров. Военный, хотя бы даже Главнокомандующий, по мнению правящих был лишним при обсуждении вопросов политического характера. Поэтому появление турок в наших пределах и особенно в Батуми, явилось для него полной неожиданностью. Приехав в Батуми, я хотел эту крепость приготовить к обороне; это был наш последний оплот и, имея морские сообщения совершенно свободными, мы могли продолжать оборону, почерпая ресурсы извне. Однако, присутствие в Батуми турецких войск, этих негласных, но несомненно союзников большевиков, не допускало этой возможности. Если бы Главнокомандующий был своевременно посвящен в эти переговоры, то турок можно было остановить у Аджарис Цкали и на Чорохском мосту, как они были остановлены при их попытке занять форты, о чем скажу ниже. Между тем турки вступили уже в Батумскую область и прошли в Ахалцихе. Так же они вступили в Батуми без моего ведома и им предоставили для квартирования форт Борцхана. Если б мы захотели оборонять крепость Батуми, мы оборону уже не могли провести, ибо в крепости уже находился враг; нельзя было иначе рассматривать Турцию, союзницу России.
Когда я приехал в Батуми, то турецкие патрули уже ходили по городу. Создавалась невероятная обстановка. На мой вопрос коменданту, почему допущено такое явление, он ответил, что турки установили патрулирование для того, чтобы не случилось какого-либо беспорядка. Я запросил Казим-бея и просил его прекратить патрулирование. Ответ получился уклончивый. Тогда я приказал нарядить наше патрулирование и наши солдаты командами ходили сзади турецких патрулей. Одновременно я приступил к занятию фортов и рассматривал турок как врагов, и угадал желание Казим-бея захватить Батуми в свои руки.
Я спросил Председателя Правительства о турецких войсках в Батуми. Довольно уклончиво и туманно он стал объяснять их присутствие. Судя же по тому, что члены Правительства весьма и весьма интересовались прошли ли большевики Ахалцихе, а затем Хуло, где были турецкие части, нужно прийти к заключению, что наше Правительство наивно верило в то, что присутствие турок остановит наступление большевиков. Очень проницательно, что и говорить.
Между прочим, на форт Кахобери мной была поставлена батарея подп. Карумидзе, которому я лично приказал, чтобы пушки его были готовы в любой момент открыть огонь по Борцхана. Казим-бей вдруг обратился ко мне с просьбой отвести помещения в Батуми для подходящих его батальонов. Я ответил, что в Батуми помещений нет и что его батальоны могут поместиться в деревнях по ту сторону Чохора, кстати батальоны эти подходят со стороны Мокриан. Однако эти войска ночью вошли в город и с утра пошли на форты, но форты уже были заняты мной.
На этой почве произошел инцидент. Одна из турецких рот стала подниматься на форт Кахобери. Комендант этого форта выслал сказать туркам, чтобы они остановились и рассыпал цепь, предупреждая, что при дальнейшем движении турок, откроет огонь. Турки также рассыпали цепь, но дальше не двигались. Ко мне прибыл посланный от Казим-бея с просьбой разрешить этой роте расположиться на форту. Я отказал, указывая, что я указывал места по ту сторону Чохора, куда эта рота и может отправиться, и что на форту находятся наши войска. В дальнейших переговорах Казим-бей просил разрешить этой роте, "по-братски", совместно расположиться с нашими войсками на форту и что у него нет нравственного права вернуть роту, направленную на этот форт. Я ответил тем же отсутствием у меня нравственного права отменить отданное приказание никого не впускать на форт, тем более, что гарнизон форта заблаговременно предупредил направлявшихся туда турок и принужден был развернуть боевой порядок.
Долго бы длились эти переговоры, когда инициатива одного ротного командира положила предел этому глупому положению вещей у форта. Эта рота направлялась для занятия соседнего форта, когда увидела, что турки впереди ее развернуты в боевой порядок, а грузинская цепь лежит против них. Он развернул роту в цепь, положил ее сзади турок и донес мне об этом. Посланному я ответил, что ротный командир сделал прекрасно и что при первом выстреле, с каковой бы стороны он ни последовал, немедленно атакует турок. Турки, видя себя охваченными, снялись и ушли. Инцидент был кончен.
Главное, что мешало мне, это неопределенность наших отношений к туркам. Правящие все время просили меня быть с ними любезным. Турки разговаривали с нами, как друзья, но действовали, как враги. Председатель Правительства несколько раз мне подчеркивал, чтобы я обходился с турками возможно миролюбивее, дабы между нами и турками не произошло какого-либо инцидента, могущего послужить причиной и поводом к нарушению наших мирных взаимных отношений. Повидимому Правительство верило в то, что турки преградят большевикам дальнейшее их продвижение.
Учитывая возможность вооруженного столкновения с турками, уже находившимися в Батуми, я заблаговременно занял форты; теперь я вызвал из Натанеби все, что ген. Артмеладзе там сформировал. Ген. Артмеладзе со своими войсками был предназначен для усиления Саджавахского* фронта (*На юго-западе Грузии), но начавшиеся переговоры с большевиками о мире и положение, создавшееся в Батуми в связи с допуском туда турок, побудило меня эти войска вытребовать в Батуми. Положение создалось удивительное. С нашим врагом, большевиками, мы заключали мир и значит впускали их в Батуми, а турки, так называемые "друзья", действовали в нашей стране, как в завоеванной, и каждую минуту можно было ожидать вооруженного с ними столкновения.
Ген. Артмаладзе привел с собой в Батуми до 1500 человек.
17-го марта я устроил на площади Азизие парад этим частям. Допуская, что Казим-бей может попытаться арестовать Правительство, большую часть этих войск я расположил вблизи площади Азизие, где находился поезд правительства. Не могу точно сослаться, но я получил впечатление, что среди правящих тлела надежда, что турки, заняв нашу территорию, не пропустят большевиков через свои войска, и в то же время вели переговоры о мире с большевиками. Эта последняя надежда была разбита тем, что турки, занявшие Ахалцихе пропустили конницу Жлобы, которая и направлялась в Батуми со стороны Ахалцихе в момент, когда наши войска, вступившие в бой с турками, изгоняли их из крепости. Я вспоминаю тот интерес, с которым члены Правительства обращались ко мне, чтобы узнать, находятся ли турки в Ахалцихе и прошли ли через их расположения войска нашего врага.
Укажу еще один случай, характеризующий отношение турок к нам. Когда было решено вступить в переговоры с противником, то в сторону Ахалцихе был выслан офицер с парламентерским флагом для объявления войскам противника, направляющегося со стороны Ахалцихе, о прекращении военных действий. Турки, находившиеся в Хуло, несмотря на парламентерский флаг, арестовали нашего представителя. Итак, турки пропускали через свои части нашего противника беспрепятственно, а нашего парламентера арестовали.
Правительство между тем решило прекратить войну с противником и издало постановление об эвакуации. Это было числа 15-го. Я присутствовал на заседании. Условием для окончательных переговоров противник ставил ввод своих войск в Батуми. Это условие было принято и для подписания мира был в Самтреди отправлен 15-го марта Гр. Сп. Лордкипанидзе. В качестве военного представителя я назначил для такого дела ген. И. Гедеванишвили. Договор о мире был подписан в Самтреди 16-го марта.
Относительно эвакуации войск за границу был издан мной приказ с согласия Правительства; приказ этот обсуждался. В первом пункте мной была помещена фраза, что эвакуация "Производится в целях продолжения борьбы". Эти слова к моему удивлению вызвали горячий спор; еще бы – заключали мир с большевиками. Этих слов не хотели допустить, и только в Константинополе я понял в чем дело.
Как члены Правительства, так и присутствовавшие на заседании, как например Карло Чхеидзе, Сильвестр Джибладзе, были против этой фразы. Однако, в моем приказе эту фразу удалось удержать. В приказе было упомянуто, что эвакуироваться могут лишь те, кто пожелает. Во время обсуждения произошло заявление Военного Министра Чичинадзе. Он вдруг , именно вдруг, стал говорить, что он никого и ничего не боится, и дальше я уже не помню что; повидимому сказанное относилось ко мне; выходило так, что я кому-то что-то угрожал. Я был крайне удивлен и ответил, что я никому не угрожаю. Разговор велся в резком и повышенном тоне, но остальные вмешались и успокоили Военного Министра. Повидимому среди правящих существовало мнение, что я могу арестовать Правительство.
Я передал этот приказ Правительства в войска. Этот приказ, конечно, был сообщен и в Военное Министерство. Помощник Военного Министра ген. А. Гедеванишвили вышел из своего оцепенения. Я в тот же день получил оповещение, подписанное начальником канцелярии ген. Кавтарадзе, в котором по приказанию помощника Военного Министра ген. Гедеванишвили, офицеры приглашались (указывалось место) "для обсуждения приказа Главнокомандующего об эвакуации". Я сейчас же отменил это собрание. Однако этот приказ ген. А. Гедеванишвили очень характерен. Он указывает, каковы были взаимоотношения между Главнокомандующим и Военным Министерством. Помощник Военного Министра не стеснялся отдавать приказ в присутствии Главнокомандующего, не говоря о том, что собирать офицеров для обсуждения приказа Главнокомандующего является недопустимым.
Вышеупомянутый приказ Правительства об эвакуации не оказался приведенным в исполнение. 17-го марта мне сообщили копию другого постановления Правительства. В нем указывалось, что к эвакуации допускаются, кроме Правительства, 10 политических деятелей, 15 представителей Гвардии, штаб Главнокомандующего и 50 офицеров. На мой протест мне ответили, что средств нет. Однако и это не было исполнено; но об этом я скажу в дальнейших воспоминаниях.
Этот второй приказ мне не удалось передать в Саджавахо, ибо в этот день центральная телеграфная станция в городе была занята турками. Я хотел силой взять назад станцию, но Правительство, как и раньше, как и все время, настаивало на том, чтобы не было кровавых столкновений между нами и турками. Эти действия турок собственно были уже открытием военных действий. Само же Правительство, по-видимому, не могло добиться освобождения станции. Погрузку и отъезд предполагалось произвести не 17-го, как это произошло в действительности, а не раньше 18-го марта.
Когда Гр. Спир. Лордкипанидзе выехал в Самтреди для заключения мира, то ген. Мазниашвили, начальнику войск у Саджавахо, было передано, чтобы согласно условий договора он пропустил бы беспрепятственно эшелон противника, для которого на ст. Саджавахо надлежало приготовить вагоны; через мост ввиду его порчи поезда не могли ходить.
В Батуми между тем имелся генерал-губернатор Гр. Тим. Георгадзе, несмотря на присутствие коменданта. Он получил сведения и очень взволнованный объявил Правительству при мне, что в одной из типографий города печатают объявление Казим-бея, в котором последний подписывается генерал-губернатором Батуми; в ряде пунктов был один, по которому все вооруженные должны были сдать оружие. Это было ночью и утром это объявление должно было появиться на стенах. Он не знал, да и другие тоже, что делать. Я посоветовал произвести обыск моей властью сейчас же в этой типографии и опечатать все. Таким образом объявление этого приказа. Казим-бея оказалось бы остановленным. Так и сделали.
Однако, на следующий день в вагон Е. П. Гегечкори прибыл посланный от Казим-бея, который хотел ему вручить текст объявления, адресованного Правительству. Е. П. Гегечкори не принял этого послания и посланный, уходя, подсунул его из-под двери в вагон. Турки этим приказом подняли забрало и показали свое настоящее лицо.
* * *
Между тем Председатель Правительства приказал мне отдать приказ о демобилизации армии. Этот приказ был странен и не соответствовал обстановке, ввиду выказанной турками агрессивности. Я же, ставя войска на форты, указал им особо отстаивать позиции в случае открытия враждебных действий турками; войска Артмеладзе я держал в своем резерве. Приказ о демобилизации не мог быть передан в Саджавахо, ибо телеграфная станция была не в наших руках. Я не вспомню, но кажется мы хотели послать этот приказ по железной дороге, а может быть мы хотели это сделать, но оказалось передать его невозможным. Во всяком случае этот приказ не казался мне особенно существенным, чтобы особо добиваться передать его в войска. Демобилизация очень сложная операция и раз ее деллать, то надо указать, как ее провести, куда идти кадрам, куда сдавать имущество и т. д. Председатель Правительства, вероятно, представлял себе демобилизацию, как роспуск собрания или митинга. Всего этого мы не могли сделать и этот приказ оказывался нереальным и неисполнимым. До сих пор не знаю, чем он вызывался. Надо думать, что в заключенном Гр. Лордкипанидзе с большевиками договоре о мире, большевиками требовалась демобилизация наших войск; статьи этого договора от меня были скрыты. В Батумский гарнизон я, конечно, его не передал.
Ввиду решенной эвакуации правящими было постановлено уменьшить состав членов Правительства. Были исключены в числе других Военный Министр со своим помощником. Главнокомандующий не исключался. Ясно, что эта должность подлежала оставлению; в противном случае мне о моем упразднении сообщили бы также, как сообщили остальным, подлежащим сокращению.
В составе Правительства были оставлены: Председатель Правительства Н. Н. Жордания, Министр Иностранных дел Е. П. Гегечкори, Министр Внутренних дел Н. В. Рамишвили и Министр Финансов К. Н. Канделаки. Однако потом, частью в пути, частью в Константинополе и даже в Париже, все это было изменено. На заседаниях мне неоднократно говорилось, что я с семьей должен уехать и что мне будет приготовлена каюта на "Кирали". Это самое высказывалось и в отношении начальника штаба ген. Закариадзе. Потом ген. Одишелидзе мне говорил, что и ему Председатель Правительства говорил об его отъезде. О своем будущем материальном обеспечении я не возбуждал вопроса. Мне в голову не приходила совершенно мысль, что я буду поставлен в такое положение, в какое поставили они меня впоследствии. Я помню на одном из заседаний, когда обсуждался внесенный мной вопрос относительно офицеров, о денежном содержании эвакуируемых, говорилось о вероятной возможности жить всем, и Правительству, и остальным на коммунальных началах. Дословно это говорил Е. П. Гегечкори, трудно было не верить этим людям. День отъезда не был назначен.
Между тем в городе не было спокойно. Еще в начале войны, когда всем стало ясным, что мы совершенно не были подготовлены к войне, среди оппозиционных партий создалось недовольство действиями Правительства. Не ошибусь, что таковое явление имело место не только среди оппозиционных партий и среди общественных кругов города Тбилиси, но и среди самой социал-демократической партии. В последние дни обороны Тбилиси ко мне явилась депутация от Учредительного Собрания с предложением, не нахожу ли я нужным, чтобы была объявлена диктатура. Насколько помню, не говорилось кто именно будет диктатором. Назначение диктатора в момент, когда у страны нет средств борьбы, не помогло бы делу. Диктатор не мог родить ни войск, ни патронов, ни снарядов, ни ружей, ни вещевого довольствия. Я в этом смысле и выразился. Уже когда мы были в Хашури, ко мне приезжала комиссия Учредительного Собрания с полномочиями контрольного характера над действиями Правительства и вообще всего происходящего. Назначение вышеупомянутой комиссии характерно и дает оттенок тому, что действия Правительства не удовлетворяли и Учредительное Собрание. Чем ближе мы были к Батуми, тем сильнее становилось отрицательное отношение к Правительству. В Батуми, в последние дни, уже было открытое недовольство Правительством. Мне, конечно, это было известно. Между тем таковое явление было известно и самому Правительству. Оно принимало меры через посредство Н. В. Рамишвили. Этот последний все вопросы внутренней жизни издавна уже решал устрашением и арестом. Он и здесь применил свою излюбленную систему. Аресты производились даже утром того дня, в вечер которого Правительство село на пароход.
Не помню он или Председатель Правительства сообщили мне конфиденциально, я был для этого особо зван, что среди некоторых кругов замечена деятельность, так сказать, в сторону турецкой ориентации и что аресты направлены против них. Я был очень удивлен тем, что меня так конфиденциально посвятили в дела внутренней политики, чего никогда они не делали раньше, когда я бывал поставлен во главе вооруженных сил. Я тогда не останавливался на этом вопросе: слишком много было у меня своего непосредственного дела, да и все это было их хитросплетениями. Был между прочим арестован всегда злосчастный моряк, Саша Чавчавадзе. Я думаю он также был виновен в сношениях с турками, как я в сношениях с китайцами. Саша же Чавчавадзе был давно известен своим несогласием с правящими кругами относительно ведения ими дел Морского Ведомства; этого он не скрывал. Я просил Н. В. Рамишвили освободить его, и я ручался, что он ни в каких сношениях с турками не замешан. Его освободили. Рвение арестовывать было так сильно у Н. В. Рамишвили, что, как мне передавали потом в Константинополе из достоверных источников, он в Батуми хотел арестовать и меня. В чем он меня подозревал не знаю. Он способен обвинить кого угодно в чем угодно и не удивлюсь, если узнаю, что он меня обвинял в сношениях даже с большевиками.
Таким образом в Батуми создалось настроение очень враждебное по отношению к Правительству. Ко мне приходили многие, среди которых были и политические деятели, и указывали, что Правительство подвело народ, оно не заботилось об обороне страны и пр.; в результате они находили, что надо Правительство арестовать. Эти люди приходили, испрашивая аудиенции — с целью секретного разговора. Были среди приходивших и офицеры, не стеснявшиеся открыто говорить то же самое. Быть может меня упрекнут, почему я этих приходивших ко мне не арестовал. Но я считал тогда и считаю и сейчас, что при создавшемся положении, когда общее настроение было сильно приподнятое, арест не явился бы устрашающим актом, а, напротив, был бы искрой в порох и вызвал бы общее выступление против Правительства, даже попытка чреватая последствиями очень была бы неблагоприятна для Правительства Грузии. С нами были иностранные миссии. Я отвечал иначе. Я отвечал улыбкой и добавлял, что такового я произвести не позволю и не буду пассивным свидетелем, одним даже сказал: "через мой труп". Я не мог допустить этого. Я не мог этого допустить потому, что я был достаточно честен, чтобы не только не выступить против Правительства, но и пассивно присутствовать при таком незаконном акте; да и позволить арестовать Правительство в труднейший момент его жизни, когда оно себя могло чувствовать покидаемым всеми, не соответствовало личным чертам моего характера. Отказаться в трудную минуту жизни от тех, с кем связала меня судьба, было бы подлостью.
Но необходимо принять во внимание и другое обстоятельство, носившее политический характер. Правительство надо было спасти. Оно являлось воплощением идеи самостоятельности Грузии. Оно не могло быть арестовано, ибо тогда наш противник, большевики, имели бы в руках неоспоримый факт, что Правительство было свергнуто народом и тогда идея самостоятельности Грузии не могла бы найти защитников среди держав Западной Европы. Даже попытка в этом направлении для этой идеи отразилась бы весьма и весьма неблагоприятно не только на правительственные, но и на политические и общественные круги Западной Европы. Наша идея потеряла бы защитников. Надо принять во внимание, что тут же в Батуми находились представители иностранных держав, Англии, Италии, Франции.
Для предупреждений возможных событий приняли участие мои ближайшие помощники, среди которых назову ген. Чхетиани, несмотря на то, что он весьма отрицательно относился к действиям правящих кругов. Со своей стороны я принял меры. Рота юнкеров была все время со мной в поезде, который находился рядом с поездом Правительства. Я вызвал бронепоезд и поставил его с другой стороны Правительственного поезда и неоднократно предупреждал В. Джугели, чтобы он держал наготове надежных гвардейцев на случай возможности попытки арестовать Правительство. Вместе с этим до наступления темноты дня 17-го марта я все время держался или в поезде Правительства, или на платформе около него. В случае попытки я личным вмешательством и, думаю, без выстрела остановил бы таковую; без военных это не произвели бы, а военные, я уверен, послушались бы моего слова больше, чем кого-либо другого. Несмотря на то, что сейчас Правительство меня поставило в безвыходное положение и здесь, на чужбине, поступило так скверно, я все же не жалею о том, что сделал.
Я вспоминаю одну маленькую сцену. Я стоял на платформе и увидел показавшуюся из-за вагонов группу человек в 40–50 офицеров и не офицеров. Эта группа направлялась к платформе. Намерений их я не знал и, очень может быть, таковые у них были самые мирные. Они приблизились к платформе, заметили меня, откозырнули и мирно прошли мимо.
Первое известие о том, что Правительство грузится я узнал от одной своей знакомой Анико Кавтарадзе. Как я сказал, предполагалось грузиться не раньше 18-го марта. Она же мне передавала, что Сережа Кавтарадзе, брат ее мужа, арестованный большевик, предлагал мне не уезжать и ручается за мою безопасность. Я только ответил: "А кто за него ручается".
Узнав об этом решении я вернулся к Правительственному поезду, где на платформе и сообщил мне Гварджеладзе то, что я выше писал. Уже вечерело; я отправил семью на пароход "Кирали". Просил ген. Чхетиани проводить семью, который, усадив на пароход мою семью, отправился за своей женой и ее тоже посадил туда же. Сойдя с парохода он уже не нашел моего автомобиля "Спа", которым он пользовался, и принужден был придти ко мне в вагон уже ночью, вероятно около полуночи, когда в городе власть уже была в руках ревкома и по городу раздавались повсеместно выстрелы.
* * *
17-го вечером, вероятно, когда наступила темнота, мне доложили, что прибыл политрук 11-й армии в сопровождении полк. Тулаева. Их ввели. Вид этого политкома был незабываемый. Маленького роста, субтильный, в сибирской, черной, бараньей с длинной шерстью папахе, в солдатской шинели, с лицом гостиннодворского приказчика, и измаранным углем большим мешком интендантского образца, в котором лежало несколько банок консервов, он производил весьма комичное впечатление, особенно рельефно выделявшееся на фоне той важности, с которой он выражался о текущих событиях. "Правда, что Правительство уезжает" – говорил он – "зачем? Жордания и Гегечкори могут остаться, мы с ними договоримся. Вот только Рамишвили со своим особым отрядом пусть убирается; остальные могут остаться. Турки хотят занять Батум – продолжал он – мы не позволим. Если силой вздумают, покроем; мы и Антанте покажем. Я приехал сюда вперед, чтобы завтра же издать газету" – говорил он – "мир же заключен". Несмотря на всю его комичность этот тип все же был интересен, и я послал офицера спросить Правительство, пожелает ли оно принять этого комиссара и отметил, что его интересно посмотреть.
Согласие последовало, и я его повел в вагон Председателя Правительства. Когда я его ввел, то стал наблюдать, какое впечатление он произведет на присутствующих. Никто не сумел спокойно удержать своего лица и ясно было, что вид этого комиссара превзошел всякие их ожидания. С ним стали говорить. Он отвечал с той же комичной важностью. Вспоминаю, ему был задан вопрос, почему они напали на Грузию. Он перебил и сказал: "Да, конечно, вы скажете почему мы, социалисты, напали на бедную, маленькую социалистическую Грузию; знаем, товарищ, что скажете; но у вас же было восстание крестьян и рабочих, и они просили у нас помощи". Затем Е. П. Гегечкори взял его в свой вагон. "Пойдемте, товарищ, вы, вероятно, хотите спать" – говорил он ему и увел. После его ухода обменялись впечатлениями... и стали решать вопрос, когда садиться. Большинство предлагало садиться немедленно. Н. Н. Жордания не соглашался и настаивал остаться еще. Как всегда, этого вопроса не решили, и я ушел в свой вагон. В этом вагоне я уже находился вплоть до отъезда. Между тем в городе раздавались выстрелы. Эти выстрелы продолжались все время, пока я не уехал. Еще засветло, когда я еще находился на платформе перед Правительственным поездом, ко мне подошел Естате Мачабели и сказал, что ввиду отъезда Правительства, в том числе и меня, они хотели бы собраться и выбрать ревком и как я на это смотрю. С этим он дважды подходил ко мне. Я сказал, что до отъезда Правительства это делать нельзя, что Правительство, пока не уедет, представляет нашу высшую власть и что после его отъезда они могут делать все, что найдут лучшим ввиду создавшихся обстоятельств.
О дальнейшем в этом отношении я ничего положительного не могу сказать. Говорили, что было собрание и что был избран временный ревком, но я не знаю. Еще утром, когда было объявлено, что отъезжают по распоряжению Правительства только 50 офицеров, я назначил комиссию под председательством вызвавшегося на это полк. Какабадзе с задачей составить этот список. Список этот так и не был составлен. Передавали мне потом, уже в Константинополе, что полк. Какабадзе, сначала горячо взявшийся за это, затем не только бросил это, но на собрании офицеров даже выражался, что уезжающие, это трусы и подлецы.
Я находился в вагоне с несколькими лицами, в том числе ген. Закариадзе, ген. Чхетиани, ген. Бакрадзе, ген. Кониашвили, ген. Геловани, ген. Гедеванишвили, полк. Тулашвили, полк. Гвелисиани и др. Некоторые отъезжали, остальные, хотя и оставались, решили остаться при мне, пока я не уеду.
В это время я услышал недалеко от вагона шум, крики, что-то разбивали. Я выслал юнкеров выяснить и оказалось, что недалеко в одном из пакгаузов находился склад различных сукон и материй, и что грабят его; как солдаты, так и не солдаты. Были высланы юнкера и грабеж остановили. Около моего вагона навалили громадную кучу материй отобранную у грабителей. Кто-то заметил, что не взять ли все с собой. Я ответил, что мы отбирали от грабителей не для того, чтобы самим взять. Вся эта груда была внесена обратно в пакгауз, двери были заперты и все сдано местным милиционерам, от которых и поставлен был караул у пакгауза. До моего отъезда там все было спокойно.
Было уже после полуночи, когда я послал одного из офицеров в Правительственный поезд узнать, что там делается, "а то" – прибавил я – "чего доброго уедут и мне не скажут". Офицер вернулся и доложил, что ни в вагонах Правительства, ни около нет ни души. Итак, Правительство уехало и не сообщило о своем отъезде Главнокомандующему, находившемуся рядом. Я продолжал оставаться в вагоне.
Еще в тот день, если не раньше, я назначил старшим начальником по городу Батуми ген. Цулукидзе. С ним я поддерживал связь из вагона. Он находился в помещении штаба крепости. Не помню 17-го марта или накануне ген. Закариадзе с моего согласия вызвал ген. Мазниашвили из Саджавахо. Я не сумею сказать, когда он приехал в Батуми. Я оставался в вагоне часов до 3-х вероятно; может быть позже. В это время мне доложили, что истребитель, стоящий у пристани, израсходовал весь бензин и что у него хватит только на рейс до парохода; с вечера все суда вышли на рейд.
Присутствие этого истребителя для меня оказалось новостью; ген. Закариадзе доложил, что он его вытребовал на случай моего отъезда на пароход. Тогда же я узнал, что все суда и иностранные уже на рейде, и что этот истребитель единственное средство попасть на пароход.
Между тем, как потом выяснилось, Председатель Правительства перед отъездом передал власть городскому общественному самоуправлению, заключенные большевики были выпущены и власть действительная находилась в руках ревкома. Не знаю верно ли, но мне потом передавали, что в этот вечер Председатель Правительства виделся в своем вагоне с Сережей Кавтарадзе; я этому лично до сих пор не верю.
Мое дальнейшее пребывание на берегу уже не имело смысла. Я уехал, но поехал сначала на "Марию". Здесь я оставался до утра и утром часов в 10 я был вместе с ген. Закариадзе у Председателя Правительства на "Кирали". Как я был встречен и что дальше сделал, я опишу после, а сейчас скажу несколько слов об эвакуации.
Кто распоряжался эвакуацией, я до сих пор не знаю. Я не знаю то лицо, которое руководило бы всеми распоряжающимися. Может быть таковым был сам Председатель Правительства. А распоряжающихся было много. Распоряжался и генерал-губернатор Георгадзе, и Бения Чхиквишвили, у которого уже был новый титул, товарищ Министра Внутренних дел, и К. Гр. Гварджеладзе, и Министр труда Эрадзе, и другие. Мне для погрузки людей и военного имущества было предоставлено два парохода "Мария" и "Веста". Я до сих пор не знаю, что было погружено на эти пароходы, ибо по приезде в Константинополь я был изъят от этого дела. Погрузка была весьма затруднена обстоятельствами, изложенными выше. Когда же было объявлено, что эвакуироваться могут не желающие, а только 50 человек, то погрузка остановилась, ибо грузившие потеряли надежду эвакуироваться. Они говорили, что если нас оставляют, то и имущество должно остаться. Отъезд предполагался не раньше 18-го марта. Рассчитывалось, что 18-го все же можно будет вновь продолжать погрузку. Я поэтому в ночь с 17-го на 18-е марта и не собирался уезжать. 18-го с утра начался бой и пароходы уже не могли пристать к берегу.
Мне вспоминается следующее. Я был в вагоне Председателя Правительства. Вошел Министр труда Эрадзе. Разговаривая на тему о погрузке, он сказал буквально следующее: "Я сам лично своими руками гружу". Уже в Константинополе я его спросил однажды, когда говорили о том, что вывезенное находилось лишь на "Марии" и "Весте" и многое оказалось разворованным: "А куда делось то, что вы лично грузили. Ведь "Мария" и "Веста" были предназначены мне для военных грузов. Я ничего не грузил . Вот, что на "Марии" и "Весте" это все и есть" – ответил он. Оставляю на его совести, когда он говорил правду.
На "Марию" и "Весту" садились военные и многие не военные сверх числа, положенного для эвакуации. Им объявлялось, что им обеспечивается лишь проезд и довольствие до Константинополя, а дальше Правительство не возьмет их на иждивение; они соглашались на это. В дальнейшем, в Константинополе, этот вопрос получил совершенно другое направление и урегулировать его правильно уже нельзя было: потому что вопрос об эвакуированных в Константинополе был поставлен на другую почву. Наши умелые знатоки этого дела взялись лично за это и, положив для разрешения этого вопроса неправильное основание, не сумели его разрешить.
Вспоминается мне одно событие среди правящих кругов. Перед отъездом, когда формировалось новое Правительство, было постановлено предоставить национал-демократам три места в составе Правительства, среди них одно место Военного Министра предоставлялось Спиридону Кедия. Эти места национал-демократами были отклонены; хотя, вспоминаю, что даже 18-го марта, в день отъезда, Спиридону Кедия вновь предлагалось ехать; за ним ездил секретарь Председателя Правительства Георгий Цинцадзе. Это было вызвано заседанием Учредительного Собрания в Батуми, где оппозиционисты осуждали действия Правительства. Мне потом передавали, что во время речи Гр. Вешапели, когда он выразился, что командование было лишено полноты власти: "Всякий вмешивался в его дела". Последовала реплика неукротимого В. Джугели – "К несчастью никто не вмешивался". Это не верно по существу; заявление можно объяснить лишь тем, что В. Джугели страдал, как истерик, неудержанием своего языка.
* * *
Итак, в ночь с 17-го на 18-е марта между 3-мя и 4-мя часами я со штабными и некоторыми другими офицерами и юнкерами сел на истребитель. Не все офицеры штаба решили ехать. Меня удивило решение только одного офицера. Полк. Н. Гедеванишвили решил остаться; я спросил причину. Он ответил: "Если прикажете, я поеду, но мы, все братья, решили остаться". Я не имел нравственного права отдавать такие приказания и обстановка была такова, что каждый должен был решать сам. Я ему это и сказал. Он ответил, что тогда он решает остаться.
В последний день отъезда из Батуми мне передавали, что про меня в Батуми распущен слух, а именно, что я был в сношениях с большевиками; мне это так было удивительно, что я засмеялся. Однако меня уверили, что этот слух идет из высших сфер и назвали ген. А. Гедеванишвили. Если когда-либо я встречусь с ним, я устрою ему очную ставку со сказавшими мне. Этот слух мне передавали как поручение, но другого источника не называли. Не Ной Виссарионович ли второй источник.
Утром 18-го марта, когда я ехал с ген. Закариадзе к Председателю Правительства, в городе уже начался бой между нашими войсками и турками; слышна была артиллерийская и ружейная стрельба; стучали и пулеметы. В это время я видел подходивший со стороны Чаквы длинный поезд товарных вагонов; это был ожидаемый эшелон большевиков; он почти подошел к Борцхана, затем осадил назад. Я вошел к Председателю Правительства и в присутствии ген. Закариадзе доложил обстановку, в которой выразил уверенность, что идет бой, но не знаю между кем и кем; тут же я сказал, что с берега я уехал около 3–4 часов ночи. "Значит, вы бежали, вы оставили свой пост" – перебил меня Председатель Правительства. Я был ошеломлен. За такие выражения у нас или бьют, или дерутся на дуэли. Он очевидно не понимал того, какое обвинение он бросал мне в лицо, не говоря даже о том, что оно было неправильно по существу и нагло. Человек, выпустивший в Батуми заключенных большевиков, которых везли по его приказанию еще из Тбилиси, передавший власть другим и, следовательно, сам оставивший свой пост, наконец, отдавший приказ о демобилизации армии, этот человек бросал упрек Главнокомандующему, раньше которого на несколько часов он сам покинул берег, не предупредив Главнокомандующего, и переехал под защиту итальянского флага. Еще несколько часов тому назад, еще накануне, этот человек так потерял голову, что не знал, что приказывать и чего не приказывать, а теперь здесь позволил себе грубость, если не сказать наглость* (*Как я потом понял в Париже, это была его попытка заставить меня остаться и попасть в руки большевиков). Я сухо ответил, что я не бежал, но что я ждал там до последней минуты, пока там можно было оставаться и уехал с берега после того, когда Правительство и он, Председатель Правительства, оставили территорию Грузии.
"Вы передали мой приказ о демобилизации армии" – спросил он меня. Я ответил, что нет, так как не представилось возможности, и что сейчас ввиду боя вряд ли это реально и целесообразно. "Надо обязательно передать" – сказал он. Я тогда не понимал его такой настойчивости относительно этой демобилизации. Через две недели в Константинополе я понял; мне после отъезда Председателя Правительства из Константинополя вручили его приказ, в котором "ввиду демобилизации" должность Главнокомандующего упразднялась.
Передавать войскам эту "демобилизацию" в разгар боя было явной бессмыслицей; однако, получив упрек, что я "бежал", я мог быть подозреваем и в том, что под видом бесполезности отдачи этого приказа, я просто боюсь поехать на берег, куда пристать ввиду боя действительно могло быть опасным. Я поехал на берег. На истребителе меня сопровождали ген. Закариадзе и кап. Мито Гоциридзе, там же находился командующий флотом кап. 1-го ранга Такайшвили и его начальник штаба полк. Микеладзе. Последний был на "Кирали" и получил деньги для раздачи тем из морской команды, кто решил оставаться в Батуми. Мы подъехали к пристани. Полк. Микеладзе и небольшая судовая команда с механиком сошли на берег и пошли в свой штаб, недалеко от этого места расположенный; там полк. Микеладзе должен был произвести выдачу денег. На истребители остались я, ген. Закариадзе, кап. Мито Гоциридзе, Такайшвили и, как потом выяснилось, помощник механика. На берегу оказались человек 10–12 солдат. Я приказал позвать офицера. Прибыл офицер и соскочил к нам на палубу. Я его спросил об обстановке. Он мне доложил, что власть в руках большевистского ревкома, что с турками идет повсеместно бой, что сейчас, как только я подъехал, бывшие на пристани большевики побежали сообщить кому следует и что меня арестуют. Все это он говорил мне тихим голосом, по-видимому, чтобы не слышали солдаты стоявшие тут же на пристани. Я его отпустил на берег.
Затем подошел к Такайшвили и приказал ему, объяснив обстановку отъехать несколько от берега; здесь же я ему сказал, чтобы приготовили пулемет к действию. Как всегда в таких случаях, пулемет не мог действовать, ибо не было лент и патронов, а помощник механика не мог завести машины. Пришлось отчалить от берега при помощи случившейся здесь лодки аджарца. Во время этого отчаливания я указал Такайшвили научить кап. Гоциридзе действию из орудия. Орудие зарядили и направили на берег. Отъехав шагов на 50 мы стали ждать. Я забыл указать, что я с собой взял двух юнкеров. Я ссадил их на берег и послал с ними записку к ген. Цулукидзе, которого они должны были найти в штабе крепости. Я хотел, войдя с ним в связь, выяснить определенно обстановку. Указал юнкерам, чтобы они давали прочесть мою записку всем старшим начальникам, которых встретят в городе.
Юнкера Тохадзе и Николадзе, и полк. Микеладзе не возвращались. В это время я увидел в бухте наши еще два истребителя, привязанными к бочкам. Я спросил Такайшвили: "А эти подлежат вывозу?" Он ответил, что хочет и их взять с собой, привязав к судам. "Дойдут ли до Константинополя" – спросил я. "Если хорошая погода, то дойдут" – ответил он. "Ну что ж, орудуйте; давайте тащить их куда надо" – сказал я. Мы взяли на буксир к себе один истребитель. Помощник механика справился с машиной и мы повели его к "Весте" или "Марии", не помню. Затем мы вернулись и проделали эту операцию и с другим истребителем.
Исполнив это, я вернулся к пристани поджидать полк. Микеладзе, а также известий от ген. Цулукидзе, у "которого я в своей записке спрашивал точных указаний о происходящем. В это время стрельба в городе продолжалась; я даже заметил несколько пуль, шлепнувших в бухту около нас. Через некоторое время мы заметили на берегу юнкеров; мы подъехали, но не вплотую к берегу. Полк. Микеладзе также оказался там и мы всех взяли на борт.
Юнкера доложили, что в штабе они ген. Цулукидзе не нашли и по указанию штаба отправились на вокзал, где тот должен был находиться. Они его там нашли и ген. Цулукидзе с ними прислал записку. В этой записке ген. Цулукидзе писал, что обстановка ему не совсем ясна, что повсеместно идет бой, что он держит станцию в своих руках и что сейчас выбивают турок из товарной станции, что бой вообще вблизи него происходит по обеим сторонам вокзала. Юнкера на словах доложили, что когда они были в штабе крепости, то там уже находился ген. Мазниашвили, как новый Главнокомандующий, что они заметили у него красный бант на груди, что он читал мою записку, адресованную ген. Цулукидзе, но ничего не сказал, и они отправились на вокзал; что по дороге они встречали солдат уже красной армии и что по городу разъезжают с красными флагами автомобили и конница. Хорош бы я был, если бы я остался до утра в городе на "своем посту", как говорил Председатель Правительства. На каком это "своем посту?" Я поехал обратно на "Марию" и "Весту", где на одном, кажется на "Весте", я назначил комендантом полк. Вачнадзе, которому приказал составить опись всего вывозимого. На "Марии" я уполномочил назначить ген. Закариадзе по его выбору. Ген. Закариадзе должен был сам ехать на "Марии". По докладу ген. Кониашвили, доложившего, что на "Весте" нет продовольствия, я приказал потребное количество такового получить с "Марии". Это было мое последнее распоряжение.
Здесь я должен отметить один факт. Во время нескольких поездок моих на пристань и обратно, мне приходилось неоднократно проезжать недалеко от "Оленя". Здесь на борту были частные пассажиры, уезжавшие из Батуми. Видя меня, они каждый раз приветствовали меня криками и рукоплесканиями. Частные люди выражали мне симпатии; эти симпатии я часто встречал в Тбилиси, начиная с 1919-го года. Находясь в отставке и посещая общественные места, я неоднократно бывал чествуем отдельными группами, а также всеми ужинающими, как офицерами, так и не офицерами. Тифлисское общество выражало мне симпатии; таковое же явление происходило и в Ахалцихе, и в деревнях, в которых мне довелось бывать. Получил я однажды овации и в Учредительном Собрании. Единственно, где я встречал сначала холодность, затем неприязненность это были члены Правительства, от которых я видел лишь враждебность, особенно с лета 1920-го года. Такое отношение к себе я объясняю тем, что они не только чувствовали, но благодаря встречам и бесконечным спорам знали, что я их знаю хорошо. Ореол министерских должностей на меня не действовал. Я их видел насквозь. Для меня они были по интеллекту едва посредственными и совершенно не соответствующими тем ролям, которые им предоставила судьба. Пребывание в Думе, в Петербурге, по-видимому не помогло. Все они были мало образованы; никаких широких государственных взглядов. Напитанные лозунгами Маркса, они держались их, как слепой стены; узкие доктринеры, теоретики и весьма слабые, вне Маркса они были невеждами и не могли разбираться в тех вопросах, которые им представлялись для решения. Эти люди гешефтмахеры революции. Они прекрасно знали, что я думаю о них, и вот причина их враждебного ко мне отношения.
Прибыв к нашим кораблям, мы узнали, что французское командование приказало "Марии" и "Весте" сняться в три с половиной часа дня; было около двух часов с лишним. Я не помню сейчас, что именно, но явилась Морскому Ведомству какая-то нужда, по причине которой они хотели выехать позже и просили исполнить их просьбу. Я поехал на "Кирали" и обратился к Министру Иностранных дел Е. П. Гегечкори с просьбой послать кого-либо к французам отложить час отъезда. Е. П. Гегечкори послал бывшего в его распоряжении Абхази. Одновременно я указал Закариадзе передать ген. Цулукидзе этот злосчастный приказ о демобилизации, каковой теперь, когда власть была уже в чужих руках, являлся смешным. Но Председатель Правительства опять особенно настаивал на этом. Закариадзе уехал с Абхази. Я остался на "Кирали". Через некоторое время Абхази вернулся, он был взволнован. Какой-то французский начальник, не знаю именно кто, не стал с ним разговаривать, а при первых же словах стал на него кричать. Он ему в грубых выражениях говорил приблизительно следующее: "Убирайтесь вы вместе с вашим министром и Правительством; они мошенники, воры и лгуны и т. д.". Закончил он тем, что столкнул Абхази с лестницы. Абхази докладывал об этом Гегечкори, результатов не знаю.
"Мария" и "Веста" вышли в море в назначенный час. Ген. Закариадзе я увидел уже в Константинополе и он, на мой вопрос об этом приказе о демобилизации, ответил, что за недостатком времени он такового передать не мог. Я очень этому обрадовался.
На "Кирали" полк, итальянской службы Бодрера подошел ко мне и спросил окончательно ли я на "Кирали" и вся ли моя семья тут же. Я ответил утвердительно и он ушел. Уже здесь в Париже мне передавали (свидетельница, ехавшая с итальянским посольством), что уполномоченный министр Италии Черутти беспокоился о моем отсутствии и приказал, чтобы, пока Главнокомандующего нет на борту, "Кирали" не снимался бы.
На "Кирали" моей семье с трудом была отведена каюта 2-го класса с 4-мя койками. Нас было 6 душ; 6-й полугодовой младенец. Эта каюта была отведена моей семье совместно с ген. Чхетиани и его женой. Итого 8 душ. Конечно, физически мы там не могли разместиться. Ген. Чхетиани пошел хлопотать. В результате ему отвели одно место в каюте господина Берга. Его жена ни за что не соглашалась лечь в каюту, где я предлагал ей свое место; никакие настояния не помогли. Она устроилась вне каюты на подоконнике. Так и провела все ночи до Константинополя. Наконец, около 6–7 часов вечера, "Кирали" снялся с якоря и одновременно с этим отношение членов Правительства ко мне резко изменилось. Меня уже не видели и не замечали.
Я позволю себе высказать несколько соображений, быть может интересных для моей семьи, а также для моих друзей. На "Кирали", как я только что выразился, я уже не существовал для Правительства. Почему? Каюта заблаговременно для меня не была отведена и только после нескольких часов пребывания на палубе моей семье и ген. Чхетиани нашли одну каюту. Почему не было это сделано заблаговременно? Отъезд на пароход тайно, не сообщив Главнокомандующему о своем отбытии, между тем таковой находился рядом в вагоне. Почему? Упрек Главнокомандующему за то, что он "бросил свой пост". Каковой пост был у Главнокомандующего, когда Правительство уже погрузилось, передало власть большевикам, заключило мир со своим противником, впустило турецкие войска в Батуми и, наконец, издало приказ о демобилизации войск. Почему этот возмутительный упрек? Если ко всему этому прибавить их недружелюбное отношение, которое я встретил сразу же после отплытия "Кирали", то невольно напрашивается вопрос: не хотел ли Председатель Правительства, предав как бы случайно меня большевикам, раз навсегда избавиться от меня, живого свидетеля всех его хитросплетений. Лишь Черутти спас меня, приказав не отплывать "Кирали", пока Главнокомандующий не будет на борту, а то, я уверен, они отплыли бы без меня, как оставили на площади "Азизие", не предупредив меня о своей посадке на пароход.
Г Л А В А XXVI
РАЗМЫШЛЕНИЯ О КАМПАНИИ 1921-ГО ГОДА
Прежде чем приступить к дальнейшим воспоминаниям, я хочу высказать несколько мыслей относительно кампании 1921-го года с большевиками. Поводом к войне была, как известно, якобы просьба восставших рабочих и крестьян, адресованная к большевистской Российской власти, помочь им. Свидетели событий отлично знают, что такое восстание не имело места и не могло его иметь. Настроение в массах было определенно противо-болылевистско-русское и такового восстания нельзя было даже симулировать. Еще в 1920-м году была сделана попытка большевиков внутреннего переворота с внешней атакой у Красного моста, одновременно нападение большевиков на Военную Школу, но она не удалась и явно показала, что это была симуляция. В 1921-м году настроение масс вполне упрочилось. Даже присутствие в Тбилиси чрезмерно большой большевистской делегации, занимавшейся пропагандой большевизма, даже разрешение пропаганды этой идеи не поколебали противо-большевистского настроения. Этот повод, это так называемое "восстание крестьян и рабочих" никоим образом не может маскировать настоящих намерений Московского Правительства.
Нашествие на Грузию есть одна из ступеней в борьбе этого Правительства с Антантой и упрочения своего положения. Овладение Грузией отвечало всем вопросам назревших событий. Еще в 1920-м году была сделана попытка овладения Грузией. Но тогда ввиду боевых действий с Польшей и с Врангелем Московское Правительство не могло Закавказью уделить достаточно военных сил. Оно прибегло к пропаганде и Азербайджан пал жертвой умело поведенной политической пропаганды. В том же году было покончено с Арменией, которая была завоевана, хотя и с применением вооруженной силы, но главным образом пользуясь своей пропагандой, которая, вследствие распрей среди армянских политических кругов, весьма способствовала ее падению. Примененный к Азербайджану и Армении этот образ действий относительно Грузии в 1920-м году потерпел неудачу. Московское Правительство тогда решило для завоевания Грузии отрядить большее количество сил и к весне 1921-го года оно приготовилось к атаке.
Московское Правительство завоевывало Грузию, так как обладание Грузией являлось необходимостью. Владение Грузией упрочивало положение их в Закавказье. Можно сказать, что ключ владения Закавказьем есть Грузия. Присутствие самостоятельной Грузии рядом с покоренными Азербайджаном и Арменией являлось в этих государствах психологическим подогревателем освобождения их из под большевистско-русской власти. В экономическом отношении вывоз нефти Бакинского района приобретал громадное значение. Всякий экспорт сырья из России, вследствие отсутствия транспорта и общей хозяйственной разрухи, почти прекратился. Вывоз нефти и, именно, бакинской для России приобретал уже насущное значение и являлся большим козырем в руках Московского Правительства для пользования им в международных отношениях. Бакинская нефть в связи с вывозом ее через Батуми (нефтепровод Баку–Батуми) являлась важным элементом Москвы в ее экономических сношениях с иностранными державами. А незаинтересованность Антанты, особенно Англии, вследствие провала Закавказского блока (25-го апреля 1920-го года наш отказ от него в Сан-Ремо) облегчал завоевание Грузии. Этот козырь надо было иметь в своих руках и Московское Правительство правильно учло это.
Оно давно видело, что восстановление от хозяйственной разрухи возможно лишь с привлечением к этому делу держав Западной Европы. Нефть, вследствие увеличения ее значения в технике орудий производства, в последние два десятка лет приобрела колоссальное мировое значение и получение права на ее эксплуатацию явилось бы побудителем для иностранных держав для заключения экономических договоров с Москвой. Самостоятельная Грузия, через которую проходит нефтепровод и железная дорога, могла мешать заключению этого договора. Надо было иметь в своих руках и Баку и Батуми. Завоевание Грузии тем или другим способом было для Московского правительства необходимым. В поисках союзников для борьбы с Антантой Московское Правительство остановилось на Ангорском Правительстве. Сила Турции в Анатолии. Все свои силы и средства, людьми и сырьем, Турция черпала там. Настоящая Турция там.
Между тем Ангорское Правительство, сначала рассматриваемое как мятежное, постепенно приобрело международное значение. Слабое вначале, с течением времени черпая силы в ресурсах Анатолии, Ангора постепенно усилилась и представила силу, с которой нельзя было не считаться и державы Западной Европы стали с Ангорой считаться уже как с державой и заключать с ней те или другие договоры. И вот, Московское Правительство по идеям и основам своей провозглашенной политики считающееся интернациональным, заключает союз с Турцией, которая была исконным и историческим врагом России и по агрессивной политике в Закавказье и Азии, и по причинам религиозного характера. Овладение Константинополем и выход к Средиземному морю было издавна целью русской политики. Союз с Турцией укрепил международное положение Московского Правительства, которое для усиления Ангорского Правительства снабжало его средствами борьбы с Грецией, являющейся собственно орудием борьбы с Ангорой в руках Антанты.
Самостоятельная Грузия клином врезывается между современной Россией и Турцией, всегда могла послужить базой для Антанты, для разъединения союзных Турции и России. Ангорское Правительство не могло не оценивать этого положения и ему было выгоднее, чтобы Грузия находилась в руках, вследствие народившейся обстановки, своего союзника, России, а не была бы самостоятельной державой. Территория Грузии могла стать местом десанта войск Западной Европы, владеющей Константинополем, и базой для действий против Турции и России. К этому надо добавить, что для Ангорского Правительства было бы выгоднее видеть Грузию в руках по современным условиям слабой России, а не в руках или на стороне могущественной Антанты. Я позволю себе высказать взгляд, что, если произойдет вооруженное столкновение между современной Россией и державами Западной Европы, считая в последней не одну только Антанту, то Грузия и Закавказье явятся театром военных действий. Заняв Батуми и этим обеспечив себе тыл от Турции, высадившиеся, имея свободные морские сообщения, будут иметь полную возможность развить свои действия по Черноморскому побережью, а также по направлению на Баку. В последнем случае, если Ангорское Правительство выступит активно на стороне России, Грузия и Армения явятся источником, из которого произведшие десант почерпнут достаточно живых сил для обеспечения со стороны турок своей операции на Баку.
Оценивая это значение Московское Правительство не могло оставить без завоевания этот участок территории, который мог бы послужить в будущем базой для действий западно-европейских держав против него и являлся территорией, откуда эти державы могли разъединить Россию от Турции и всегда угрожать Баку, т. е. нефти.
Еще одно обстоятельство, которому завоевание Грузии также отвечало. Московское Правительство объявляет себя защитником рабочих и народных масс, защитником труда против капитала. В этом направлении оно у себя, во внутренней политике, воспитывает народ. Блокирующая Антанта объявляется врагом русского народа и в этом направлении ведется их неустанная пропаганда. Кто с Антантой, тот враг русского народа, враг рабочих и крестьян. Я не буду утверждать, что эти идеи вкоренились в народных массах России; но они насаждались и частью народа несомненно были восприняты. Идея помощи рабочим и крестьянам Грузии, и война с государствами, склонившимися в сторону Антанты, а, значит капитала, не могла вызвать противодействия русской народной массы, впрочем всегда покорной, тем более, что среди части ее находились горячие защитники этой идеи; с одной стороны, коммунисты и с другой все, кто находил желательным такое завоевание, например великодержавники. Таким образом и в этом отношении завоевание Грузии, бывшей частью государства Российского, склонившейся явно на сторону врага России и капитала, и где рабочие и крестьяне якобы просили помощи, оправдывалось и в слоях политических, и в глазах тех, кто по политическим убеждениям должен был быть противником этого. Такое положение, несомненно, укрепляло также внутреннее положение Московского Правительства, принужденного силой обстоятельств отвлекать внимание масс от той хозяйственной разрухи, которую оно не могло исправить и действительные причины которой оно должно было скрывать. Итак, и в смысле международных отношений и упрочения своего внутреннего положения, и в смысле экономическом, и в смысле военно-стратегическом завоевание Грузии являлось необходимостью для Московских правителей.
В 1920-м году Московское Правительство, отвлеченное войной с Польшей и Врангелем, не могло уделить достаточно сил для завоевания Грузии. Однако оно попытку все же сделало; но сил оказалось недостаточно. Мы знаем, что договор Московского Правительства с Грузией, в котором признавалась самостоятельность последней, был подписан 7-го мая 1920-го года. Между тем войска Московского Правительства перешли нашу границу еще 2-го мая, т. е. до подписания договора. Это значит, что переговоры велись с целью усыпления Грузии; пользуясь этим усыплением, они могли быстрым наступлением застать нас врасплох и достичь успешного завершения своих действительных намерений. Если рассматривать договор, можно сказать, что пункты его лишь гарантировали сильнейшему возможность в любой момент начать войну; настолько они были неопределенно составлены и настолько они могли вызвать споры по любому, обозначенному там вопросу. Да и, вообще, договор не есть гарантия. Все договоры всегда нарушались. Даже нейтралитет той или другой страны не являлся обеспечением против вооруженного нашествия. Не останавливаясь на примере Бельгии, можно указать Китай, территорию которого Россия и Япония предали ужасам войны и, кстати сказать, неприкосновенность территории которого была основой, неоднократно подчеркнутой, политики Великих Держав. Несмотря на то, что перед Русско-Японской войной, на основании этой самой неприкосновенности китайской территории, Великие Державы потребовали от Японии вернуть обратно Китаю завоеванный ими Порт-Артур и, несмотря на то, что штурм его дорого обошелся Японии.
Заключенный с Московским Правительством договор нас не совсем усыпил. Я говорю не совсем, ибо, когда войска Московского Правительства вступили в Баку, в 1920-м году, у нас была объявлена мобилизация и мы стали лихорадочно готовиться к войне. Однако, мы к войне не были готовы. К войне надо готовиться задолго, а не за неделю. Заключение военного союза с Азербайджаном, происшедшее летом 1919-го года, я не могу признать подготовкой, ибо кроме бумажного договора ничего не было сделано; даже не было выработано основных черт взаимных действий на случай войны. Об остальном нечего и говорить, ничего не было сделано. Несмотря на нашу мобилизацию враг все же нас застал врасплох и нас выручила малочисленность врага и взрыв Пойлинского моста. Последний задержал противника, заставил его отойти от железной дороги и идти пешим порядком, что дало нам возможность организовать сопротивление. Мы выиграли эту кампанию. Итак, в 1920-м году политика Московского Правительства завоевать нас окончилась неудачей. Таким образом, принимая во внимание причины войны и действия Московского Правительства по отношению Грузии в 1920-м году, можно было быть уверенным, что новая попытка завоевания Грузии последует скоро.
Могли ли мы избежать этого завоевания или, вернее, могли ли мы так приготовиться к войне, что были бы в состоянии вооруженной рукой успешно защитить себя от этого вторжения. Является основной вопрос, могла ли "маленькая Грузия" сопротивляться "Великой России". Рассмотрим этот вопрос. Если разбирать его только в этой плоскости, а именно "маленькая" и "Великая", то, конечно, не могла. Однако, оценивая обстановку, нельзя признать Россию этого времени ее жизни "Великой", как понимали это слово до революции. Великая Россия распалась. Громадные области перестали быть ресурсами, из которых Великая Россия черпала свои силы и средства для борьбы. Вся Сибирь, Туркестан, Закаспийская область, Украина, Польша, Финляндия, Прибалтийские страны, Бессарабия, Закавказье не только не могли служить ресурсом, откуда можно было черпать силы и средства борьбы, но часть из них были окончательно оторваны, а другие части требовали войск для удержания их в орбите Московского Правительства. К этому надо добавить казаков, Донских, Кавказских, Уральских и других, которые, если не враждебно выступали против Московского Правительства то во всяком случае, в это время в массе являлись лишь пассивными свидетелями. Таким образом, оставалась лишь часть Европейской России, т. е. Великороссия, ее центральная часть и часть Поволжья. До последней великой войны Европейская Россия насчитывала около 100 миллионов жителей. Вычтя отсюда все оторванные части и приняв во внимание сколько войск Московское Правительство должно было держать в частях, где власть его держалась лцшь на штыках, как в Украине и других областях, надо признать, что понятие "Великая" уже не отвечало действительному положению вещей, ни по обширности территории, ни по числу населения. Этому уже свидетельствует то обстоятельство, что для борьбы с ген. Врангелем и Польшей в 1920-м году большевики могли выставить несколько сот тысяч (около 300), тогда как настоящая Великая Россия выставляла миллионами. Хозяйственная разруха и сильный недостаток транспорта еще более обессиливал эту "Великую Россию". Слабость ее вполне выказалась в ее войне с Польшей. Несомненно Польша никогда не могла бы сопротивляться той Великой России, которую мы знали. Польша не только отразила теперешнюю Россию, но внесла войну в ее пределы и принудила ее подписать желательный ей договор, даже деньги были уплачены Польше. А между тем можно ли было Польшу считать могущественной державой? Конечно, нет. Она только что составлялась из частей бывших столетиями под властью Германии, Австрии и России; она не была еще сплочена. Она только начала формироваться и далеко не представляла того сплоченного механизма, который мы называем государством. Войска только устраивались. Новые веяния, расшатывающие и разрушающие дисциплину, эту основу военной мощи, не были обезврежены в армии и она была не готова и, конечно, далека была не только от идеала, но и того, чтобы ее назвать посредственной. Она выиграла и выиграла прекрасно, несмотря на то, что ее войска были принуждены совершить отступление до 200 верст; отступление же всегда уменьшает боеспособность войска. Ясно, что военная мощь войска Московского Правительства далека от мощи войск Императорской России и ее победа над Деникиным, Врангелем и над нами лишь показатели, как были в действительности слабы побежденные.
Успех польской армии я не могу приписать французским инструкторам и даже французскому командованию. Кучка людей не может оказать влияния на исход целой кампании, если не целой войны. Инструктора могут обучить армию, но для этого нужны годы и даже десятки лет, а не недели. Руководство, конечно, имеет влияние; но руководство не в силах заменить армии; руководство не может достичь успеха, если войсковые единицы не умеют достичь тактического успеха; руководство ничего не может сделать, если армия отказывается воевать. Нисколько не отказывая французскому командованию и инструкторам в военных способностях, все же надо признать, что поляки обязаны своим успехом главным образом своей армии, качества которой и вообще боеспособность и командование оказались выше таковых армии Московского Правительства. Надо признать, что с точки зрения качества русско-большевистские войска далеко не представляют грозной силы. Критический объективный обзор столкновений наших войск с ними в 1920-м и 1921-м годах может это еще раз подтвердить. В частности, надо сказать, что мы обладали еще одной благоприятной данной. Эта данная состояла в том, что для большевистской России война в Закавказье была войной несколько колониального характера. Я не читал доклада Геккера, но по рассказам о нем знаю, что Геккер требовал для наступления на Грузию около 35000 штыков. Если бы Московское Правительство сумело сосредоточить в Азербайджане эти силы к августу, сентябрю или октябрю 1920-го года, оно напало бы на нас раньше, а не в феврале следующего года. Но дело в том, что недостаток транспорта и, вообще, в средствах доставки их армии, настолько был труден в России, что эта подготовительная работа требовала очень много времени. Кроме того, эта война показала, что указанное Геккером число войск едва успели сосредоточить к началу действий, а участие под Хашури большевистских войск, прибывших не останавливаясь прямо из Петровска, подтверждает эту мою мысль. Для Московского Правительства эта война была окраинная, война далекая от жизненных центров и висевшая, как на волоске, на одной железнодорожной ветви Ростов–Баладжары–Тбилиси. А известно, что война, когда театр войны удален от жизненных центров, когда сообщения с театром войны затруднительны, очень трудна для этих государств. Маленькая Япония решилась на войну с Россией, отлично учтя это обстоятельство. Если бы Сибирская железная дорога была двухколейная с провозоспособностью 30–40 пар поездов, Япония никогда бы не выступила на войну с Россией один на один, ибо Россия могла сосредоточить очень легко против Японии тройные силы. Англия с бурами, с горстью людей вела войну 2 1/2 года.
Таким образом надо признать, что с "маленькой Грузией" воевала не "Великая Россия" и что для последней эта война происходила в трудных условиях войны колониального характера. Если же взять во внимание только то число войск, которое участвовало со стороны России, то маленькая Грузия свободно могла бы выставить численно больше войск. Если же была бы произведена подготовка к войне, как это надлежит всегда понимать, если бы к войне готовились так, как нужно, то войска Московского Правительства или были бы сразу отогнаны, или Московское Правительство для подготовки войны должно было сосредоточить больше войск и следовательно наступление отложить на более или менее продолжительное время, или же война затянулась бы и при соответствующей подготовке могла превратиться в бесконечную. Могли же горцы Дагестана вести с Россией войну в течение 60 лет, будучи окружены со всех сторон. Могли буры 2 1/2 года сопротивляться Англии, имевшей морские сообщения. Мы же и в этом отношении были в благоприятных обстоятельствах. Черное море не принадлежало Московскому Правительству; напротив, через Черное море мы могли получать средства борьбы. Но надо было готовиться к войне и 1) не жалеть денег, которые все равно потом истратили на пребывание за границей, и 2) не строить обороны на таких началах, на каких строило наше Правительство, включительно до организации войск на началах гвардейских.
К делу обороны страны у нас относились несерьезно. Мобилизация армии считалась единственной подготовкой к войне. Между тем таковая есть лишь последний акт в деле подготовки страны к самозащите. Ни подготовки государства в инженерном отношении, ни заготовки военных припасов и материальной части, ни плана войны, ни организации войск, позволяющей выставить сразу в поле большее число бойцов, ни мер к ускорению мобилизации, ничего, ничего не было сделано. Делегация Московского Правительства, находившаяся в Тбилиси, не могла не видеть неподготовленности нашей к войне и только поэтому наш противник считал, что для завоевания Грузии достаточно лишь несколько десятков тысяч бойцов.
Действительно, по нашей организации вооруженных сил у нас имелось 12 батальонов армии, которые по мобилизации разворачивались в 36 бат. 3-х ротного состава, т. е. около 21–22 тысяч штыков; Гвардии было 20–24 бат. силою около 10–12 тысяч штыков. Таким образом мы могли выставить всего 32–34 тысячи штыков. Это простая арифметика и Геккер, вполне правильно учитывая, что на нашей восточной границе из этого числа мы могли сосредоточить в лучшем случае лишь 2/3 наших сил, т. е. 22–23 тысячи, требовал себе 35 тысяч штыков, иначе говоря он достигал полуторного превосходства в силах. Треть наших сил, если не больше, была бы во всяком случае отвлечена действиями на нашей северной границе. Наша организация не позволяла привлечь к действиям остальной резерв наших запасных, иначе говоря, мы, благодаря нашей организации вооруженных сил, не могли использовать всю ту силу сопротивления, какую мог бы выказать народ. Итак, надо признать, что при соответствующей подготовке к войне, соотношение сил между "маленькой Грузией" и "Великой Россией" далеко не соответствовало понятиям "маленькая" и "Великая". Я не могу и не хочу касаться вопроса о подготовке к войне в полном его объеме и в деталях.
* * *
Я позволю себе наметить основные этапы обороны нашей страны против тогдашнего противника. Прежде всего, должна была быть одна вооруженная сила и именно армия. Ее организация должна была быть такова, чтобы мы сразу могли выставить в поле возможно большее число действующих штыков. Этого можно было достигнуть, имея в мирное время 20–25 бат., которые в зависимости от той или другой системы развертывания могли дать от 60 до 100 бат. Число 20–22 бат. не является для нас непомерным, ибо мы содержали 12 армейских и 20–22 гвард. бат. На дальнейших подробностях организации я не буду останавливаться. Затем Тбилиси должен был быть превращен в маневренный укрепленный район. Сила укреплений зависит от возможности силы противника и наличия финансовых средств. Не задаваясь широким масштабом, можно было бы все же усилить обороноспособность Тбилиси, примерно, как она была усилена в 1920-м году, когда были воздвигнуты укрепления левого берега Мтквари. Устроив укрепленные узлы обороны приблизительно в районе Лило-Махати и Кукийских озер, а также развив имеющиеся старые укрепления в районе Авчали на левом берегу р. Мтквари и в районе Мухат-Гверды на ее правом берегу, мы получили бы маневренный укрепленный район, упирающийся тылом в горы. Обойти этот район можно было бы или через Кахетию и Тианеты, и дальше на Душет, или через Манглис-Ахалкалаки-Боржоми. Этот обход противник мог бы предпринять лишь при значительном превосходстве в силах и такие действия явились бы для него весьма опасными, принимая во внимание активность войск со стороны Тбилиси и разъединенность операционных направлений от главного направления на Тбилиси. Для прикрытия мобилизации и развертывания должно было построить укрепления у Красного моста, в районе к юго-востоку от Садахло и на Сакараулис-Мта. Пойлинский мост обязательно должен был быть подготовлен к взрыву и устроить надмостные укрепления. Укрепления эти могли быть при той обстановке, какая создавалась, такого же характера, как и выстроенные уже, т. е. полевого типа, и не требующие особых затрат. Затем должен был быть укреплен Сурамский хребет, а также возведены укрепления на Зекарском и Годердзском перевалах, и на перевалах через Кавказский хребет. Должны были быть укрепления и на Гагринском направлении. Из этих укреплений, укрепления Сурамского хребта и на Зекарском и Годердзском перевалах могли быть поставлены во вторую очередь, однако все подготовительные работы должны были быть сделаны заблаговременно. Это черновая схема указывает, что главные действия должны были произойти в районе Тбилиси, а если противник позволил бы, то и к востоку от него. И только вычерпав здесь все силы обороны можно было продолжать оборону, базируясь на западную Грузию. Однако, вынужденные оставить Кахетию, где были бы развиты действия второстепенного значения, и Карталинию, надлежало заблаговременно организовать в этих областях действия на тыл противника, чему способствует горный и лесистый характер этих областей и особенно в Кахетии (Телав-Хевсуретия), а в Карталинии Триалети и Месхети. В дальнейшем, в случае невозможности удержаться на Сурамском хребте, оборону пришлось бы перенести, главную в Гурию и дальше в последний оплот Батуми, и вспомогательную в Сванетию. Но к таковому плану надо было готовиться заблаговременно и заблаговременно рассредоточить запасы, особенно боевые. Я считаю, что времени у нас для этого было достаточно за 2–3 года самостоятельности. А если изложенные мероприятия были бы приняты своевременно, то противник не осмелился бы начать войну по крайней мере теми силами, которыми он начал, а приготовиться к серьезному наступлению ему для сосредоточения достаточных сил пришлось бы отсрочить начало войны и это дало бы нам время для дальнейшей подготовки к войне. Надо было готовиться и готовиться серьезно, а не взывать к луне и звездам.
Вышеизложенные соображения и отсутствие мало-мальски серьезных мер к обороне страны и легли в основание высказанного мной взгляда пришедшему ко мне В. Джугели в ночь с 15-го на 16-е февраля, что война несомненно будет проиграна, но что во всяком случае драться надо, почему я и согласился вступить на службу. Все эти мысли высказаны, беря в соображение создавшуюся обстановку 1920-1921 годов.
После 16-го февраля 1921-го года было невозможно организовать сопротивление страны на высказанных соображениях. Не было ни времени, ни средств, ни вооруженных сил. Не имея войск и средств к борьбе нельзя было мечтать о выигрыше войны. Это не исключает возможности сопротивления народа, но другим способом, а именно организацией партизанской народной войны. Местный элемент нашей страны этому способствует. Но и эта последняя требовала подготовки заблаговременной. Иначе говоря, в плане обороны страны этот способ войны должен был быть установлен и своевременно должны были быть приняты меры на тот случай, если бы отражение противника не окончилось бы для нас благоприятно, т. е. если бы главные военные действия на полях сражений не дали бы победы над врагом.
Не останавливаясь на том общем вопросе, почему мы не оказались готовыми к войне 1921-го года, и кто был этому главным виновником (на этот вопрос мои воспоминания отвечают в целом), и остановившись лишь на самом начале войны и на времени непосредственно предшествующем ей, я должен признать, что вина лежит на всех тех, кто непосредственно, по своей должности, стоял у высшей власти. Что касается высших военных чинов, то, допуская, что вся обширная система подготовки страны в военном отношении ускользнула из их рук, я все же и представителям высшей военной власти не могу не поставить в вину того обстоятельства, что те средства, которыми они обладали, не были целесообразно использованы и также не были приняты те мероприятия, которые зависели всецело от них и только от них. Конечно, лучше драться с противником, вполне подготовившись, но это не знаменует, что, если не все у тебя в готовности, то не надо принимать мер к наилучшему использованию имеющихся средств. В этом вина падает на Военного Министра с его двумя помощниками и на начальника Генерального штаба. Эти люди были ближайшими стражами обороны страны. Нравственная сторона ответственности с Военного Министра, как человека невоенного, отпадает; ему трудно было догадаться, что оборона страны не заключается только в мобилизации и в постановке тех или других полков там-то и там-то, будь то хотя бы угрожаемая граница. Тем более нравственная вина падает на военных представителей высшей военной власти.
Ошибки, допущенные ими, разбиваются на две категории: 1) на ошибки в период непосредственной подготовки и 2) на ошибки в руководстве с началом военных действий. К первым ошибкам надо отнести сначала отсутствие плана войны. Составление плана войны удел Генерального штаба, это есть его главная задача. Такого плана не было составлено ни в полном его объеме, ни схематически. Конечно, таковой план должен был быть составлен согласно директив, выработанных высшим учреждением. Однако, если этих директив не было, их надо было испросить. Непосредственным наблюдением за этой работой или, вернее, за тем, чтобы она производилась, являются два помощника Военного Министра, каждый в своей области. Их вина усиливается еще тем обстоятельством, что в ноябре была объявлена мобилизация и несмотря на то, что до февраля следующего года военные действия не были начаты, за это время в этом отношении ничего не было сделано. По-видимому считалось, что мобилизация и занятие частью войск угрожаемой границы и есть все в деле подготовки страны к обороне. В области составления плана войны был разработан лишь отдел мобилизации войск, но этот отдел сильно хромал. Например, запасные полки были образованы лишь моим приказом и во главе их поставлен ген. В. Цулукидзе. Не было принято мер к тому, чтобы запасы и материальная часть для прибывающих запасных хранилась при штабах батальонов. Конечно, я указываю лишь наиболее бросающиеся в глаза ошибки. Детальный разбор плана мобилизации выказал бы много других недостатков. В период непосредственный перед началом военных действий не было составлено плана предстоящих действий, т. е. какой образ действий предпринять в случае открытия военных действий и, следовательно, каков план сосредоточения и развертывания вооруженных сил; эта вина всецело падает на командование в лице ген. Одишелидзе, стоявшего во главе войск.
За время ожидания войны, с ноября по февраль, войска были развернуты на угрожаемой границе. Ясно, что это было сделано с тем, чтобы быть готовыми к открытию военных действий. Однако, несомненно, сами мы не рассчитывали начинать войну. Мы занимали выжидательное положение и готовились к отражению противника путем парирования; пока противник не перешел бы в наступление, мы оставались бы неподвижными. Отсюда ясно, что и расположение войск, их группировка должна была соответствовать этому основному способу предначертанного нами образа действий. Было ли это сделано? Нет.
Войска на восточной границе были расположены следующим образом. В Лори 3 батальона Гвардии, около 1500–1800 человек; на Санаинском направлении 5, 7 и 8 батальоны. Я не знаю были они, как 3-х батальонные полки (вероятно нет) или как отдельные батальоны, а также входили ли в состав этой группы гвардейские батальоны или нет; во всяком случае должен признать, что эта группа была сильнее Лорийской группы. Следующая группа стояла у Красного моста; она была силой в 7 батальонов Гвардии и превосходила Санаинскую группу. Затем у Пойлинского моста стояли 2 гвардейских батальона и против Закатал 1 армейский и 1 гвардейский батальоны. Ближайший резерв этих групп, 1 батальон 1-го полка и Особый гвардейский стояли в Тбилиси. Караульный батальон не мог считаться боевой единицей для вывода в поле. Остальные войска были расположены на своих стоянках и не считались резервом для войск, развернутых на восточной границе; это подтверждается тем, что из этого источника был потребован за время с начала военных действий до 15-го февраля ночи лишь один батальон 9-го полка, расположенный в Батуми, и не были вызваны даже гвардейские батальоны из Гори. Таким образом главная масса развернутых сил находилась на границе на участке от Воронцовки до р. Мтквари у Красного моста. При этом, на этом участке Лорийскому направлению придавалось наименьшее значение, а Санаинскому и Красномостному придавалось большее значение, причем последнему Красномостному наибольшее. На это уже указывает и расположение Тбилисского резерва, который находился ближе всего к войскам Красномостного направления. Затем от Воронцовки до Пойлинского моста включительно командование было объединено в лице ген. И. Гедеванишвили. Это было совсем неправильно. Войска объединяются в командовании, когда для этих войск ставится одна определенная и общая для них цель. В настоящих условиях таковой единой цели не было, так как цели, могущие быть поставленными войскам этих четырех групп, не могли быть одни и те же. Главные две группы Санаинская и Красномостная стояли на двух различных направлениях и одна и та же цель действий не могла им быть поставлена. Устраивать взаимодействия этих сил постановкой им обеим одной общей цели никак нельзя было; у каждой из этих групп намечалась своя операционная линия наступательного и оборонительного характера. Эти направления, каждое в отдельности, приобретали значение вполне самостоятельное в вопросе обороны всей страны и постановка им целей и задач должна была быть в руках высшего командования. Что касается Дорийского направления, то таковое являлось второстепенным и могло рассматриваться, как обеспечение правого фланга общего фронта, и следовательно таковое должно было находиться в руках также высшего командования, к тому же по своей удаленности от театра главных действий и по разъединенности от него громадным горным пространством, оно собственно составляло самостоятельное направление. Ген. И. Гедеванишвили в деле обороны страны, как частный начальник, не мог быть воплотителем общей идеи обороны страны; таковым должен был быть сам Главнокомандующий. Вручив ген. И. Гедеванишвили почти все войска, предназначенные для действий на восточном фронте и на различных операционных линиях, Главнокомандующий оставил в своем распоряжении лишь незначительный резерв. Таким образом он отказался от личного руководства главной массой войск и при этом на самом важном направлении.
Рассмотрение предварительной группировки развернутых войск приводит к следующим выводам. Две наибольшей силы группы стоят на Санаинском и Красномостном направлениях со слабым резервом в Тбилиси. Эти главные группы находятся в распоряжении частного начальника ген. И. Гедеванишвили, который и мог ими руководить вполне самостоятельно. Главнокомандующий мог вмешаться, лишь вводя в дело свой незначительный резерв, который по своей малочисленности не мог быть вершителем боя на таком обширном фронте, как Воронцовка–Пойли. Резерв есть средство управления предстоящей операции, если обстановка требует выжидательного образа действий. Малочисленность резерва, могущего служить лишь только для парирования неблагоприятных случайностей, знаменует, что обстановка считается достаточно выясненной, что решение уже принято, что всем частям боевого порядка даны задачи, поставлены цели, что намечен главный удар, что остается только действовать, т. е. что настал последний акт удара и все брошено на весы.
Таково ли было положение? Конечно, нет. Обстановка далеко не была выяснена и, как известно, мы находились в выжидательном положении. При таком положении надо было иметь сильный резерв. Повторяю, что части остававшиеся на территории не считались в резерве для действий на восточном фронте, да и не могли вовремя явиться на поле предстоящего сражения. Каковы же были намерения главного командования? Что хотело предпринять оно с началом военных действий. На этот вопрос ответить нельзя. Вручив почти все войска ген. И. Гедеванишвили, Главнокомандующий этим отказывался самолично управлять действиями этих войск, а оставив себе незначительный резерв, лишил себя возможности оказать решительное влияние на ход этих операций. Я не знаю, какие инструкции были даны ген. И. Гедеванишвили, а этим последним начальникам Санаинской и Красномостной группы. Может письменные документы осветили бы что хотел и чего добивался Главнокомандующий.
Во всяком случае расположение войск и их первоначальные действия указывают, что определенного плана предстоящих действий также не было. И вот почему. С началом действий Красномостная группа была двинута на помощь Санаинской группе. Направление, которому за день до этого придавалось такое громадное значение, что на этом направлении была сосредоточена наиболее сильная группа, оголялось. Чего же хотело Главное командование, сосредотачивая сильную группу на этом направлении и при первых же выстрелах оголяя это направление. Не сумею ответить. Я не касаюсь детального расположения этих групп. Знаю, что в период с ноября по февраль Главнокомандующий ездил туда и, значит, подробное расположение войск не только на карте, но и на местности не могло ускользнуть от его глаза. Не вдаваясь в то, по чьему приказанию было оголено Красномостное направление, по приказанию Главного командования или по приказанию ген. И. Гедеванишвили, все же таковая перегруппировка не могла не быть известной Главному командованию и, если последнее не было с этим согласно, оно могло и должно было не позволить этого.
С открытием военных действий главное командование начало усилить разбитый Санаинский отряд пакетами из своего незначительного резерва и только израсходовав его, взяв даже 2 роты караульного батальона, только тогда, уже 15-го февраля, оно вызвало из Батуми батальон 9-го полка. При этом, усиляя пакетами этот отряд, ген. И. Гедеванишвили ставилось задачей "перейти в наступление". Это не есть руководство. Случилось то, что должно было случиться, когда главное командование в выжидательном положении начала боевых действий оставляет в своем личном распоряжении столь малочисленный резерв, что вводом его в дело не может оказать влияния на ход боя или операции.
Итак, подводя итоги недочетам, имевшим место за ближайший к началу военных действий период, надо указать: 1) отсутствие плана войны, 2) неправильное развертывание сил, нет почти резерва, 3) отсутствие плана предстоящих военных действий, 4) объединение командования различных операционных направлений, 5) отказ Главного командования от личного руководства на главном театре военных действий, 6) оголение Красномостного направления, 7) отказ от привлечения к полю сражения войск, расположенных на остальной территории (вызван только один батальон), 8) усиление войск Санаинской группы пакетами, 9) неправильная постановка задач ген. Гедеванишвили, а именно "перейти в наступление", каковое по обстановке являлось не целесообразным и не соответствующим.
* * *
Таковы были недочеты и ошибки, совершенные в ближайший перед войной период и в начале ее. Они привели к полному поражению большей части наших войск; из числа войск, выдвинутых на фронт Воронцовка–Красный мост и принявших бой 16-го февраля, вернулось в Тбилиси более или менее в порядке около 600–700 человек, составлявшие остатки 12–15 единиц. Это решило кампанию. Я уже подсчитывал, что осталось не тронутым этим поражением. Здесь я перечислю их. Это были: 1 бат. 4-го полка, 1 бат. 9-го полка, 1 бат. 10-го полка, 1 бат. 11-го полка и 1 бат. 12-го полка, Военная Школа, главный контингент которых составляли только что призванные молодые; из этого числа 1 бат. 11-го полка не мог успеть подойти к Тбилиси и прибыл лишь в Хашури в момент, когда мы там находились, а бат. 12-го полка, как разбитый на части и стоявший в Ардагане и на Минглисе, должен был быть совсем исключен из числа действующих войск. Итого 4 батальона и Военная Школа. К этому надо добавить 2 Горийских гвардейских батальона, Батумский и Ахалцихский гвардейские батальоны, итого 4 батальона, а всего 8 батальонов и Военная Школа. Поражение же понесли: 1 бат. 1-го полка, 5, 7 и 8 полки армии и вся Гвардия, за исключением вышеперечисленных, Сухумского, 2-х бывших на Пойлинском направлении и одного Кахетинского: итого 4 армейских и 13 гвардейских, а всего 17 батальонов, считая все силы в 12 армейских и 24 гвардейских батальонов, т. е. 3/4 из того числа, которое могло участвовать в боях только на восточной границе, и не менее половины всех вооруженных сил Республики.
Каковы же были общие причины нашего проигрыша войны? На этот вопрос отвечают мои воспоминания в целом. Теперь я обобщу выводы. Буду останавливаться лишь на фактах, последовательное перечисление каковых является показателем действительных намерений правящих.
Вооруженные силы суть оплот государства; они являются защитником своего государства и служат для него железной оградой, за которой народ предается мирному развитию своих сил. Вооруженные силы и их устройство должно привлекать всемерное внимание правящих, дабы обеспечить народу спокойную жизнь. Вместе с тем армия является отражением всех свойств своего народа, ибо она рождается из него, она есть кровь от крови, плоть от плоти его. Как в зеркале армия отражает в себе все положительные и отрицательные стороны своего народа и степень ее могущества и боеспособности соответствует силе и степени развития внутренних сил народа. В момент могущества или слабости народа, в момент наивысшего развития своей культуры или упадка, армия в такие же моменты соответственно или достигает наивысшей силы своего развития или идет к своему упадку. Этот закон настолько непреложен, что по армии, как по термометру, можно судить о степени могущества и развития сил народа. Веяния, которыми охватывается народ, сейчас же находят свое отражение в армии. Это явление дает себя особенно чувствовать в народах с представительным образом правления. В странах с абсолютным монархическим правлением принимаются меры к изолированию армии от внутренней жизни государства; однако, так как армия и здесь составляется из того же народа, из тех же единиц, то внимательный исследователь и здесь в армии найдет те же явления, и этот закон остается верным и в монархических странах.
Это явление и было следствием того, что в России в 1917-м году, армия вся присоединилась к революции, чего она не сделала в 1905-м году, когда эти новые веяния еще не успели пройти в толщу народа. Были и другие причины такого единодушного присоединения к революции, но это была ее главная причина, это была основа всех остальных причин. Хладнокровный и беспристрастный критик вооруженной силы, армии народа, исследующий ее свойства и, значит, исследующий ее внутреннюю жизнь, всегда может верно определить степень состояния внутренних сил народа, который в вооруженных силах выказывает свои черты и свое развитие наиболее резким, бросающимся в глаза, образом. Тот тон, который берется в отношении вооруженной силы, то направление, которого придерживаются правящие в своих мероприятиях по отношению к ней, те условия, в какие ставится армия, защитница народа, и характеризуют создавшееся положение весьма рельефным образом.
Вот почему, исследуя все, что происходило в наших вооруженных силах, их душу и мероприятия, принимаемые в отношении их правящими, и можно судить о том, что делалось правящими и что происходило в недрах народа. Здесь и можно найти общие причины, которые послужили причиной нашего поражения.
К этому я и приступлю. Прежде всего я остановлюсь на вопросе, хотели ли правящие создать вооруженную силу, считали ли они, что вооруженная сила является необходимостью для жизни государства. На этот вопрос дать ответ определенный и ясный, положительный или отрицательный, нельзя. Правящие, как представители новых веяний, новых учений социализма, по существу своего учения были противниками войн и, следовательно, разрешение спорных международных отношений основывали на началах разрешения их мирным путем. Однако, действительность жизни показала, что мир далеко не достиг такого развития, чтобы спорные вопросы могли разрешиться иначе, как вооруженной рукой. Это обстоятельство, это, так сказать, сама жизнь продиктовала им признавать вооруженную силу. Однако, они это признавали, как злую необходимость. В той обстановке, в какой произошла революция, они видели, что поражение России привело бы ее к порабощению, к гибели. Вот поэтому, с началом революции российские социалисты, и меньшевики среди них, объявили себя сторонниками продолжения борьбы с Германией. Но это они сделали, скрепя сердце. Подобная же обстановка была в Грузии, где непосредственная опасность грозила со стороны Турции и, конечно, России и своих соседей. И вот в Грузии социалисты-меньшевики, бывшие здесь господами положения, стали на ту же дорогу и сделались сторонниками вооруженной силы, но против своей воли.
Казалось бы и начинать делать это дело. Но нет, они признали, что вооруженная сила должна существовать, но хотели ее организовать на "новых" началах, иметь в ней прежде всего поддержку режима. Имея очень смутное понятие о революционной армии времен великой французской революции и полагая, что эта революционная армия представляла нечто новое, они и здесь, в Грузии, стали категорически отвергать те устои и ту организацию, на которых должны быть построены вооруженные силы, и стали искать новых путей к созданию вооруженных сил "по-новому". Это стремление видно ясно; оно проявлялось всегда и подчеркнуто в моих воспоминаниях. Еще в декабре 1917-го года военная секция нашего Национального Собрания стала на ту точку зрения, что в армии нашей должны быть допущены комитеты и партийность. Это искание новых путей проявилось и в той критике, которую высказали члены исполнительного комитета Национального Собрания по проекту организации армии, представленному Военной комиссией. Симптоматична фраза Н. В. Рамишвили, сказавшего, что в этом проекте все больше старое и очень мало "нового". Однако, во время второго заседания, когда нависла непосредственная турецкая опасность, было решено этот проект принять. За это стоял глава соц-демократической партии. Однако, это решение было не искреннее, проект был похоронен и вновь стали искать "новых начал", на которых должна была построиться новая вооруженная сила. И нашли. Появившаяся из революции "Красная Гвардия" была переименована в "Народную". Это была та новая вооруженная сила, которая удовлетворяла понятиям правящей партии для организации армии. Несмотря на всю абсурдность организации вооруженной силы на началах Гвардии, эту последнюю стали укреплять всеми способами. Конечно, она не выдержала первых же боевых испытаний, но на это закрыли глаза.
Г Л А В А XXVII
ГРУЗИНСКАЯ НАРОДНАЯ ГВАРДИЯ
Что из себя представляла гвардейская организация? Каковы ее качества? Действительно ли этот род войска представлял новую военную организацию, никогда не виданную миром. Мы знаем по истории прошедших времен много различных систем организации вооруженных сил, а также отрицательные и положительные качества этих систем. Войска организовывались по следующим системам: 1) Наем, 2) Вербовка, 3) Рекрутчина, 4) Система кадров и 5) Милиция. Рассмотрим эти системы и посмотрим к какой системе гвардейская организация может быть отнесена? Черты какой системы она в себе воплотила? Тогда ясно видны будут все ее качества и что можно было бы ожидать от нее. Кроме указанных систем, в старину была еще одна система, а именно военная каста (всадники), на которую ложилась тяжесть войны и которая занимала в государстве привилегированное положение. На этой системе останавливаться не буду, так как эта система давно отжила; скажу только, что всякая каста с закрытым в нее доступом остальных классов обречена на вырождение.
1. Наем. Эта система появилась почти повсеместно в момент укрепления центральной власти, когда власть утверждала в своем государстве свое положение и пользовалась для этого наймитами. Постепенно их стали употреблять и для войны с внешними врагами. В это время служба основывалась не на обязанности защищать родину и не на долге каждого гражданина, а на денежном вознаграждении, единовременном и ежемесячном. Качество такого рода войск: 1) Боеспособность весьма низкая, сравнительно с войсками национальными, ибо дрались за деньги, а не за идеалы; особенно, если наймиты были чужой национальности. Были, конечно, случаи честного исполнения принятых на себя по контракту обязательств, но это были отдельные случаи. 2) Переход на сторону противника, предлагавшего большую плату и лучшие материальные условия, были нередки, причем бывали случаи такого перехода во время боя. Заключенный контракт не всегда являлся гарантией. 3) Наем являлся большим государственным расходом и тяжело ложился на население. 4) Дисциплина была основана не на чувстве долга, а на боязни начальника, на палке капрала. 5) Нравственный уровень состава естественно был весьма низкий, ибо на продажность шли люди лишь с невысокими идеалами. 6) При встрече с народными, национальными войсками обыкновенно были биты. 7) Отсутствие доверия начальников к своим подчиненным.
2. Вербовка. 1) Нравственный состав был еще ниже, чем наймитов, ибо для вербовки прибегали к различным обманам, к напаиванию, к приманкам и пр. 2) Отличительной чертой вербовочных армий были грабежи, насилия, что делало их для своего населения такими же страшными, как войска противника. 3) Разнородность состава вредила крепости, спаянности отдельных единиц, а следовательно боеспособность была весьма низкая. 4) Дезертирство, оставление рядов было обычным явлением и начальники даже после победы часто оставались без войск; после поражения люди обычно разбегались и войско переставало существовать. 5) Необходимость лучшего материального обеспечения вызывала содержание больших обозов. 6) Содержать войска местными средствами нельзя было, ибо развивались дезертирство и грабительство, а большие обозы связывали свободу действий начальников. 7) Большой денежный расход. 8) Отсутствие доверия начальников к своим подчиненным. 9) Дороговизна, массовое дезертирство во время боя и отсутствие доверия побуждало начальников избегать открытого боя и война сводилась не к уничтожению врага, а к овладению теми или другими городами, крепостями и пр. 10) Дисциплина была палочная. 11) Так как при вербовке организация войск поручалась тому или другому лицу, то получалась зависимость правителя от этого лица.
3. Рекрутчина. 1) Национальный облик армии делал войска более боеспособными. 2) Уровень состава войск был ниже того, который могла бы дать страна, ибо помещики назначали в войска по своему усмотрению, а следовательно старались сбыть с рук худший элемент. 3) Пожизненность службы давала возможность внедрить чувство долга. Взятый в солдаты не мог уже вернуться на родину и постепенно вырабатывались войска спаянные. Однако, бывал большой процент престарелого возраста. 4) Дисциплина палочная.
4. Система кадров. 1) Обязательность военной службы; в основу кладется обязательность для каждого гражданина защиты своей родины, своего государства, своего народа. 2) Обязательность службы приводит организацию армии к системе вооруженного народа. 3) В основу дисциплины кладется чувство долга, чувство своих обязанностей перед родиной и народом. Палка, как насаждение дисциплины, применяется в странах с низкой культурой. 4) Установленный срок службы в войсках отрывал население от мирного труда лишь на некоторый период. 5) Нравственный облик армии сильно повысился и соответствовал нравственному облику всего народа, а не его части, и притом худшей, как было при вышеперечисленных системах (наем, вербовка, рекрутчина). 6) Перестали бояться открытого боя; благодаря пользованию местными средствами, способность к передвижениям и к маневрированию увеличилась, что привело к сокращению продолжительности войны, этого тягостного для населения явления. 7) Готовность к войне увеличилась, ибо каждый гражданин был уже воспитанный и обученный воин. 8) Однородность войска и пребывание под ружьем делали войска более спаянными и следовательно более боеспособными. 9) Доверие начальника к своим войскам стало полным.
5. Милиция. 1) Обязательность военной службы. 2) Вооруженный народ. 3) Дисциплина основана на чувстве долга, на чувстве обязанностей перед родиной, государством, народом; но срок, необходимый для воспитания солдата, значительно меньше, чем при системе кадров, в силу чего дисциплина теряет. 4) Краткий срок службы отрывает население от мирного труда на меньшее время, чем при системе кадров. Однако, связанная с этим меньшая, чем при системе кадров боеспособность приводит в случае встречи с войсками организованными по системе кадров, к поражению (в 70 г. Фр.-Прус. война, 2-я половина). 5) Краткость службы понижает обучение войск и их маневрирование, этот венец боевого обучения. 6) Технические войска, благодаря краткости службы, более слабого качества, чем при системе кадров. 7) Спаянности частей почти нет. 8) Меньшая готовность к самозащите. 9) Денежный расход в общем не ниже расходов, вызываемых системой кадров. По смете 1912-го года процент расхода, производимого Швейцарией на Военное Ведомство, уступал Германии и Австрии лишь незначительно и превосходил остальные государства.
Из рассмотрения вышеизложенных систем не трудно прийти к заключению, что наиболее предпочтительной является система кадров. И действительно эта система принята почти всеми государствами; исключение составляют лишь государства, находящиеся в особых политических и географических условиях.
Рассмотрим теперь нашу гвардейскую организацию. Прежде всего надо сказать, что в этой организации отсутствовала обязательность военной службы, т. е. не всякий должен был служить в Гвардии, а служила лишь часть населения, иначе говоря делался из населения известный отбор (Гвардия). Этот отбор у нас делался на основании принадлежности или сочувствия социалистической партии. Таким образом наша Гвардия являлась войском одного класса и именно исповедующего идеи социализма. Проникнутая идеей защиты интересов лишь одной части населения она, конечно, и прежде всего служила этим частным интересам, а не интересам всего народа, всех его классов. Поэтому она могла выказать боеспособность, известную силу сопротивления, лишь в тех случаях, когда боевым столкновением она могла добиться цели своих классовых интересов. При столкновении с внешним врагом с теми же идеями, были случаи отказа ее от боя или весьма слабого сопротивления. Иначе говоря, лучшие материальные блага и господство (диктатура пролетариата) являлись приманками и внутренним двигателем этого рода войск, и в этом отношении этот род войск нес в себе черты войск вербовочного характера. Однако, вышеназванные двигатели для создания Гвардии у нас оказались недостаточными. Несмотря на то, что гвардейский солдат получал более значительное денежное вознаграждение за время нахождения на службе, что условия его жизни под знаменами были значительно легче, что условия его довольствия были обставлены лучше, все же в 1920-м году летом выяснилось одно обстоятельство. В Совет Государственной обороны была внесена просьба штаба Гвардии выдать один миллион для увеличения денежного довольствия гвардейцев, в виде наградных, дабы этим удержать их на службе. Иначе говоря, в закрытом виде устанавливался наем. Раз устанавливался наем, надо признать, что этот род войск должен нести в себе и черты наемного войска. Отвергая идею обязательности службы, эта система по своему духу не может быть сравнена с войсками организованными по системе кадров или по системе милиции. Таким образом эта система вооруженных сил несла в себе черты войск, организованных по способу вербовки и найма, с той особенностью, что она в то же время являлась войском лишь одного класса, это была опора власти. Это были преторианцы. Они занимали при наших правящих такое же положение, как преторианцы при римских императорах. Они были так же привилегированы и надо было считаться с этим и уступать их требованиям, как это было в отношении преторианцев. В начале революции это войско было в весьма незначительном числе, всего несколько сот человек. Можно допустить, что это были люди, преданные своей идее, но с течением времени количество их увеличилось до нескольких десятков тысяч. Эти уже не были идейными представителями своего учения, это были люди, которых заставили поступить в гвардейцы другие стимулы, как-то лучшие материальные блага, привилегированность положения у себя в деревне, легкость службы под знаменами, возможность избежать пребывания под знаменами в регулярных войсках. При мобилизации различные льготы на местах, большая для них легкость получить ту или другую административную должность и прочие приманки. Недостаточность их с течением времени сделала то, что в 1920-м году за недостатком пополнения потребовали от Военного Ведомства несколько тысяч из контингента ежегодного призыва молодых, чем они еще раз нарушили положения, на основании которых они существовали. Но с этим не считались. Итак, надо признать, что Гвардия по своему духу и организации была войско вербовочное, наемное и классовое и, следовательно, должна была нести в себе и черты этих систем организации войск и с течением жизни превратилась в преторианцев.
Теперь обратимся к самой организации. Способствовала ли ее организация уничтожению или уменьшению тех отрицательных качеств, которые сопутствуют вышеназванным системам или, напротив, благоприятствовала их развитию. Комплектование было территориальное. Эту данную надо считать положительной. Но это только в том случае, если она проведена была бы в полном виде и так, как при системе кадров. Но и здесь был проведен принцип классового отбора. В Гвардии в мирное время, так сказать на службе, держались кадры в самых незначительных размерах. Командир батальона, незначительная часть офицеров, еще менее унтер-офицеров, вот все, что имела Гвардия. Остальная часть, т. е. почти все, поступали в часть при мобилизации и одновременно устанавливались командные отношения. Ясно, что авторитета начальников не могло быть. Эта авторитетность не может появиться вдруг; она является иногда плодом долгой службы, продолжительного воспитания в условиях пребывания под знаменами. Чувство долга, чувство обязанностей службы не всегда являются, данными, гарантирующими дисциплину и авторитетность начальников даже среди людей с высшей интеллектуальным развитием. Необходимы для создания авторитетности начальников дисциплина и другие мероприятия. Какая же авторитетность могла быть у начальников, назначенных лишь при мобилизации, когда могли быть не редки случаи по условиям жизни в деревнях или пребывания на фабрике и заводе подчинения этих начальников тем лицам, которые с мобилизацией являлись их подчиненными. Кроме того, между ними могли существовать различные экономические отношения, ставящие одних в зависимость от других. Эти данные сказывались на дисциплине казаков, несмотря даже на то, что казаки под знаменами проводили продолжительное время. Отсутствие авторитетности начальников, отсутствие воспитания во время пребывания под знаменами, отсутствие уважения и чинопочитания начальников, в связи с отсутствием наказаний за нарушение обязанностей и правил службы, приводили к падению дисциплины, этому главному устою всякой даже не военной организации. Быстрота мобилизации, т. е. готовность к бою, что является благоприятной данной территориальной системы, была лишь кажущаяся, так как нередки были случаи, когда тот или другой гвардейский батальон не мог двинуться с места своего формирования на 10–12-й день после объявления мобилизации.
Говоря о территориальности системы комплектования нужно упомянуть про артиллерию и конницу, которые комплектовались по системе кадров, и условия внутреннего порядка желали многого. Эти части составляли исключение. Я не останавливаюсь на технических войсках, так как таковые в Гвардии были едва в зачаточном состоянии. Конница содержалась в постоянном составе и это обстоятельство сразу давало себя чувствовать. Эта часть была лучше, в смысле внутренней их жизни и в смысле боевом. Однако способы управления, установленные Гвардией, и здесь не могли не принести свои плоды. Итак, территориальность системы не принесла ожидаемых результатов.
Теперь обратимся к организации и управлению гвардейских единиц. Гвардейская система организации – это система отдельных батальонов. Однотипного штата батальонов не существовало; сила этих батальонов была различная, в зависимости от района комплектования и его населенности. Обыкновенно они составляли 3–4 роты с пулеметной командой. Периодического призыва для обучения не существовало. Батальоном организация кончалась. Батальоны не были сведены в высшие организационные единицы. Все батальоны, артиллерия, конница и технические части подчинялись непосредственно Главному штабу Гвардии. Во время боевых действий батальоны сводились в отряды, начальников и штабы которых приходилось импровизировать уже во время военных действий. С объявлением мобилизации штаб Гвардии принужден был обращаться к Военному Ведомству за назначением тех или других лиц для начальствования сводимых батальонов. Конечно, Военное Ведомство ставилось в трудное положение ибо командировать кого-либо без вреда делу нельзя было. Эти лица отрывались от своего прямого дела. Общий беспорядок, отсутствие дисциплины, присутствие второй власти (штаб Гвардии) побудило многих старших офицеров отклонять такие назначения. Таким образом гвардейские части жили каждая своей жизнью; объединяющего начала не только в разных родах войск, но и в пехоте не существовало. Все гвардейские части – пехота, конница, артиллерия и технические части – объединялись в главном штабе Гвардии. Этому штабу подчинялись непосредственно до 40 и более отдельных единиц, что было не только громоздко, но в военном мире признается абсурдной организацией. Управление страдало двойственностью власти. Наряду с командным составом существовал другой корпус управления. Это был штаб Гвардии. Они состояли при каждом батальоне и отдельной части. Лица состава штаба Гвардии назначались Главным штабом Гвардии и подчинялись, если такое слово можно употребить, непосредственно штабу Гвардии. Функции этих двух властей не были разграничены. Это не была власть строевая и хозяйственная, или власть дисциплинарная и судебная, как в Военном Ведомстве, или хотя бы власть политическая и военная, как у большевиков. Это была другая власть, которая признавала командный состав постольку, поскольку это отвечало ее желаниям. Если Главный штаб Гвардии считал своей обязанностью вмешиваться не только в компетенцию Главнокомандующего, но и в действия Правительства, то можете себе представить, что получалось в жизни таких мелких единиц, как отдельные батальоны. При этом надо отметить, что эти части появлялись собственно с объявлением мобилизации, каковое обстоятельство еще более усложняло взаимоотношения этих двух властей. Вмешательство, совещания, соглашения, всякие компромиссы были бесконечны в жизни Гвардии, даже во время боев.
Итак, Гвардия это войско классовое, с характером вербовочного и наемного. Воспитание, как мы понимаем, отсутствовало; дух же Гвардии от верхов до самых низов разлагающе действовал на душу будущих бойцов. Неисполнение приказаний, обсуждение их, требование их изменить, требование смены в корне подрывало и уничтожало дисциплину, а отсутствие последней приводило к самовольному оставлению позиции, к грабежам, к поджогам и насилиям.
Обучение, конечно, отсутствовало. Никаких маневров, занятий, стрельбы и лагерей не существовало. Доверия между начальниками и подчиненными, этого краеугольного камня для насаждения дисциплины, не было, ибо начальники и подчиненные встречались лишь перед самым боем. Не было доверия также между различными родами войск и между различными единицами, так как знакомства и ознакомления между ними не было. Управление было коллегиальное, подчиненность двойственная. Нарушен был в корне принцип единоначалия, без которого не может существовать армия. Вмешательство же штаба в распоряжения и действия начальника вконец подрывало их авторитетность и дисциплину, эту душу армии и пагубно отражалась на их боевых операциях. Все эти условия организации и управления создавали массу людей без дисциплины, внедряли в нее своеволие и разлагающе действовали на всю массу нашего населения. Чувство любви и обязанности перед родиной, необходимость порядка, признание авторитета властей в корне подрывались в народе этой организацией. Неся все отрицательные качества войска классового, вербовочного и наемного, этот род войск не являлся защитником родины; он был грозным для внутренней жизни государства и голос председателя Главного штаба Гвардии звучал диктаторскими нотами.
Правительство неоднократно склоняло голову перед требованиями штаба Гвардии. Таким образом довольно значительная часть бойцов Грузии, ее защитников, воспитывалась самым разлагающим образом. Интересы класса, вербовочность и наем в корне подрывали идею защиты родины и гвардейцы не знали, что прежде всего надо защищать – родину или свои личные и классовые интересы. Скажу больше. Те условия, в которые их ставили правящие и штаб Гвардии, напротив, им указывали, что первый и главный их враг – это буржуазия. Это ставило их в ненормальные условия и защитники Грузии, т. е. сама нация не могла выказать всю ту силу сопротивления, которую она проявила бы, если бы их поставили в нормальные, выработанные жизнью условия для обороны своей родины.
Ко всему этому надо добавить еще одно. Развитие Гвардии способствовало одному отрицательному явлению в жизни государства. Гвардия постепенно расширялась, умножалась, увеличивалась и захватывала фактическую власть в государстве. Оно было войском классовым, представляло так называемый пролетариат и, следовательно, фактически привело к диктатуре пролетариата. Я укажу на то, что это доминирование, этот захват власти одной группой населения должен был привести к противодействию остальных групп и слоев народа. Несомненно, с течением времени, другие группы населения, не исповедующие идей Гвардии, сорганизовались бы и, как показывает история, это явление привело бы к братоубийственной войне и междуусобице, что особенно вредно было бы для такого маленького государства, как Грузия и так заманчиво было бы для соседей грузинского народа. Таким образом гвардейская организация была вредна во всех отношениях. Она подрывала силу обороны страны, развращала армию и население, и должна была привести к полному развалу государства. При боевой встрече с большевиками, которых главный враг была буржуазия и лозунги которых были вкуснее лозунгов меньшевиков, рядовые бойцы сбивались с толку, не знали, где их враг, перед ними или сзади них. Поэтому гвардейцы неоднократно отказывались от боя с большевиками, воевавшими так же, как они против буржуев.
В этой организации утверждались идеи социализма. Нельзя было не видеть, что эта организация не может служить защитницей родины, что она не может не превратиться в преторианцев. Но зато, это было средство принудительного насаждения своих идей в население, оно было защитницей новых социалистических веяний, оно было опорой социалистической власти. Какое же заключение можно сделать? Интересы партийные, интересы новых течений, представителями которых были правящие, брали верх над интересами государственного характера.
Однако, небоеспособность Гвардии, выказанная неоднократно в боях, заставила многих среди правящих встать на защиту армии и допустить организовать и ее. Но только допустить. Но ее организацию правящие не хотели доверить не социалистам, и поэтому правящие лично вмешивались в ее устройство. В организацию армии введены были насколько возможно начала Гвардии. В высшем управлении была допущена такая организация, как Военный Совет, подобие главного штаба Гвардии. Правда, у него не было органов штаба Гвардии, но коллективность в смысле инспекторской власти была допущена. Затем был допущен опять коллективный орган "Военно-хозяйственный комитет". Военно-хозяйственный комитет подчинялся Военному Совету, этот же последний никому не подчинялся. Взаимоотношения между Военным Министром и его помощниками во вчемя войны, Главнокомандующим с одной стороны и Военно-хозяйственным комитетом не были определены. В отношении офицеров был принят шаг, допущенный в Гвардии: чины были отменены. Содержание офицерам постепенно прибавлялось в зависимости от вздорожания жизни и этим пользовались, чтобы постепенно уравнять содержание всех командных степеней. Войска не были объединены в одном лице; была сделана в этом отношении слабая попытка в лице второго помощника, но таковой не пользовался полнотой власти и разделял ее с другим помощником, как помощником Военного Министра по хозяйственной части, должность, которая ввиду существования подчиненного Военному Совету военно-хозяйственного комитета, казалось, была уже лишней. Забота об обороне страны почти отсутствовала. Армейские склады пустовали; но гвардейские напротив изобиловали. Это изобилие было настолько значительное, что Гвардия, начавшая свое существование несколькими батальонами, развилась до 24-х батальонов, т. е. раза в 4–6 более, чем было определено законом. Невнимание к армии, а следовательно к обороне страны, было доведено до того, что Военное Министерство было подчинено Министру Внутренних Дел и Просвещения. И это происходило в такой момент жизни народа, когда этот последний был непрестанно вынуждаем к своей защите вооруженной рукой.
* * *
Военный суд был изъят из под власти Военного Ведомства и передан в Министерство юстиции. Дисциплинарный устав, тот самый, который служит основой насаждения дисциплины, души армии, не был издан. Пенсионный устав задерживали изданием в законодательном порядке и лишь в силу того, что он не соответствовал духу социалистических реформ. Суд чести, этот контролер и корректор морали и воинских доблестей офицерского состава, был уничтожен в силу той же причины. Офицерский состав, этот носитель высокой идеи защиты государства, был постепенно низведен на ступень рабочего; в офицерских кругах иронически поговаривали об установлении 8-ми часового рабочего дня. Таковы были мероприятия официального характера; мероприятия эти ясно подчеркивают тон, взятый правящими в отношении армии. Меры характера неофициального, меры свидетельствующие об этом тоне, еще более рельефны. Во главе одной из дивизий (а всего их было три) было поставлено лицо штатское, когда-то бывшее военным, и это после большой Европейской войны, выдвинувшей среди грузин-офицеров целую плеяду способных генералов. Такое явление можно объяснить только тем, что это лицо принадлежало к социалистической партии. Я знаю случай, когда один полковник был изгоняем сначала со службы, но затем, записавшись в социалистическую партию, был сделан командиром полка. Вообще же все, что не сочувствовало социалистическому движению, изгонялось из армии. Напрашивается не в пользу нас сравнение с большевиками.
Если сравнить все, что делалось по отношению к армии и по отношению к Гвардии, то придется против всякой воли прийти к заключению, что последняя была баловнем, а первая пасынком. Какие бы споры ни случились между армией и Гвардией, таковой определенно решался в пользу Гвардии. Какое-либо преступление, злоупотребление или проступок, совершенный в армии, ставился сейчас же в вину всей армии, а вывозимые Гвардией с театра военных действий целые обозы с награбленными коврами и всяким имуществом никто не замечал; Гвардия была безупречным учреждением. В моих записках приведено очень много примеров, подтверждающих сказанное. Итак, в деле организации вооруженных сил, красной нитью проведено стремление правящих поддержать и развить все, что способствовало насаждению и укреплению социализма в ущерб государственному строительству. Несомненно и в других отраслях государственного управления проводилась та же идея. Привилегии рабочим сыпались, как из рога изобилия; рабочий в Тбилиси получал фунт хлеба за 5 рублей в то время, как всякий другой обыватель должен был платить 120–150 рублей. Обыватели и армия ели черный хлеб, но Гвардия всегда белый. Выборы в представительные учреждения были основаны на таких началах, что 90 % всего населения оказались социалистами, между тем можно сказать, что более 90 % не понимало, что такое социализм. Правящая, главенствующая партия в самообольщении думала, что их пропаганда попала на благодарную почву в населении и таковое восприняло их идеи. Я говорю "в самообольщении", ибо если она так думала, то самообольщалась. Вернее же будет сказать, что пользуясь своей распространенной и сильной организацией, она пользовалась этой властью, чтобы показать то, что она хотела показать. Во главе всех учреждений ставились социалисты; эти учреждения заполнялись социалистами; эти лица должны были всюду насаждать и проводить свои идеи. Настроение народной массы вовсе не было таковым. Масса грузинского народа вовсе не социалисты и вряд ли имеет склонность к таковому.
* * *
Однако народ шел за правящими и поддерживал их. Что же была за причина. Грузинский народ тысячелетиями был независим; тысячелетиями он боролся за свою землю, свободу и независимость. Этот народ все свое существование провел в войнах; он был окружен со всех сторон врагами и, не склоняя головы перед многочисленным врагом, он с оружием в руках отстаивал свое существование, свою свободу, веру и достояние. Неравенство сил не страшило этот народ. Борьба за эти идеалы превратилась в культ любви к родине, в патриотизм. В народе на редкость много оказалось этого чувства. Любовь к родине есть залог к преуспеянию народа и нельзя не присоединиться к словам Рузвельта, президента того, а не этого. Он сказал: "Человек, любящий все страны, как свою, такой же вредный член общества, как тот, кто любит всех чужих жен, как свою". Идеи космополитизма, идеи любви всего человечества никогда не могут быть заложены в основание строения своего государства. Новые веяния социализма, проповедывающие эти идеи, идеи рабочего интернационала и пр. оказались настолько не жизненными, что повсеместно вызвали обратное явление, а именно, народы стали объединяться по своим национальностям и Россия распалась на национальные единицы.
Социализм свои положения устройства жизни основывает лишь на материальной стороне человеческой жизни, лишь на материальных взаимоотношениях людей, и остается без внимания духовная жизнь человека. Таким образом моральная сторона человека в забвении. Между тем духовная сторона и есть настоящий двигатель человеческого прогресса. Свои идеи социалисты принуждены распространять за пределы той или иной нации и, следовательно, учение их является интернациональным. Любовь к своей родине, к своей нации потрясена в корне. Материальная сторона человеческой жизни довлеет. Человек погрязает в искании материальных благ в ущерб своему духовному развитию, и мораль постепенно падает. Наши правящие социалисты, начав с проповеди "единого всероссийского социалистического и революционного фронта", после неудачи неукротимо продолжали проповедь "единого Закавказского фронта" и затем только жизнью были принуждены обратиться к забытой Грузии. Я знаю, что перед объявлением независимости Грузии, глава нашей соц-демократической партии и некоторые из видных ее лидеров во Франции (здесь явная опечатка, должно быть - во фракции - И. Х.) голосовали против таковой независимости. Но народ, несмотря на более чем столетнее пребывание под властью России, был в глубине души патриотичен; он любил родину, любил Грузию. Это чувство в нем дремало и с началом революции оно проснулось. Народ чувствовал и знал могущество России, и с робостью шел на эту новую дорогу самостоятельности; он чувствовал всю опасность, ибо ясно сознавал, что окружен врагами. С робостью он вступил на эту дорогу, но затем природная любовь к родине укрепила в нем желание самостоятельности и сейчас, несмотря на нашествие большевиков, это чувство в нем не только не ослабло, но, напротив, еще более окрепло, как реакция против чужеземного владычества. Чувствуя всем своим существом свое бессилие перед Россией, народ все свои надежды возлагает на Запад; оттуда он ждет избавления от русского владычества. Народ не верит в русских "большевиков", он видит в них насильника его воли, его свободы, его независимости. Вот это чувство, эта любовь к родине и повела народ за правящей партией.
Идеи социализма ему не только неизвестны, но чужды его мировоззрению. Если допустить, что в России не было бы абсолютной монархии и что Грузия не была бы под властью России, то можно высказать уверенность, что идеи социализма не получили бы распространения даже в западной Грузии, где условия жизни более располагали народ к восприятию этих идей. Здесь, ввиду недостатка земли, больше было людей, добывавших себе пропитание не обработкой земли, но главным образом другими путями. В России социалист и революционер были синонимом. Каждому ясно, что эти понятия не тождественны. Всякий социалист и именно в России был революционер, но не каждый революционер был социалистом и это вполне понятно, ибо в России царствовала монархия. Всякий революционер мечтавший о свержении этой власти не был социалистом. Свержение монархии было целью и тех, и других, и объединяло эти группы. Но когда разразилась революция и эта власть была свергнута, социалисты и революционеры разделились; даже социалисты в стремлениях своих установить жизнь на тех или других социальных началах не только разошлись, но образовали различные группы, вражески настроенные друг против друга. Вот поскольку правящая партия шла к самостоятельности Грузии, постольку она влекла за собой все силы грузинского народа. Дворянство, офицерство, интеллигенция, крестьяне, промышленники, торговый элемент, рабочие, все встало на сторону правящей партии захватившей в начале революции власть в Закавказьи, а потом в Грузии, и говорящей о независимости Грузии. В Грузии они вручили народу самостоятельность и показательно, что красный флаг долго развевавшийся над Учредительным Собранием, был постепенно заменен нашими национальными цветами. Дворянство безропотно пожертвовало свои земли, свое достояние и не оказало никакой оппозиции правящим; оно не хотело идти к старому из-за того же чувства любви к родине, ее самостоятельности. Офицерство, служилый народ и интеллигенция, также проникнутые этим чувством, шли за правящими и шли бескорыстно, ибо вознаграждение за службу не могло удовлетворять их нужд даже первой необходимости. Торговый и промышленный элемент, несмотря на то, что социалистическое направление управления Грузией угрожало их материальному положению, также не нашли среди себя людей, желающих выступить с борьбой против правящей партии. И здесь горела любовь к родйне. С режимом соглашались, лишь бы была Грузия. Что касается крестьян, то таковые естественно должны были идти за теми, кто оказался у власти и кто, вручая им освобождение от всех тягостей чужеземного режима, объявил независимость родины и обольщал заманчивыми программами. Даже рабочие, среди которых главным образом уже задолго велась соц-демократическая пропаганда, и эти были обуреваемы патриотическим чувством. Рабочих сравнительно было мало. Я помню, ко мне в Военную Школу приходили гвардейцы-рабочие и долго стояли на плацу, и прямо наслаждались, видя и слыша обучение на родном языке. Они мне выражали неоднократно свои патриотические чувства, говоря, слава Богу, теперь обучение идет на нашем языке.
Грузия шла за правящей партией, ибо эта последняя вела ее даже против своего желания, но силою обстоятельств к независимости. Этот язык был всем понятен и все шли за теми, кто отвечал на их душевные стремления, дремавшие в глубине их патриотических сердец. Вовсе не склонность к социализму повела народ за правящей соц-демократической партией, а идея освобождения Грузии, идея самостоятельности ее и любовь к родине. Только эти чувства повели весь народ за правящей партией.
Вначале было много вспышек против Правительства. Этим вспышкам придавался характер якобы большевистских выступлений. Нет, это не то. Народу не были понятны мероприятия социалистического характера и этими вспышками народ выражал свое неудовольствие. Однако, с течением времени правящие должны были отказаться от проведения в жизнь в чистом виде своих социалистических идей и этим они положили предел этим выступлениям. Соц-демократическая партия была сильна своей организацией и это обстоятельство дало ей возможность захватить власть в Грузии. Вначале она не пользовалась симпатией, но чем больше она проникалась бы идеями националистическими, тем больше у ней оказывалось бы сторонников. Власть видела это и потому организовала своих гвардейцев-преторианцев.
Утверждение власти правящей партии у нас не вызвало таких кровопролитий, какие произошли в России. Российская революция началась без крови. Политическая революция, свержение монархии, произошло так мягко, как ни в одной стране. Однако, в дальнейшем, борьба за власть, борьба партий за утверждение именно их программы, привела к такому пролитию крови и к такому положению, что эта революция может быть названа для русского народа бедствием. Вожаки революции теперь сознаются, что, если бы они знали, во что превратится революция, какие формы она примет и какие бедствия она принесет России, они никогда бы не начинали революции. Я говорю про вожаков соц-демократической партии, видные представители которой силою обстоятельств оказались во главе русской революции. Быть может, они это выражают только потому, что окончательно власть оказалась в руках их партийных противников. А если бы власть осталась в их руках, может быть они и не раскаивались бы. В Грузии такой борьбы партий не произошло во-первых потому что соц-демократическая партия была доминирующая по своей организации, а во-вторых, и главное, все слои грузинского народа, проникнутые патриотизмом, видели в этой революции явление, способствующее возрождению Грузии, возрождению народа в национальном духе и возрождение независимости родины. Несмотря на то, что социалистические идеи не служат насаждению патриотизма среди народа и несмотря на то, что соц-демократическая партия уже десятки лет вела пропаганду среди грузинского народа, этот последний после революции выказал всю силу дремавшего в нем чувства любви к родине. И слава Богу.
* * *
Государство может существовать, когда оно может себя защищать от посягательства на него других народов. Оборона же страны зиждется на вооруженной силе и на чувстве любви к родине, к свободе; внешняя политика является фактором, облегчающим задачу вооруженных сил. Любовь к родине должна насаждаться в народе; это дело семьи и школы. Любовь к родине и вытекающее из нее чувство долга перед отечеством являются фундаментом не только обороны страны, но и дальнейшего развития ее духовных сил. Это чувство не насаждалось и не развивалось в народе правящей партией. Напротив, некоторые мероприятия служили обратному, достаточно указать симптоматичный факт. Михайловский проспект был переименован в Плехановский; это новое название ничего не говорило ни уму, ни сердцу грузина. Наряду с этим из названия одной из школ имени царя Ираклия II, указание имени этого последнего героя Грузии, было вычеркнуто.
Я сам слышал речь В. Джугели к гвардейцам, отправляемым на Гагринский фронт. Он говорил с балкона штаба Гвардии, а я жил напротив. Он закончил: "но помните, что ваш первый враг есть буржуазия". Знаменательное напутствие для идущих в бой против чужеземной силы, также имеющей врагом эту буржуазию. Портрет же Маркса носили при всех церемониях и демонстрациях, как святыню. Этот Маркс не пролил ни одной капли чернил за дело освобождения Грузии и всюду чествовался, а наши герои, проливавшие кровь и отдававшие за свою родину свою жизнь, пребывали в забвении. Народу правящие всегда говорили о всемирном пролетариате, о рабочем интернационале, но вызвать его к патриотизму не заботились. Конечно, такое направление общей политики не могло служить делу утверждения государства как национальной единицы. В наших войнах народ выходил на поле брани для защиты от врага, посягавшего на его свободу, на его достояние; между тем идеи рабочего интернационала, идеи борьбы с капиталом, идеи общности интересов мирового пролетариата сбивали его психологию и он не мог разобрать кто же его настоящий враг, тот, кто напал на него или "буржуй", который жил с ним бок о бок в его стране. И это положение вещей создавали в момент, когда государство лишь начало формироваться и когда это формирование происходило в период наших непрестанных войн. Вот это неправильное направление общей политики правящей партии и является основной причиной нашего поражения. Все остальные причины вытекают из этой. Доминирование партийной программы над программой государственного строительства и привело к нашей гибели. Я уже не буду говорить о том, что эта программа соц-демократической партии оказалась бессильной справиться с задачами государственного управления. Она обанкротилась в деле устройства вооруженной силы и в деле финансово-промышленного ведения государственного хозяйства. Рабочий класс жил за счет имущих классов, положение рабочих и крестьян как будто улучшилось, но оно улучшилось за счет запасов имущего класса; эти же запасы не могли быть неистощимыми и в Грузии разразился финансовый крах. Никакой внешний заем не мог спасти государства, ибо ведение государственного хозяйства, его торговля и промышленность не могли не идти к упадку, раз не отказались от ведения их согласно социалистических начал. Наша правящая партия во многом отказывалась постепенно от своих руководящих начал; жизнь диктовала. Однако они боролись с этим повелителем, но не шли навстречу ему. Вот эта борьба с неодолимым и является показателем того, что, быть может, наши правящие и были прекрасными социалистами и лично полны энергии и благих желаний, но они далеки были от идеала государственного строительства. Никакой оппозиции, никакого даже уравновешивающего корректора не было.
Учредительное Собрание, выборы куда были сконструированы так, чтобы туда попало возможно большее число социалистов и особенно соц-демократов, состояло из более чем 90 % соц-демократов. Решения Учредительного Собрания были заранее предрешены постановлениями в соц-демократической фракции и заседания этого законодательного учреждения были простой формальностью. Даже в самой соц-демократической партии не было проведено корректирующего начала; напротив, все меры были приняты к тому, чтобы таковое не имело места: одни и те же лица заседали и в Правительстве, и в центральном исполнительном комитете партии, и в исполнительном комитете Совета рабочих депутатов. Здесь единство было обеспечено; именно там, где таковое не должно иметь места. Фактически власть законодательная, судебная и исполнительная были обеспечены в лице одной и той же силы, одних и тех же представителей соц-демократической партии. Там же, где таковое объединение необходимо для плодотворной работы, в Военном Ведомстве, там было сделано обратное. Кто был ответствен за действия и дела Военного Ведомства? Такого лица не было. Отвечали, и одновременно не отвечали, и Военный Министр, и его два помощника, и начальник Генерального штаба, и Хозяйственный комитет, и Военный Совет.
Здесь нельзя не упомянуть и про штаб народной Гвардии. Это было учреждение особое. Власть в государстве, фактическая, была в его руках. Только благодаря этому явлению штаб Гвардии согласно своего постановления о трудовой повинности мог хватать граждан на улицах Тбилиси и отправлять их, как арестованных, в Караязы на работы. Учредительное Собрание, устроитель жизни народа, и Правительство, исполнитель воли Учредительного Собрания, оказались бесстрастными свидетелями такого проявления своеволия штаба народной Гвардии.
Соц-демократическая партия родилась и развивалась в Западной Грузии, там было больше почвы для этих идей; в Восточной Грузии мало было восприявших эти идеи. Захватив власть и стремясь больше к пропаганде своих идей, чем к государственному строительству, соц-демократическая партия всегда в учреждения, даже выборного характера, проводила своих членов. В погоне за этими местами представители Западной Грузии становились соц-демократами и занимали учреждения, управления и канцелярии. Принадлежность к соц-демократической партии давала право быть выдающимся администратором, отличным инженером, прекрасным канцеляристом и судьей, и даже военным стратегом. Восточная Грузия в этом отношении оказалась заселенной людьми из Кутаиси и это обстоятельство дало повод одному обывателю сострить, что улицы Кутаиси поросли травой. Близорукость, недальновидность лидеров соц-демократической партии в деле государственного строительства, неудержимое увлечение исповедуемыми идеями и сильное поклонение Марксу и привели нашу страну к гибели. Выпавшая на их долю задача оказалась им не по плечу.
Текст подготовил Ираклий Хартишвили
No comments:
Post a Comment